Где твой дом, Лили?

День выдался чудовищно тяжёлым, особенно после потраченного времени на нудные документы, от которых Лили уже начинало тошнить. Коллеги любили взваливать всю грязную работу на эту малышку, ведь та сразу робела при виде большой стопки офисных листов в руках и не говорила ни слова. Они принимали это как должное, что работница Циммерман просто привыкла быть эдакой тряпкой, которая может выполнить любую твою просьбу, будь то ходьба за кофе в ближайший кафетерий или присмотр за важными документами. Ведь если на вопрос ты получаешь молчание, то это означает согласие, ведь так? Лили не согласна. Молчание - знак протеста и недовольства, но еë вечно перебивают. Из здания агентства она вышла примерно в десять часов вечера. День ещё не кончился, а значит, праздник всё ещё продолжался. Восьмое мая, в этот день отмечается день матери в Германии. Лили перестала его праздновать ещё в совсем юном возрасте, когда матери просто не стало. Был ли еë дом из детства еë домом? Девушка не была в этом уверена. Нельзя назвать домом то место, в котором тебе приходится каждый день играть в прятки с родителями, где наградой служит избежание тумаков. Нельзя назвать домом то место, где ты на завтрак, обед и ужин питаешься только тем, что смогла состряпать своими кривыми детскими ручками, пока в соседней комнате дремлет мать. Нельзя назвать домом то место, где вместо уютного домика осталось пепелище. Дверь съемной квартиры оказалась заперта. Циммерман приходилось делить площадь с хозяйкой и еë детьми. Конечно, с такой работой девушка могла бы купить себе постоянную жилплощадь и жить там в своё удовольствие. Но тогда пришлось бы терпеть голод как минимум три месяца, перебивая его сухими безвкусными пряниками и водой из-под крана. А здесь ей иногда могло перепасть что-то с ужина, приготовленного женщиной. Лили представила, как прямо сейчас милые детки вручают своей матери поздравительные открытки, а та приглашает их за стол. В еë груди на мгновение затрепетала зависть, но это гадкое чувство пришлось тут же унять. Хорошие леди не думают плохо о тех, кто может помочь им. Была ли эта квартира еë домом? Вряд ли. Единственный контакт на стареньком телефоне, который мог складываться пополам, принадлежал еë начальнику, Гаррету Гордону Гарденгору. Один из немногих, кто мог оказать девушке бескорыстную услугу. Возможно, если она позвонит прямо сейчас, это не будет считаться звонком в столь поздний час? Возможно, ей удастся выпросить ключи от кладовой у них на работе или.. Телефон жалобно пиликает, и экран затухает. На него и на светлую макушку девушки падает несколько дождевых капель. Да что же это такое.. ... Стоя на пороге своего дома в одном домашнем халате из темной плотной ткани, мужчина пытался разобрать, что это за маленький жалкий силуэт стоял перед ним в такой чудовищный ночной ливень. Гордон не спал вторые сутки и надеялся, что в этот раз он сможет вздремнуть как следует. - А потом... Пришла домой... Закрыто... И я подумала... - мурлыкала тень, скрестив перед собой дрожащие ручки. Гаррет тряхнул головой, протёр один покрасневший от напряжения глаз, а когда вновь сконцентрировался на бедняжке, то у него кровь застыла в жилах. Бедная, промокшая до нитки, перед ним стояла его подчиненная Лили, которая продолжала о чём-то жалобно щебетать, вымаливая у него какой-то там ключ. Просила ключ, а получила целую постель. Крупные капли дождя продолжали барабанить по крыше дома Гаррета. Они лежат в одной большой постели на еë разных концах. Мужчина уже давно засопел, едва успев дать инструкцию своей подруге. Мол, если что-то случится, то пусть не стесняется и будит его. А Лили стеснялась. Она лежала в одной огромной материнской ночнушке, скрючившись в позу эмбриона. И думала. Думала много. Например, Лили много размышляла о своих страхах. Если быть честной, она до жути боялась многих вещей. Громкие звуки, гигантские вещи, которые мозг просто отказывался воспринимать, насекомые, смерть, преследование, насилие. Статичные картинки, которые неожиданно могли выскочить перед тобой и застыть с гримасой ужаса. Те самые, на которых изображались обезображенные люди, их лица, раскрытые рты, сломанные зубы и налитые кровью пустые глаза. Казалось, что поверни ты голову ещё чуть-чуть - и перед тобой не просто выскочит кто-то, перед тобой сломается целый мир. Хотелось пить. Поджав под себя худые замёрзшие ножки, девушка приподнялась на локтях и взглянула в сторону окна. Вода с неба лилась вёдрами, можно было распахнуть окошко, вытянуть ладонь, наполнить еë до краёв и пить, пить, пить... А если не насытишься одной ладошкой, можно подставить целых две ладони. Тогда такого количества точно хватит на то, чтобы продержаться в очередном кошмаре до утра. Однако, на улице холодно, а открыть окно просто так не получится. Это придется вставать, перелезать через тело мужчины, тянуться руками к оконной ручке и пытаться ту повернуть, причём не издав ни единого звука. Как голосовыми связками, так и движениями тела. Лили было слишком стыдно будить его, отвлекая от сладкого сна. Кажется, кто-то наблюдает за ней через ткань штор. А ещё за дверью стоит огромная высокая тень. И из темноты, в коридоре затаился чей-то огромный глаз. Блондинка в страхе поджимает губы и кривится, понимая, что у неё стало свербить в носике. Она часто-часто задышала и прижалась всем тельцем к влажной от мокрых волос подушке. Каким же противным было одеяло. Как оно прилипало к голой коже, как осьминог, тянуло к ней свои щупальца в количестве одной штуки, ну, максимум двух. Циммерман не сразу осознала, что она слишком часто водит ступней ноги по покрывалу, собирая под собой складки. Сколько же неудобств она доставляет одним присутствием, а ведь ей нужно было просто лечь и поспать. Что же будет завтра? Как еë встретит новый день? Он будет ждать еë с распростёртыми объятиями или станет держать наготове острый нож за спиной? Интересно, а если мысли всё же берутся не в голове, а в волосах? И если у тебя много мыслей, значит, и волос тоже много? Лили прячет голову под подушку и жалобно стонет. Она не успевает за потоком гребанных волос. То есть, тьфу! Мыслей! Господи, как же ей плохо! Как хочется пить, как хочется перестать думать, дышать, бояться. Страшная чёрная рука тянется к ней из темноты, и Циммерман плачет, пытаясь спрятать красное лицо в складках одежды. Можно ли считать постель Гаррета домом? - Дорогая моя, да у тебя температура поднялась.. - ахнул сонный, но такой ласковый и бархатный мужской голос со стороны, когда ко лбу Лили прижалась крепкая ладонь. Она скулит, вертится и не может зафиксироваться на одном месте, отбиваясь как от мыслей, так и от жарких потных щупалец одеяла и ночнушки, которая решила предать еë и тоже начать лезть к хозяйке. - Ууу.. - простонала та, громко шмыгая носом. Простуда в виде огромной и противной жабы поселилась в еë пазухах, а свой липкий язык пустила в носоглотку, чтобы больше раздражать нежные ткани леди. - Всё хорошо, я принесу тебе чай с молоком, милая. Только не плачь.. Рядом зажглась настольная лампа, и перед заплаканной мордашкой девушки возникло обеспокоенное лицо Гордона. Пускай он постоянно вел активный образ жизни, невозможно было скрыть слабый блеск серых глаз, морщинки на переносице, темные круги под глазами. Очаровательное лицо, замечательное. Он ещё раз прижался ко лбу Лили, в этот раз губами, чтобы оценить температуру. Бедняжка жмурится и тянет руки вперёд, чтобы поймать мужчину за рубашку. - 39 точно есть. Кто же тебя надоумил идти пешком в такой ливень.. - Ууу... - вновь плачется та в ответ. Гаррет вздыхает и с огромной заботой в движениях гладит ту по лицу и плечам. - Чуть-чуть подожди меня здесь. Я скоро вернусь. Выпьешь лекарство, чай. Нужно будет ещё точно измерить температуру.. Гаррет удаляется, а вместе с ним и противные мысли. Циммерман смотрит наверх, на пустой потолок, и не верит своему счастью. Да, наконец-то она вместо голосов в голове и гадких мыслей слышит тонкий писк пустоты. Только тишина. Только она. Она и Гаррет. Да, это определённо еë дом.