Sometimes you run
Too scared to take
To take the fight
But hey, it's okay
I'm human too
I know what it's like
Наруто плачет, кашляет, задыхается, мечется по постели в тщетной попытке расковырять ногтями грудную клетку, выломать ребра и вырвать себе сердце к чертям, лишь бы унять эту боль. Таким его и находит Кабуто, на которого он почти бросается в порыве убить на месте, но вовремя понимает, что порыв не его. Якуши отшатывается с искренним испугом в глазах, и Узумаки мысленно хвалит его за актерскую игру. — Хатаке-сан просил Вас зайти в его кабинет. Он упоминал, что Вы просили о моем присутствии. — Просил, — ядовито выплевывает Наруто, медленно избавляясь от цепких лап наваждения, убеждая себя, что самому ему пока не за что ненавидеть Кабуто так сильно, чтобы хотеть ему смерти; по крайней мере, за время его пребывания в гендзюцу, если, конечно, смерть Кибы была подстроена не им. — В таком случае я сообщу ему, что Вы присоединитесь к нам в течение пяти минут, — все еще настороженно уточняет Якуши и покидает палату под едкое «Будьте любезны». Наруто сидит за столом психиатра через две минуты и сорок секунд, преодолев коридор почти в три прыжка. Напротив него обыкновенно расслабленный Какаши и все еще нервный Кабуто, очевидно, не желающий тут находиться. Узумаки не может не отметить удовлетворение от его реакции на вспышку гнева пациента, как будто он в самом деле мог бы ударить его и это дало бы какой-то эффект — черт его знает, чего ожидать от полоумного полузмея. — Итак, Узумаки-сан.? — Хатаке поправляет лист на планшете, прокручивает в пальцах механический карандаш и выжидающе смотрит на парня. — Вы утверждали, что присутствие Якуши-сана поспособствует Вашему выздоровлению или, как минимум, желанию сотрудничать с нами в целях его приближения. — Говорил, — неожиданно даже для самого себя энергично кивает Наруто, переводя взгляд на Кабуто и пытаясь сымитировать извиняющуюся улыбку. — Надеюсь, это в самом деле поможет. Кстати, Ка… Якуши-сан, я прошу прощения за недавний инцидент. Кошмары, сами понимаете. Я ведь из-за них и здесь. Кабуто наклоняет голову и заметно расслабляется, неловко отвечая на извинения. Наруто походя отмечает, что будь он на самом деле таким, каким пытается сейчас себя выставить, проблем у всех резко бы убавилось вполовину. Может, и это проклятое гендзюцу не сработало бы. Какаши удовлетворенно усмехается, отмечая взаимную расположенность оппонентов к беседе и рациональному обсуждению проблем. Особенно его радует, что пациент до сих пор не начал размахивать руками и тыкать в медбрата пальцами, сложенными в обвиняющие жесты, потому что именно этого он, стоит признать, опасался. И причины у него были — на прошлых сеансах Наруто всегда был эмоционален, когда говорил о своих сновидениях, о присутствовавших в них людях, половины которых Какаши не знал, и пытался убедить врача в том, что совершенно здоров, а вот сам Хатаке, похоже «совсем двинулся в своем гендзюцу». Фраза Какаши понравилась, и он решил запомнить ее, хоть и не имел ни малейшего понятия о том, что из себя упомянутое «гендзюцу» представляет. — Возвращаясь к Вашим кошмарам, Узумаки-сан, — не скрывая гордости за усилия юноши в попытках довериться и доверять, тянет он. — Можем ли мы, наконец, услышать, что побудило Вас непременно желать встречи с Якуши-саном? — А, да, конечно. Я не уверен, с чего мне начать… — Начните с начала, — усмехается психиатр и удобнее устраивается в кресло, щелкая кнопкой на чайничке — история будет долгой. Наруто следует его совету и в сто сорок восьмой раз пересказывает события своей жизни от рождения до участия в четвертой мировой войне шиноби, выделяя эпизоды с участием Якуши Кабуто из его снов. После завершения его копия из их — реального, разумеется, — мира выглядит ошарашенной и совершенно потерянной. Тем не менее, стоит отдать Якуши должное, в руки он себя берет довольно быстро. Косится на чашку с остывшим чаем, отодвигает ее подальше, бросает взгляд на настроенного как минимум недружелюбно мальчишку и сцепляет пальцы в замок. Наруто, наверное, абсолютно уверен, что его фальшивая улыбка в начале сеанса смогла обмануть взрослых и убедить, что никакой агрессии он не ощущает. К его сожалению, злость читалась в каждом его жесте слишком уж явно, а тон, которым он говорил о Кабуто из кошмаров, не сулил ничего хорошего настоящему Кабуто. Сам же Узумаки, наивная душа, все еще полагает, что его ложь до сих пор не раскрыта, и продолжает изображать невинность и сожаление о своих словах в адрес Кабуто из кошмаров, словно он вправду обеспокоен реакцией на них настоящего Якуши, словно правда боится его задеть. — Итак, — веско произносит психиатр по окончании рассказа, который он знает почти наизусть. — Что Вы пытаетесь донести до нас с Якуши-саном повторением того, что нам уже известно? Если бы Наруто не был уверен в стабильной флегматичности сенсея, он бы сказал, что тот пытается стравить их с Кабуто по неизвестной причине. Тем не менее, он все еще был уверен в безгрешности образа Какаши, втянутого в гендзюцу, разумеется, насильно. — Предположу, что Узумаки-сан ожидает от меня опровержения связи с его кошмарами и моим двойником из них. К сожалению, у меня нет никакой возможности сделать это, так как происходящее в них выглядит слишком сильно противоречащим объективной реальности, чтобы я вообще мог принять его во внимание, как существующее. Именно поэтому я одновременно могу утверждать, что никак с ними не связан, и не имею никаких доказательств своего утверждения. Наруто начинает казаться, что его голова скоро лопнет от количества заумных фраз. Из произнесенного Якуши он понимает только то, что последний отказывается опровергать свою причастность к началу гендзюцу и смерти Кибы внутри него и в то же время имеет наглость отказываться понести за это ответственность. Итачи останавливает действие Эдо Тэнсэй, делая выбор в пользу человечества. Итачи светится еще ярче, улыбается в последний раз и рассыпается на клочки почти у него на руках. Ярость поднимается внутри неумолимой волной, чужие чувства безжалостно затапливают его, и Наруто с ужасом понимает, что не сможет их удержать. Всколыхнувшийся внутри него пожар горечи, обиды и отчаяния — это не его чувства, это чувства Саске из его кошмара, только что потерявшего брата во второй раз — заставляет его подскочить на месте. Какаши выпрямляется в своем кресле, меняя расслабленную позу на настороженную, а внутренний Учиха, застрявший в голове и отказывающийся ее покидать, шепчет проклятья в адрес Кабуто, требует сейчас же заставить его сожалеть. Узумаки будто со стороны наблюдает, как его собственное тело вздергивает сжатую в кулак ладонь и бьет почти наобум, сбивая с лица застывшего в притворном ужасе Якуши большие бесформенные очки. Хатаке тут же оказывается между ними одним неуловимым движением, мягко, но твердо удерживает запястье Наруто, не пытаясь продемонстрировать грубую силу, но напоминая, что авторитет был заработан не материальным состоянием или выразительным взглядом, и оттесняет плечом санитара к себе за спину. Полностью потерявший над собой контроль пациент резко дергает руку и умудряется перевалиться через плечо психиатра, обвившись вокруг него змеей, и схватить Якуши за воротник рубашки, притягивая его лицо непозволительно близко к своему и почти чужим голосом, надломленным и рычащим, выдохнуть в него: «Зачем ты его убил?» Какаши перехватывает его за талию, дергая вниз и отрывая от в конец испуганного медбрата, надавливает мальчишке на плечи, заставляя опуститься на пол и не оставляя ни шанса вырваться из обманчиво легкой хватки, кивает застывшему на месте Кабуто на свой стол, и тот, наконец, отмирает, спешно хватается за подготовленный предусмотрительным врачом шприц с валиумом и протягивает ему. Хатаке колет лекарство Наруто в предплечье, задрав рукав рубашки и удерживая его одной рукой поперек груди, пока тот пытается вывернуться. Попытка, надо сказать, безуспешна. Гнев потихоньку затихает, и Узумаки сам не уверен, почему вообще кинулся на Якуши, навязчивое полузмеиное шипение друга больше не наполняет его голову. И он просто глупо пялится в стену из-под локтя сенсея, осознавая произошедшее. Адреналин медленно-медленно покидает его конечности под влиянием седативного, и он, наконец, затихает окончательно. — Мне кажется, Вы не выспались сегодня, Узумаки-сан, — абсолютно спокойно произносит Какаши, отпуская его, и в его голосе слышится сталь. — Я бы советовал Вам отдохнуть до следующего утра и продолжить беседу позже. Дождавшись заторможенного кивка Наруто, он передает его все еще растерянному Кабуто, желает обоим хорошего дня и выпроваживает их из кабинета. — Лекарство подействует через несколько минут, — уверяет медбрат, когда они доходят до палаты Узумаки. — Надеюсь, Вы сможете выспаться без кошмаров, — он заставляет себя улыбнуться. Парень отвечает ему такой же вымученной гримасой, на этот раз полной абсолютно не наигранной вины за произошедшее, и скрывается за дверью. Убедившись, что санитар ушел, Узумаки высовывает голову в щель, окидывая коридор вороватым взглядом, пытаясь убедиться, что непонятная рябь сбоку, как от чужого присутствия, ему только почудилась. В голове застревает навязчивый шепот, и Наруто кажется, что он действительно сходит с ума. Он выходит из комнаты и встречается с призраком Кибы. Тот машет ему и растворяется в воздухе.Awakening feelings
Buried in the past,
Like dirt, like dirt, like dirt
It's like running barefoot on ice
It's cold and it's piercing
Again and again, you slip
You slip, you slip
I'm running barefoot on ice
Наруто закрывает глаза. Под веками расплывается пелена, расцвеченная ярко-алыми пятнами и потеками крови, грязно-бурыми комьями впитавшей ее земли, клочками почерневших от пота и копоти некогда красных лент хитаев, стальными бликами оторванных бляшек с символом Союзной Армии, изорванными жилетами и телами в них одетых людей. Наруто трет глаза пальцами, давит на них в попытке прогнать наваждение. Не помогает. Спасительная темнота заполняет все вокруг, но стоит ему только выдохнуть, как она сворачивается в плотные почти наощупь ощутимые кольца спиралей, безостановочно крутится в его голове в каком-то бешенном ритме, а затем исчезает в одно мгновение, выплевывая в лицо Наруто жестокую реальность войны. Реальность, в которой он держит на руках Хьюгу Неджи и чувствует пальцами, поддерживающими его голову, насколько спутались его некогда шикарные волосы. Наруто неосознанно зарывается в них глубже и всеми силами удерживает себя от того, чтобы опустить взгляд ниже — на его грудь и сквозную дыру с торчащими из нее иглами Десятихвостого. Он знает, что увидит. Знает и не нуждается в очередном напоминании о случившемся. Это не сон. Он знает, что это реальность. Легче от этого не становится. Наруто вдыхает глубоко и медленно, все еще не решаясь прервать наваждение. Выдыхает, ощущая себя словно бы раздвоившимся — его тело сидит на больничной койке, но его разум сейчас там — на поле битвы, в кругу врагов и друзей. Один из которых сейчас умирает у него на руках. Неджи смотрит мутными глазами — то ли от природы и Бьякугана, то ли от близости смерти, неизбежность которой даже Узумаки не осмелился бы сейчас оспаривать. Не тогда, когда безутешная Хината за его спиной, прожигает эту самую спину полным слез и необъяснимой надежды взглядом. Он знает, чего она ждет: что он сейчас привычно широко улыбнется, скажет Неджи не сдаваться и до последнего бороться со смертью, уверит их обоих, что с его братом все будет в порядке — ведь это же Неджи, гений, один из сильнейших в их поколении. Это правда, Неджи силен. Но смерть сильнее. И Наруто не может позволить себе дать Хинате ту хрупкую нить надежды, которой она так жаждет, — только затем, чтобы потом наблюдать, как безжизненно стекленеют ее глаза, стоит девушке осознать ее ложность. Он не сможет смотреть на это, просто не сможет. Наруто повторно трет глаза и обнаруживает, что плачет. Что ж, это правда. Он плачет, как маленький ребенок, потому что снова кого-то теряет и не в силах ничего с этим сделать. Неджи по ту сторону век улыбается — впервые на его памяти — совершенно незнакомой улыбкой, острой и горькой. Он тоже все понимает. Нет необходимости искать медиков и тратить их драгоценное время на того, для кого все уже кончено. Нет нужды пытаться спасти его. Хината не выдерживает и рыдает в голос, почти падая на холодную землю. Наруто хотел бы сказать, что ему тоже холодно. Но ему жарко, нестерпимо, невыносимо жарко — по лицу бегут горячие слезы, которые он и не пытался скрывать, под правой ладонью — медленно угасающий жар затылка Хьюги, а по левой стекает обжигающая, подобно кипятку, алая жидкость, с каждой каплей которой Неджи все больше бледнеет. Глупый вопрос «Почему?» все же срывается с губ Наруто, и он уже готов пожалеть о нем — Неджи нельзя говорить, молча он проживет дольше. Но ответ прост донельзя — «Потому что ты назвал меня гением». Наруто яростно впивается кулаками в глазницы, словно в попытке выдавить из них глазные яблоки, только бы больше не видеть этой войны, не ощущать так реально ослабшую хватку друга на своих плечах в их первом и последнем объятии, не чувствовать, как замедляется его сердцебиение и как он медленно умирает, продолжая обвивать шею Узумаки руками. Наруто больше не выдержит. «Я ни за что не позволю своим друзьям умереть.» Он открывает глаза и хватает ртом воздух, как после заплыва на тысячу километров. Он предпочел бы заплыв. Перед газами пляшут цветные круги и смазанные огни лампы под потолком, мутные из-за перекрывающей обзор пелены слез. Нос заложен, и парень жадно и глубоко дышит ртом. Нужно отвлечься. Нужно срочно отвлечься. Если бы только он вообще мог хоть на секунду забыть о пожирающей изнутри боли, словно прямо ему в сердце медленно и с наслаждением вкручивают ребристый и зазубренный стальной болт, у которого нет конца. А перед глазами все еще стоит лицо зареванной Хинаты с дрожащей нижней губой и страдальчески изогнутыми под невероятным углом бровями, держащей в ладонях его лицо и говорящей что-то, кажется, ободряющее. Наруто продолжает дышать ртом и сворачивается на постели беззащитным комком, желая спрятаться от всего мира, а еще лучше — забыть. Но, увы, он понимает, что это невозможно. В памяти сами собой всплывают слова сенсея: «Узумаки-сан, я мог бы сказать Вам, что Ваши сновидения служат защитной реакцией на происходящее в Вашей собственной жизни, но мы оба понимаем, что они приносят Вам ничтожно малое количество облегчения и значительно большее — новых переживаний. Разумеется, некоторые из Ваших уточнений говорят о том, что защитный механизм в них имеет место быть и является последствием определенных событий, о которых, смею надеяться, Вы вспомните самостоятельно. Однако причина вплетения этого механизма в столь деструктивные для Вашей психики сновидения остается для меня не совсем понятной. Учитывая, что Вы отказываетесь сотрудничать, боюсь, она останется таковой надолго. Поэтому на данном этапе нашего общения могу только посоветовать Вам принять тот факт, что никто здесь не желает Вам зла, включая Якуши-сана, на которого Вы недавно попытались совершить нападение, мотивы которого все еще, насколько я понимаю, не намерены мне сообщить. К чему я веду? К тому, что Ваши сновидения не позволяют Вам получить достаточное количество отдыха, что способствует их повторному появлению. Поэтому, возможно, Вы, наконец, прислушаетесь и хотя бы один раз попытаетесь искусственно заглушить их. Это не более, чем сновидения, пусть и имеющие достаточно влияния, чтобы заменить собой Вашу настоящую память, и они не навредят Вам, пока Вы сами им не позволите.» К сожалению, Наруто прекрасно знает, что это не сновидения. Сном, скорее, является так называемая «реальность», в которой он находится — психиатрическая лечебница, терпеливый врач, не выказывающий ни капли раздражения, санитар с седым хвостом, исправно приносящий ему лекарства, от которых якобы становится легче, и ни разу не попытавшийся от него избавиться — хотя кто знает, вдруг как раз лекарства и были отравлены? Наруто спит, и ему нужно проснуться. Но рука сама тянется к тумбочке, на которой привычно оставлена необходимая доза таблеток, а облегчение почти осязаемо сворачивается где-то под ребрами — сейчас ему станет легче. Нужно только выпить эту дрянь и проснуться в правильном мире. Нужно проснуться. *** В эту ночь Наруто не просыпается. Саске толкает его пять минут, но ничего не работает — парень спит, а ощущается, как еще не остывший труп. Учиха продолжает пытаться привести его в чувства — еще не хватало так глупо его сейчас потерять, когда они так нужны друг другу, когда только от них, можно сказать, зависит судьба всего мира и все надежды так или иначе устремлены к ним двоим. Наруто продолжает невозмутимо сопеть, глядя в небо широко распахнутыми пустыми глазами с расплывающейся по радужке рябью Риннегана. Саске трясет его и бьет по щекам, но это снова не помогает. Ему уже начинает казаться хорошей идея просто отпинать Узумаки ногами, пока он не подаст признаки жизни, когда осознание прилетает как обухом по голове — его затянуло. Он не проснется. Узумаки Наруто, козырь четвертой мировой войны шиноби, стал героем для всех и каждого в рядах союзной армии. Но для Узумаки Наруто Бесконечное Цукуеми началось еще до возрождения Джуби.Freeze frame right here, right now
Stop the clock and the hands of time
Take a moment, breathe in, breathe out
Everything is gonna be just fine
— Итак, Вы утверждаете, что якобы ответственны за исчезновение Инузуки-сана? — Какаши заинтересовано приподнимает бровь, окидывая Наруто пытливым взглядом. Наруто кивает. — Неделю назад Вы утверждали обратное, Узумаки-сан. Могу я узнать причину, по которой Вы перестали отстаивать мнение о том, что его суицид был якобы спровоцирован нашей больницей? Наруто кивает. — Вы сами говорили мне о защитных механизмах, Хатаке-сенсей. Я понимаю, что происходит. Понимаю и готов с этим работать. Я не псих, сенсей, и докажу это. Какаши удовлетворенно делает запись на листе, и Наруто может представить, что там написано. Первое время после того кошмара с Неджи он даже удивлялся искренней гордости психиатра за своего пациента, словно они не были друг другу чужими людьми. В кошмарах Наруто — не были; но в реальности он был просто очередным запутавшимся мальчишкой с непривлекательным букетом ментальных расстройств, разбираться с которыми предстояло именно Хатаке. Тем не менее тот с готовностью проводил с ним свободное от других пациентов время, вторгался в его палату и личное пространство и с интересом слушал по двухсотому разу один и тот же рассказ, периодически вставляя наводящие вопросы и замечания. Какаши беспокоился за него и действительно пытался ему помочь, и Наруто не понимал, почему. Он был уверен, что тот должен играть в гендзюцу роль того самого психиатра, который до конца не верит в фантастическую историю псевдо-больного, и обнаруживает правдивость его слов уже после его смерти. Но Хатаке не вписывался в отведенные для него рамки, вел себя совершенно противоположно заданным стандартам. И это помогало. Как только Узумаки понял, что не в состоянии контролировать действия и мысли врача, он смог осознать, что подсознательно не допускал и мысли о том, что происходящее может не соответствовать ожидаемому им сценарию. Он был уверен, что знает, в чем подвох, знает, что произойдет в каждую следующую минуту и как себя поведет каждый втянутый в иллюзию шиноби. Но оказалось, что он не знал. Он не знал и не мог управлять событиями. Сначала осознание этой простой истины стало для него ударом, ввергло его в состояние глубокой растерянности. Он помнит, как сидел на постели, смотря в стену расфокусированным взглядом на протяжении трех часов, и ждал, что вот сейчас неосознанно выстроенный им самим план снова станет главным сценарием гендзюцу, ждал, что сейчас Кабуто ворвется к нему и попытается его устранить — он же помнит о своей жизни шиноби, он опасен для его стратегии, от него нужно избавиться как можно быстрее. Но никто к нему не врывался, никто не покушался на его жизнь, а стрелка часов неумолимо ползла по кругу, разбивая в прах все его ожидания. Какаши назвал это «всемогущим контролем», сказал, что состояние Наруто понятно и объяснимо, пообещал разобраться с этим, если Наруто сам приложит какие-то усилия и позволит ему помочь. Наруто позволил. А затем Хатаке сказал ему поддаться событиям, отпустить мысли и просто плыть по течению. Сначала такой совет удивил Узумаки, уверенного, что он поступает именно так в ста процентах случаев из ста. Оказалось, что нет. Оказалось, что импульсивность и спонтанность, которых он ожидал сам от себя, принадлежали его аналогу из кошмаров, тому Наруто, в которого он превращался, закрывая глаза; они куда-то исчезли, как только он перестал заставлять себя соответствовать им. Какаши заставлял его проговаривать то, как должны были развернуться ближайшие события, как сам Хатаке должен был действовать. И действовал абсолютно по-другому. Если Наруто говорил, что он предложит ему чай с печеньем, он предлагал ему кофе и съедал последний крекер в вазочке. Если Наруто говорил, что он попросит Ируку проводить его до палаты, Какаши провожал его сам и оставался внутри еще полчаса. Если Наруто говорил, что Хатаке перенесет их сеанс из-за срочных дел, он его отменял. — Почему Вы уверены, что ответственны за все происходящие события, Узумаки-сан? — Потому что вы все ненастоящие. Это гендзюцу, в которое поймали меня, а гендзюцу всегда зависит от своей жертвы. Если кто-то здесь умер, значит, я подсознательно хотел их смерти именно так и именно в это время. — То есть, Вы хотели, чтобы Инузука-сан совершил суицид? — Что за бред?! Конечно, я этого не хотел! Киба был моим другом. — Тогда почему Вы уверены, что виноваты в его смерти? — Кто такой Якуши-сан? — Какаши заинтересованно приподнимает бровь. — В нашей больнице никогда не было санитаров с особыми полномочиями. Наруто кажется, что он ослышался. Ведь всего пару недель назад он почти побил его из-за того сна с Учихами, а этот же Хатаке, смотрящий на него сейчас недоумевающим взглядом, оттаскивал его и колол ему какую-то дрянь. В том, что дрянь была дрянью, Узумаки ни секунды не сомневался даже после того, как она помогла ему хоть немного начать разбираться в себе и происходящем. Однако теперь Какаши утверждает, что никогда Кабуто в глаза не видел, и это возвращает Наруто к началу — к полному непониманию и крайней растерянности. Или к мысли о том, что Якуши мог действительно навредить Кибе и стремительно исчезнуть, оказавшись раскрытым, заставив забыть о себе весь иллюзорный персонал. Но эту идею парень уже сознательно гнал от себя — чем дольше он будет кормить свои убеждения в том, что весь мир крутится вокруг и для него, новыми подозрениями, тем дольше он тут проторчит, а этого ему хотелось бы по возможности избежать. В конце концов, какая ему разница, почему Кабуто решил исчезнуть из его жизни и здания в целом? Никакой совершенно. Скатертью дорога. — Узумаки-сан? — Какаши выжидающе смотрит на него поверх каких-то модных очков, которые, как уже было известно Наруто, не были ему необходимы. Позер. — Извините, отвлекся. — Вы упомянули Якуши-сана потому что человек с таким именем снова Вам снился? Вы говорили о нем раньше, — Хатаке пролистывает папку с его именем на корешке, доходя до нужного момента, и ведет пальцем по строчкам. — Да, Вы точно уже рассказывали мне о Якуши Кабуто, как о категорически отрицательной фигуре. Однако, насколько мне известно, локация Ваших кошмаров не имела тенденции изменяться. — Да, Вы правы, Хатаке-сен… сан. Я, наверное, все же не выспался. Читал вчера очень долго, — без зазрения совести врет Наруто. — Можно, мы продолжим позже? Это первый раз, когда он сам просит об окончании сеанса, он даже не уверен, что пациентам позволено самим выбирать время его завершения, не имея для этого веских причин. Он готов к тому, что Какаши откажет. Но тот соглашается. Кивает и приподнимается, указывая на дверь приглашающим жестом. — Я провожу Вас в палату.Sometimes it's hard, to turn your feelings
Into words
Наруто слышит нечеловеческий рык статуи, больше похожий на вопль агонии, видит, как из выпученных, будто в попытке выдавить их, глаз идет кровь, вздрагивает от чудовищного толчка энергии и просыпается. На часах пять утра, до прихода Ируки еще далеко. Узумаки переворачивается на бок, морщась от мерзкого ощущения прилипшей к спине промокшей ткани ночнушки, ворочается, высовывая из-под заменяющей одеяло простыни то руку, то ногу, трет глаза, обдумывая, стоит ли ему отказаться от остатков сна или поваляться еще. В итоге, оглушительно зевнув, выбирает второй вариант, скидывает надоедливую ткань вовсе и сползает на живот, запуская руки под подушку. Жуткий монстр изрыгает красные сгустки энергии в форме капель. «Бомбы биджу,» — услужливо подсказывает подсознание, но Наруто плевать. Монстр — «Десятихвостый» — заваливается на спинную раковину, перекатывается, пытается встать на три с половиной конечности. Узумаки, кажется, падает тоже. Ярко-алая капля летит куда-то за горизонт, расцвечивает край неба шипами взрыва. Голос в голове замолкает. Яманака Иноичи больше не скажет ему ничего. Командный пункт уничтожен. Наруто просыпается. Чернильная земля медленно уползает из-под ног, ощущение ее навалившейся тяжести пропадает с груди. Узумаки жадно и глубоко дышит, глотая воздух широко раскрытым ртом, избавляясь от такого реалистичного ощущения, будто грязные комья набиваются в нос и глотку, не давая вдохнуть, заставляя падать в алое марево подсознания, из которого хрипло хохочет чужой и знакомый голос одновременно. Сегодня ночью опять кто-то умер. К Какаши он приходит сам и без приглашения. В том, что подобное запрещено пациентам, он абсолютно уверен, но ему наплевать. Он проспал почти сутки, и под конец к нему опять вернулись кошмары. Он хочет знать, какого черта все это значит, но еще больше хочет избавиться от них. Он, наконец, отчетливо понимает, что дурные сны разрушают его изнутри, превращают в одержимого этим выдуманным миром. Как бы страшно не было, но Наруто должен, ему нужно его отпустить. И если Хатаке не поможет ему — не поможет уже никто. Какаши даже почти не кажется удивленным, по крайней мере от очередной папки он отрывается довольно быстро, окидывает Узумаки заинтересованным взглядом и утыкается в нее снова, кивая на кресло напротив себя. Наруто принимает это за приглашение и усаживается. Стоит ему поменять положение, как усталость наваливается на него сверху и придавливает грузом непонимания и страха. Он, наконец, отчетливо понимает, что именно пугает его: его повергает в отчаяние одна мысль о том, что он может избавиться от кошмаров, потерять целый пласт памяти, с которым уже свыкся который уже считает своим и чуть ли не родным; но в то же время если он не сделает этого, он так и не сдвинется с места, а он очень хочет оставить все позади, хочет двигаться дальше, хочет прекратить видеть чужие смерти, как только закрывает глаза. Он и сам знает, что противоречит себе же, но надеется на психиатра, как на последний островок спокойствия и уверенности в его сумбурном сознании, надеется, что тот воспримет спасение «утопающего» Узумаки, как свою прямую обязанность — которой оно, в общем-то, и является — и в самом деле сможет найти решение. И Какаши не разочаровывает его. — Узумаки-сан, а Вы не хотели бы встретиться с семьей? Понимаю, что предложение неожиданное и несколько противоречащее моим предыдущим утверждениям о необходимости изоляции, но в данном случае оно могло бы оказаться своевременным, учитывая Ваши готовность и желание лечиться. Пару минут Наруто молча сверлит его неосознанным взглядом, пытаясь понять, серьезен ли психиатр. Судя по крупицам информации, полученным им за прошедшие сеансы, его безвылазное нахождение в больнице вместо стандартной процедуры с регулярным ее посещением было заслугой именно его семьи, что могло означать только одно — с ним либо не хотят встречаться, либо хотят встретиться исключительно после полного выздоровления. Ни один из вариантов не давал Какаши права предлагать ему невозможное — ведь даже, если он согласится, разве это гарантирует ему аналогичное решение второй стороны? — Допустим, мой ответ окажется положительным. Можете ли Вы гарантировать мне согласие моей семьи на встречу? — Наруто медленно кивает и изучающе оглядывает Хатаке, словно они на мгновение поменялись ролями. Какаши одобрительно усмехается — Узумаки уже давно заметил у него эту привычку вместе с несколько покровительственным отношением лично к нему, словно психиатра действительно волновало благополучие его пациента не только с точки зрения выполнения своего врачебного долга. С тех пор, как он перестал противиться навязываемому лечению, он и сам позволил себе надеяться на мужчину значительно больше и уже не был так враждебно настроен, как в начале своего поступления в больницу. А что, кстати, было в начале? И когда вообще было начало? Кушина смотрит строго и незнакомо из-за спины красноволосого парня. Курама — Наруто абсолютно уверен, что его зовут Кьюби, но не может понять, почему — нагло усмехается, окидывает высокомерным взглядом, и Узумаки чудится, что где-то он уже видел такой же. В памяти всплывают глаза, подобные по цвету и ледяному блеску свернувшейся тьме, прохладные ладони с тонкими пальцами и сбитыми в кровь костяшками, сдвинутые к переносице брови, разглаживающиеся за секунду, стоит горячей руке Наруто прикоснуться к холодным пальцам и обвить их в жесте, ясно говорящем «ты больше не один». Узумаки не помнит, кем был этот человек, не помнит его имени, но знает — просто знает, — что любил его до потери пульса. Курама усмехается, растягивает губы в отвратительно-ласковой улыбке, пропитанной фальшью, и приторным голосом тянет «Ну как ты, братик?» Наруто безумно хочется разбить ему лицо, чтобы он никогда больше не мог говорить. Не отвечая, он рефлекторно вздергивает кулак и натыкается на взгляд Кушины. Та сурово хмурится, сложив руки на груди, но молчит и продолжает подпирать собой стену, словно застывшая во времени статуя. В ее глазах нет ни капли тепла, только чужая враждебность, и Наруто неожиданно слишком четко осознает: эта женщина — не его мать. — Все верно, Узумаки-сан, Вы были нежеланным ребенком, — со все той же апатичной интонацией сообщает ему Хатаке-сенсей на следующем за встречей приеме. — Произошедшее помогло Вам что-нибудь вспомнить? Наруто хмурится и качает головой — ни к чему сейчас говорить, что все предыдущие усилия врача пошли коту под хвост, и его странные сны снова мешаются в его голове с реальностью. Сенсей смотрит выжидающе, знает, что парень недоговаривает, но позволяет ему самому решить, готов ли он поделиться мыслями. Не дождавшись реакции, переводит тему, и Наруто очень ему благодарен. Он не собирается рассказывать, как плакал над горой пепла, оставшейся от его отца, который в реальности даже не пришел навестить его. Не собирается рассказывать, что опустошение, которое он чувствовал во сне, наблюдая, как смазываются черты человека, давшего ему жизнь, так никуда и не делось после встречи с его настоящей семьей. Какаши не стоит об этом знать — что-то подсказывает Наруто, что ему нужно выйти отсюда. Желательно, здоровым или хотя бы полностью владеющим ситуацией. Хатаке вздыхает, пододвигает ему чашку с чаем, — каким-то травянистым и наверняка успокаивающим, что Узумаки замечает только сейчас, — перекладывает листы на столе, водит пальцем по строчкам и собирает их заново в единую стопку, стучит ей по столу, ровняя края, и продолжает задавать наводящие вопросы. Наруто не понимает ни слова, но послушно кивает, осознавая, что не осознает ничего. Люди, которых он видел, казались одновременно реальными и не очень, знакомыми и совершенно чужими. Психиатр зачитывает ему абзацы из явно какого-то то ли эссе, то ли дневника. «Меня зовут Узумаки Менма. Я мечтал стать величайшим президентом компании за всю историю Узумаки Индастриз, чтобы меня признали и уважали, чтобы родители поняли, что именно я, а не Курама, достоин их любви куда больше. Я стал разочарованием, а затем и предположительным сумасшедшим, в результате чего оказался пациентом психиатрической клиники.» «Меня зовут Узумаки Менма, и я добровольно подписываю согласие на круглосуточное лечение в указанной клинике в целях скорейшего достижения результатов и возвращения домой. Я обязательно завершу лечение в соответствии со всеми предписаниями своего лечащего врача, вернусь домой в стабильном психическом состоянии и займу желаемую должность во главе компании.» Кажется, текст писал он, но он не может вспомнить, когда именно и почему представлялся Менмой. Хатаке продолжает зачитывать ему отрывки записей, сделанных якобы им же, и он начинает понимать, что происходит. Или в чем его хотят убедить. Врач отстаивает идею того, что его родители живы, как и старший брат, но их требовательность оказалась чрезмерной для его психики, в результате чего та не выдержала, и его упрятали в больницу, подальше от бизнеса, подальше от прессы, в самую обычную, чтобы не портил имидж семьи. По словам Какаши, Наруто просто однажды проснулся с четким знанием, что сон, в котором его родители погибли героями, беззаветно любящими своего сына и больше всего на свете желающими бы провести с ним всю свою жизнь, наблюдая, как он растет, это его «настоящая» реальность, в которой на него был наложен какой-то магический гипноз, — кажется, он знал его гендзюцу, — заставлявший поверить, что гиперконтроль, повышенные требования и издевательства старшего брата, пока никто не смотрит, — его привычный семейный быт. Наруто не знает, кем были люди, представленные его семьей. Он не помнит, кто такой Менма. Он снова не уверен, может ли верить врачу — в голову закрадывается шальная мысль, что сейчас им ужасно просто манипулировать, внушая что угодно. Он по привычке уже тянется к тумбочке, запивает лекарства из неизменного стакана и закрывает глаза, отбрасывая трагичные мысли, почему-то уверенный, что поддаваться панике и сдаваться — не в его стиле. Он подумает обо всем завтра, когда проснется.Bringing old memories back to life
That you've killed, you've killed, you've killed
Disintegrates you from inside
Don't need no sympathy
And if I manage to stay alive, alive, alive
I'll walk out of this with pride
Прошлой ночью Наруто снился Саске. Непривычный — в странном костюме, словно на дворе больше не двадцать первый век — и странно холодный. Учиха из его снов говорил мало, все больше о том, что они должны сделать, говорил о какой-то цели, достижение которой кого-то спасет. Раньше, кажется, Наруто знал, кого, от чего и зачем они спасали. Теперь сны стали забываться, исчезать понемногу, оставляя после себя только общую пока еще осознанную и узнаваемую концепцию. Саске из его снов был ниндзя, отступником, предателем, мстителем, давно потерянным другом, которого Наруто так отчаянно пытался вернуть назад, в родную деревню, в их маленький и наивный мир, похожий на карточный домик. От деревни, судя по всему, остались выжженная земля и развалины, так что ему самому было некуда возвращаться. Но он, кажется, не был намерен сдаваться и продолжал попытки донести до Учихи столь важную для него мысль. Наруто бы, наверное, даже от души посмеялся над собственным непробиваемым рвением, если бы контекст, в котором происходило действие, не был столь печальным и даже трагичным. Смерти, смерти, смерти. Наруто не понимал, почему они ему снятся и почему именно ему они снятся. «Почему я вижу эти сны? Чьи это воспоминания?» Раньше, кажется, он смог бы ответить. Сейчас же он не мог даже представить необходимости за что-то сражаться, кому-то что-то доказывать. Саске — настоящий Саске, из реального мира — не нуждался в напоминаниях о том, где его дом, потому что он всегда был рядом с Наруто. Сколько тот себя помнил, они всегда были вместе, хоть Учиха и бурчал периодически о прилипчивости некоторых личностей. «Некоторая личность» прекрасно знала, что он не был серьезен в такие моменты — если бы Саске хотел бросить его, он бы давно уже это сделал, без всяких предупреждений и долгих разъяснительных разговоров, просто однажды исчез бы из его жизни, чтобы больше никогда в ней не появиться. Кстати, говоря, Саске никогда не приходил навестить его… — Узумаки-сан, — тот же внимательный взгляд, тот же размеренный голос. — Я безмерно рад, что Вы согласились сотрудничать, и Ваше лечение, наконец, сдвинулось с мертвой точки. Но стабильность, с которой Вы продолжаете отрицать объективную реальность относительно некоторых вещей и событий, должен признаться, заводит меня в тупик, и я начинаю бояться, что мы так и не сможем вернуть целостность Вашей памяти, а следовательно, и личности. — Что Вы имеете в виду, Ка… Хатаке-сенсей? — Сколько по-Вашему Вы здесь находитесь? — Год? Полгода? Не уверен, что смогу точно сказать, но к чему был этот вопрос? — Наруто искренне не понимает, почему каждый раз, когда в его снах появляется Саске, доктор начинает играть в вопросы. Неужели нельзя просто прямо сказать, о чем Наруто опять забыл?! — Вы находитесь здесь ровно пять месяцев и двадцать пять дней, Узумаки-сан, — уточняет врач, сверяясь с какой-то папкой из кипы бумаг у него на столе. — А теперь разрешите спросить, когда вы в последний раз видели Вашего друга, Учиху-сана, исходя из того, что Вам удалось вспомнить? — Получается, что пять месяцев и двадцать пять дней назад, — снова этот вопрос; снова мужчина хмурится после его ответа, словно Наруто раз за разом совершает одну и ту же ошибку огромных масштабов. — Узумаки-сан, — наконец, медленно произносит тот, смотря на Наруто невероятно серьезным взглядом без капли сквозившей в нем минуту назад напускной лени. — Учиха-сан скончался от тахикардии полгода назад. Наруто даже не удивлен почти, что его самого поражает куда больше, чем услышанное — он должен был удивиться, должен был закричать, что это все ложь, и Саске просто не хотят пускать к нему, не хотят, чтобы он видел его — Учиха точно знает что-то, о чем ему говорить не хотят. Теперь Наруто в этом уверен: с больницей точно что-то не так, но не таким образом, как он мог ожидать. Это не гендзюцу или что там он до этого говорил на сеансах — это гипноз. Все очень просто: Хатаке зачем-то пытается убедить его в том, что он сходит с ума, его сны были вызваны искусственно тем же «психиатром», чтобы у того была возможность втереться в доверие, убедить, что он хочет помочь, заставить довериться. Зачем он делает это — Наруто не знает, но понимает, что верить ему больше не может. — Саске умер. Я это знаю, я понимаю. Но мириться с этим я не намерен, — говорит Узумаки с тусклой улыбкой и полупоклоном. Конечно же, Саске жив, Хатаке нагло врет ему, как и все время до этого, но он понятия не имеет, как переиграть его в этой интриге, не может даже понять, в чем ее суть, а значит, остается лишь притвориться доверчивым дурачком. Саске не мог умереть, Наруто не может сам себе ответить, почему так в этом уверен, он просто уверен. Саске жив, он точно знает что-то очень важное, что-то, что раскроет ему глаза, поможет выбраться из непонятной смеси снов, реальности и гипнотических глюков, и Наруто нужно его увидеть как можно скорее. Он уже не понимает, нужно ли ему выйти из больницы, чтобы встретиться с Саске или встретиться с ним, чтобы выйти. Голова идет кругом, под веками снова вычерчиваются из пустоты глаза цвета мрака. Глаза смеются в ответ на какую-то глупую шутку, смеются и тонкие губы, прикрытые теми же прохладными пальцами. На Саске растянутая толстовка, кажется, старшего брата, много лет назад спасшего его из горящего здания. Итачи не выбрался. Никто, кроме Саске не выбрался. Учиха живет на пособие и выживает на доброте мужчины, в доме которого обретается сам Наруто. Имени Узумаки не помнит. Помнит только то, что характер у опекуна-по-неволе был чересчур легкомысленным временами, зато поразительно отходчивым. Он позволял им сидеть допоздна, прогуливать совсем уж скучные уроки и с радостью слушал сплетни про преподавательницу политологии, знакомую из его далекого детства, бывшую уже тогда, по его словам, поразительной красавицей. Саске всегда рядом, смеется над его шутками, иногда ведет себя, как придурок, с оттенком высокомерия указывая на ошибки в работах, но неизменно соглашается съесть одну порцию рамена на двоих, хоть и бухтит потом, как отвратительна лапша на вкус и как примитивны приправы. Наруто помнит его таким — близким, родным и простым, как и вроде-бы-опекун, заменивший ему родителей. Никаких компаний, братьев и Менм Наруто не помнит, только небогатую однушку или даже несколько: опекун вроде бы работал писателем в специфическом жанре, и иногда фанаты оказывались слишком настойчивыми, а противники слишком рьяными, и от тех, и от других приходилось спасаться бегством. Учиха всегда следовал за ними почти что тенью — идти ему все равно было больше некуда. Узумаки теряется окончательно, не понимая, сколько версий реальности существует и какая из них верная, он слишком устал подозревать всех и каждого, ему слишком сильно хочется верить в искренность помощи — иначе какой смысл разубеждать его в том, что он попался в иллюзорное пространство, чтобы наложить на него гипноз? Ему просто нужно что-то, за что можно будет ухватиться. Что-то, что подскажет, во что ему верить. — Полагаю, Ваша неожиданная враждебность вызвана нелинейностью возвращающихся воспоминаний, — на очередном сеансе Хатаке вздыхает в очередной раз, а Узумаки в очередной раз спрашивает себя, как долго будет притворяться, что готов говорить с ним, как быстро лопнет его терпение. К своему ужасу, он продолжает исправно пить таблетки, а те притупляют агрессию, и броситься на психиатра — психиатра ли? — с кулаками и воинственными воплями хочется все меньше. Хочется спать, желательно, без сновидений, просто провалившись в пустоту. — Узумаки-сан, прошу, будьте внимательнее, и мы быстрее закончим. Опишите характер эпизода, чью достоверность Вы так упорно отстаивали. Наруто и сам вздыхает и послушно описывает съемную квартиру на отшибе, мебель из прошлого столетия, скрипучую кровать и теплые объятья Саске, которому приходится спать с ним за неимением мебели — на второй кровати располагается опекун, обычно храпящий, как три лошади разом. Хатаке слушает, подперев щеку ладонью, делает пометки в уже новом блокноте, проворачивает в пальцах ручку, когда Наруто завершает рассказ, и авторитетно щелкает колпачком: — Узумаки-сан. Вы же понимаете, что описанные нами с Вами события относятся к разным временным промежуткам и не являются категорически взаимоисключающими? Что заставило Вас думать, что описанная Вами сцена не могла присутствовать в предоставленной мной версии Вашей биографии? У Наруто нет ответа на этот вопрос. Ответ появляется сам, всплывает в его голове, словно интонации врача нажали кнопку запуска очень плохого слайд-шоу. Вот он спорит с родителями, вот дерется с Курамой, вот срывает какое-то важное совещание, вот родители пытаются отправить его на лечение — в эту же самую больницу, вот он сбегает из окна, под которым его ловит Саске, вот они уже сидят в той самой однушке, затем в другой, затем в третьей, четвертой, пятой, и каждый раз за окнами мелькает шевелюра Курамы, после чего они спешно переезжают, — не в фанатах дело было, похоже, — а вот Саске становится плохо, в разы хуже, чем до этого, вот Наруто кричит на опекуна, а спустя пару дней соляной статуей стоит на похоронах, а затем добровольно возвращается в больницу и подписывает бумаги. Сны начинаются позже. То есть, приходя сюда, он был в лучшем состоянии, чем сейчас. Получается, лучше ему вряд ли станет, и он, наверное, останется здесь очень надолго, если не навсегда: он понятия не имеет, как долго лечить нарушения восприятия окружающего мира, в реальность которого все еще до конца не верит. И все же он извиняется перед Хатаке-саном, продолжает исправно пить лекарства, заставляя себя напоминанием о том, что у него есть семья, которой он нужен здоровым — оставить компанию на Кураму было бы худшим решением в истории человечества.From 10 years of silence
I'm now breaking new ground
From a closed space of vacuum
I'm now starting to breathe
Take nothing for granted
That's what I have learned
«Меня зовут Узумаки Менма,» — из раза в раз бубнит он приветствие, пытаясь осознать, что чувствует относительно этой фразы, пока не понимает, наконец, что она полностью соответствует его представлению о мире. Его зовут Менма, но он все еще запутавшийся подросток, которому нужно справиться с происходящим и позволить другим ему с этим помочь. «Меня зовут Узумаки Менма. Я мечтал стать величайшим президентом компании за всю историю Узумаки Индастриз, чтобы меня признали и уважали, чтобы родители поняли, что именно я, а не Курама, достоин их любви куда больше. Я стал разочарованием, а затем и предположительным сумасшедшим, в результате чего оказался пациентом психиатрической клиники.» «Меня зовут Узумаки Менма, и я добровольно подписываю согласие на круглосуточное лечение в указанной клинике в целях скорейшего достижения результатов и возвращения домой. Я обязательно завершу лечение в соответствии со всеми предписаниями своего лечащего врача, вернусь домой в стабильном психическом состоянии и займу желаемую должность во главе компании.» Сны почти перестают беспокоить его, когда в видении он замечает этого человека. Хотя назвать его человеком почти невозможно — тело полностью белое, половина его покрыта чешуей и прямо из кожи растет подобие плаща со странным узором, на лбу и спине костяные наросты. В руках этот некто держит обсидиановый посох, оканчивающийся подобием детской погремушки, а за спиной у него зависают в воздухе черные сферы. Очередное видение победно усмехается, пока навершие гигантского стебля-ствола за его спиной распускается гигантским кровавого цвета бутоном. Что случается после — Менма не знает. Реальность трещит по швам, расцветает под его ногами чернильными пятнами черных дыр. Кто-то пытается удержать его, пытается не дать Узумаки уйти, словно понимая, что больше он не придет. — Кто такой Обито? — спрашивает он на утреннем сеансе и видит в глубине глаз психиатра отчаяние. На вопрос Хатаке не отвечает. *** Менма видит его совершенно случайно — фигура Итачи чуть не сливается со стеной и кажется почти полупрозрачной даже на фоне окружающих больничных стен. Узумаки приподнимает руку в неуверенном взмахе и тут же опускает: нельзя быть уверенным, что Учиха заметит его, а если заметит, не станет обвинять в смерти брата. Но Итачи поворачивается к нему всем корпусом, на приветствие отвечает улыбкой и вскидыванием в воздух ладони. Менма зеркалит мимику и кивает, скрываясь за дверью кабинета Какаши. И только потом на него сваливается осознание произошедшего. Учиха Итачи мертв уже восемь лет. Яркие картинки вспыхивают в голове шипящими искорками, стремительно вырастают и ширятся до панорамных окон, берущих его в кольцо. Хатаке говорит что-то, но Менма не слышит. Менмы здесь больше нет. Наруто на четвертой мировой войне шиноби. Наруто обнимает Неджи, держит Хинату за руку, спрашивает, что случилось с Шикаку и Иноичи. Психиатр зовет его, кажется, но его фразы сливаются в единый гул в голове, Узумаки слышит слова, но не может их вычленить. И через этот шум просачивается ясный и четкий мальчишеский голос: «Я ни за что не позволю своим друзьям умереть.» Его собственный голос. «Меня зовут Узумаки Наруто, — медленно начинает он, обрывая Какаши на полуслове. — Я мечтал стать величайшим Хокаге, чтобы вся деревня признала меня и обращалась со мной, как с кем-то важным.» Хатаке непонимающе вскидывает брови, и его лицо начинает медленно расплываться, таять в воздухе по кусочкам. «Я стал героем Конохи, — уже громче и решительнее продолжает парень, — А затем и козырной картой в войне шиноби.» Кабинет плывет и кружится, стол врача засасывает в спираль из цветных пятен. «Меня зовут Узумаки Наруто, — громко и четко произносит джинчурики. — Я ни за что не позволю своим друзьям умереть, обязательно положу конец этой войне, верну Саске домой и стану величайшим Хокаге в истории.» Комната рассыпается вместе со зданием, улицей, городом и целой вселенной из гендзюцу. Наруто почти готов подскочить с земли, чтобы чуть не столкнуться лбами со склонившимися над ним обеспокоенными друзьями, на лицах которых медленно проступают улыбки. Он почти готов улыбаться им в ответ.Freeze frame right here, right now
Stop the clock and the hands of time
Take a moment, breathe in, breathe out
Everything is gonna be just fine
«Пока ты не сдаешься, спасение обязательно будет.» Саске толкает его пять минут, но ничего не работает — парень спит, а ощущается, как еще не остывший труп. — Кто такой Якуши-сан? «Почему я вижу эти сны? Чьи это воспоминания?» «Я ни за что не позволю своим друзьям умереть.» Наруто делает шаг из рассыпающегося иллюзорного мира и видит рыдающую Хинату рядом с сосредоточенной и почти плачущей Сакурой и чьей-то спиной в жилете джонина Конохи. С ладоней Харуно струится зеленоватая чакра и медленно капает кровь. Она снова и снова пытается зажать ужасные раны на чьей-то груди, рядом валяются обломанные иглы Десятихвостого, и Наруто понимает — все еще может быть хорошо, Неджи спасут. — Я не могу, — мертвым голосом говорит Сакура, и видно, что слова даются ей с трудом. Хината закрывает лицо руками и, кажется, пытается закричать. Наруто делает шаг, чтобы обнять ее, чтобы уверить, что с Неджи все будет хорошо в «лучшем мире». А потом этот самый Неджи сдвигается вправо, прижимая к себе сестру, и Наруто, наконец, может разглядеть ранее закрытое его спиной лицо поверженного шиноби.Freeze frame right here right now
Свое собственное лицо.