9525

      Солнце уже ярко светило через импровизированные шторы в виде старых выпусков газет. Оно мешало спать в единственный выходной на неделе, благо, их «смена» уже подходила к концу. Скоро должны были приехать новые студенты — их уже ожидали другие поля и деревья с плодами. Миша закрыл лицо ладонями и выдохнул.        Эти дни проходили бесконечно скучно, что в итоге казалось, будто это один нескончаемый круг или бесконечность. С утра поле, днём сон на колючем сене, потом снова поле, уже вечером, когда комары грозились выпить всю кровь, проходили «чаепития». Никакого чая не было, зато было местное пиво — горькое до скрипа в зубах, а также местные парни, с которыми Новомиров до крайности полюбил встревать в споры. Это привело к тому, что юношей почти изгнали, сидите, мол, в своей избе и не высовывайтесь, городские пижоны. Что ж, Боря так и поступил, прихватив с собой Мишу. Вдвоём же веселее. Юноше было всё равно, куда его тащат, где нужно сидеть, всё едино — жарко. Идти до речки далеко, а обмывания из колодца стоили немалых усилий. Ещё и баня!.. Туда Ленка сгоняла абсолютно всех, старосте было глубоко плевать на жару. Сказала на выходных идёте, значит, придётся пойти. Мало радовала перспектива сидеть голыми в духоте, но перечить бесполезно. У Миши, правда, созрел план просто соврать о плохом самочувствии: давление высокое, голова боли, кровь из носа и подобные отмазки.        Юноша встал высунулся в окно. На улице всё было тихо, ветер качал кусты, а на скамейке под окном всё ещё лежала горка из семечек, если этот «ужас» увидит Ленка, то им не сильно поздоровится. Миша вздохнул и вышел из избы, чтобы убрать всё лишнее и отнести на компостную кучу. Со стороны колодца показался силуэт Новомирова, он тёр голову льняным полотенцем, а рубашка в некоторым местах прилипла к телу.        — Чего встал? — Боря тряхнул головой.       Миша цокнул:        — А ты?        — Я голову мыл, не видно?        — Так в баню же пойдём, зачем сейчас? — юноша покрутил пальце у виска, выбросив семечки.        — Голову теперь не мыть? Нельзя же тебя позорить, — он потянулся, чтобы поцеловать кончик носа друга, но Миша отшатнулся.        Юноша оглянулся, не увидев никого, быстро коснулся губами щеки Новомирова и отвернулся:        — Чтобы меня не позорить, тебе нужно переехать в другую страну.        — После тебя, — Боря широко улыбнулся, — Где Латышкевич с Сидоровым, кстати?        — Они? На зарядке, Илья довёл своими шутками Сашу. Теперь бегают. Один худеет, а другой мышечную массу набирает.        — Культуристы…        Весь день ушёл на готовку, хотя Миша искренне считал, что, если бы Новомиров не пародировал культуристов и их упражнения, то справились бы они быстро. На их бедный салат из, добытых не совсем честным путём, овощей и жидкий суп пришли «культуристы», ранее «шахматисты», Сидоров в своих огромных очках не переставал вытирать пот, а Латышкевич впервые молчал без сил.        Илья тихо вздохнул и отложил ложку, которую принёс сам:       — Пойдёте в баню?..        — Ленка прибьёт, — с набитым ртом проговорил Саша, — Она всех заставила, видимо, думает, что мы совсем не моются.       Боря почесал затылок и нахмурился:        — Мне что-то не хочется сидеть в духоте среди голых мужиков.        — Ой, да нормально же, что мы там не видели, — Латышкевич махнул рукой.        — Ну, нет, там так жарко-о-о, — протянул Миша, — Скажем, что все вместе траванулись, а сами сбежим на речку.       Новомиров улыбнулся, а Илья уронил голову на руки, кажется, он не спешил поддержать идею друга. Саша неловко кашлянул:        — Кхм, а можно без речек?       — Да-да, я только спать хочу, а не плавать вечером, отбиваясь от насекомых, — подхватил Илья, не поднимая головы, — Вы, конечно, делайте, что хотите, но нас не трогайте.        Боря вздохнул:        — Ладно, вы остаётесь здесь, два чёрта, а мы идём развлекаться.        Миша фыркнул: надо быть честнее, потому что комаров там правда было, словно песчинок на пляже. Всё веселье заключалось, чтобы, как можно скорее, уйти оттуда. Пива сейчас не достать, а самогон грозился так ударить в голову, что встать утром будет равноценно кругосветному путешествию пешком. Но юноша промолчал, хотя мог бы отказаться и вписать в дневник прошедшие дни. Ему показалось, что больше подобного шанса не представится. Кажется, это называют шестым чувством, когда в голове возникают странные мысли и предчувствия. С другой стороны, Миша, как сын медика, прекрасно понимал, что это больше смахивает на паранойю: тебе просто кажется, выдохни и успокойся, ведь даже не ясно, что именно чувствуешь — беду или менее проблемную ситуацию?.. Юноша цокнул, через несколько минут они решили выдвигаться «окольным путём» через заросли крапивы и сюрпризы в виде коровьего навоза. Полоса препятствий намного сложнее, чем бесконечные лужи. Миша по неосторожности задел щиколоткой крапиву и обжёгся, но, сделав вид, что ничего не случилось, поковылял дальше. Ближе к речке комары начали встречаться всё чаще, Новомиров начал ругаться под нос.        На берегу никого не было, кроме мелких птичек, которые купались на мели.        — М-да, проще было правда в баню пойти, — Боря взял плоский камень и бросил в воду, -Зато поговорим, как люди, — он сел на песок.       Миша почесал обожженный участок:        — О чём поговорим-то?       — Обо всём. Вот скажи мне: ты правда в Польшу собрался? Зачем?       — Да не собирался я. Просто есть такая возможность, вот и думаю…       — А мы?        Юноша развёл руками:       — А что мы? Мы всегда останемся друзьями, — до него медленно начало доходить сказанное, а также значение взгляда Новомирова, — Я не знаю, как это называется, я не хочу думать.       Миша правда не хотел. Если не думать, то эта вся история и не кажется странной и неправильной. В Конституции много чего пишут, но не всё соблюдают, поэтому мужеложство, не мужеложство — всё равно. Половина верхушки партии искали себе молоденьких мальчиков, зачем переживать до того, как тебя схватили злые ручки НКВД или чего хуже. Если не видишь чего-то — этого просто нет. Юноша давно усвоил эту мысль.       — Ты там живой? Что молчишь?        — А ты что думаешь делать?       — Поднимать с колен страну буду, чего уж думать. Ты просто пойми, что от того, что ты переедешь уровень жизни не изменится. Его нужно улучшать самому.       Миша нахмурился ещё сильнее:        — Будто я хочу переезжать.        — Так не переезжай, дурной, чего ты голову морочишь? Если ты уедешь, то вернёшься только лицом к стенке для расстрела. Это даже не путешествие в Сибирь, как у Аппеля.        — Там бабка, ей помочь надо, — юноша пожал плечами, — Не представляю, чем я помогу, но родители думают, что всем.        Новомиров от удивления открыл рот:        — Идиоты… Ты ещё не отслужил, поэтому не майся, — он встал и толкнул в плечо друга, — Прорвёмся.       Миша кивнул. Через несколько минут кидания камней в воду, они решили вернуться домой, чтобы не стать очередными жертвами комаров или змей, коими тут пугали детей и приезжих.        Мысли путались в огромный узел, который хотелось бы разрубить, но странное предчувствие не отпускало, словно назло. Юноша просто сверлил спину друга взглядом, отгоняя «тучи». Новомиров тоже заметно помрачнел, хоть и пытался не подавать виду, рассказывая шутки в стиле Латышкевича. Его улыбка выглядела слишком натянуто, а смех был похож на лязг стекла.        Замок ещё не был достроен, но уже покрылся трещинами размером в человеческую ладонь.       Из их избы доносился странный шум голосов. Видимо, Илья с Сашей не смогли нормально отмазаться перед старостой, которой неравнодушные однокурсники доложили об отсутствии нескольких людей. Боря тяжко вздохнул: глупая затея, не принёсшая желаемого результата, вот-вот обернётся скандалом и, возможно, выговором — лишением всех редких развлечений в виде выходных. Сейчас ещё в карцер посадят, хотя в существовании его у Новомирова существовали некоторые сомнения. Как можно тише они вошли в дом, но половица-предательница громко скрипнула, из-за чего все обернулись. Латышкевич сидел бледный, как поганка. Сидоров нахмурился и опустил взгляд, Ленка стояла с непонятной потрёпанной гулькой на голове, а Андреева, присутствие которой удивило больше всего, ярко улыбалась, закручивая прядь волос.       — Здрасте, — промямлил Боря.       Староста, видимо, уже совершенно обессилев, спокойно спросила:       — И где были?        — На речку сходили, прогулялись, — ответил Миша, присаживаясь на ближайший табурет.        Свой писклявый голос подала Лера:        — Интересные ребята, с огнём не сыщешь не в дуэте.        — Не завидуй, — огрызнулся Новомиров.        — Странные вы. Я так старалась, чтобы подружить с вами остальных товарищей, — Ленка вздохнула, потерев переносицу, — Получается, что вы у нас личности антисоциальные, что идёт наперекор коммунистическим идеям. А ещё…        Андреева перебила:        — Ой, всё! Уймись! Погуляли и погуляли. Главное, что нашли. Странности их пускай сами обсуждают, — девушка махнула рукой.        Миша еле-еле сдерживался, чтобы не уточнить, что именно одногруппница считает странным. Юноше почему-то начало казаться, будто бы он сидит полностью голый без возможности прикрыть наготу. Возможно, Лера и не имела в виде чего-то такого, но страх быть раскрытым окутывал мозг: не каждой черепахе понравится, если её достать из панциря, являющегося защитным укрытием от мира. Боря держался хорошо — ни один мускул на лице не дрогнул, стоял и пытался придумать очередную колкость для того, чтобы Ленка напрочь забыла о других прегрешениях друзей. Староста вздохнула и жестом попросила Андрееву выйти, та, фыркая, вышла на улицу. Следом поспешили «перекурить» и Латышкевич с Сидоровым, которые очень радовались, что о них вовсе забыли.        Кирова настроила радио. Оно, к слову, было вторым в этом селе, после, конечно, дома управления, где сводки не умолкали до ночи. Она повернулась и сложила руки на груди вполне удовлетворённая результатом:        — Говорите, они не смогут подслушать       — Что говорить? — развёл руками Новомиров, — Ты вот перестала с Леркой драться, тебе и говорить.        — Вы же не занимаетесь всякими непотребствами? — девушка оглядела юношей, — В любом случае, -она ещё раз огляделась, будто охваченная паранойей, — Товарищ Ленин не запретил, а я только ему и доверяю.        Боря неловко хохотнул, но промолчал. Староста, увидев, что с ней разговаривать не собираются махнула рукой. На прощание она напомнила, что совсем скоро практика заканчивается и уже можно собирать вещи. Каждому студенту ещё выдавали паёк в виде овощей.        Миша уселся за стол и достал дневник. Перелистывая страницы, он понял, что мысли — штука весьма сбивчивая и замудрённая. Юноша хотел было что-то написать, но пристальный взгляд друга остановил, да и не о чем писать-то. Польша стала рутиной, как, например, чистка зубов или умывание. Если о таком писать каждый раз, то бумаги никакой не хватит. Новомиров залез на свою печь и мирно засопел, пока Миша думал.        Нужно рассчитать события. В Польше — плохо, но насколько? Хуже, чем в нерушимом? Да и формулировка про помощь бабке — глупость редкостная. Может, он просто надоел родителям? Тогда он съедет в общежитие! В чём проблема? Мысли снова стали запутанным клубком. В этом Гордиевом узле всё: Ленин, Сталин, коммунизм, Новомиров, Польша, выборы в Германии, воронки, хлебные карточки и до кучи. Юноша упал лбом на стол, всматриваясь в одну точку от безысходности. Был бы он сейчас сыночком какого-нибудь партийного и не тужил. Впрочем, он и без этого только из-за связей смог поступить в университет без всяких там проверок от доброй полиции.        Не ему судить систему и её «моральность». Главное выжить и жить хорошо. Нигде не написано, что ты правда должен быть социалистом, а не просто делать вид. У Миши были те самые знакомые, которые — «примерные семьянины» по мнению партии, но все вогкруг знали и видели, что эти же мужички гуляли, где хотели и с кем. Зачем так далеко ходить? Примером чистейшего питомца системы можно назвать Андрееву: тупая кура со связями. Сплетница и хвастунья, но зато никогда не упоминает Бога! Хотя она и «вождей» не упоминает, пока это не касается её личных интересов.        Миша хотел бы хотя бы на пару часов отключить мозг, чтобы не думать. Превратить печень в синющее нечто, чтобы забыться? Идея звучала хорошо, но лечение в местных больницах — пытка, а в «партийные» и «по блату» не пройдёшь — придётся сражаться с собственным отцом, который просто-напросто вырежет и печень и остальные органы.        Войны нет! Единственная радость, когда помнишь всех этих голодных и ободранных героев Гражданской, не умеющих даже карандаш в руках держать. А если война? Тогда сразу со всем миром по ту сторону баррикад и окопов.       Наконец-то Миша махнул рукой, откинул дневник и улёгся на свою кровать. Завтра ожидали бесконечные сборы: юноша не обладал талантом всех матерей и не умел засунуть все вещи в один чемоданчик.       — Спи уже и свет выключи. Не переживай, поканичего не случилось, иначе и светлого в жизни тю-тю, — буркнул Боря из-под одеяла.       «Представлял бы этот франт что-то, кроме своих глупых идей! Сам себе вечно придумает, а про реальные проблемы — не переживай!..» — шептал себе под нос Миша, укутываясь в тоненькую простынь.

***

       Практика закончилась. Работать больше не надо было, что радовало, но в душе поселилась какая-то пустота. Так всегда, после какого-то длительного действия. Оно наполняет твою душу полностью, как вода любой сосуд, а после — пустота. Миша никогда не бы прилежным рабочим, да и работать ему не нравилось, как и многим ровесникам, которые почему-то этого не признавали. Только у юноши была особенность — без занятия, поглощавшего большую часть времени, он превращался в амёбу, которая всё время просто… Сидела? Нет, он, конечно, что-то делал. Смотрел в стену, не замечая, как часы бегут. И там уже всё равно, если есть дела, пока они не будут обязательными — будут пылиться в уголке сознания, не тронутые вспоминанием.        Миша только собрал все «пожитки» в чемодан, как мысли о предстоящем аморфном состоянии уже въелись в мысли. А надо было ещё чудесным образом распихать овощи! Помидоры и подобныестуденты сразу выбросили, потому что везти их несколько дней на поезде — кощунство и издевательство, завоняются ведь. Картошки, пусть и мелкой было слишком много, чтобы тащить всю, поэтому особо ушлые продавали её же местным жителем. Ленка пыталась такое предпринимательство сразу пресекать, но и у неё внимания не хватало на всех. Новомиров вообще помыл свою картошку и продал одному дураку, сказав, что это новый сорт «Без грязи». Всё кажется правдой, если ты необразованный, — жал плечами Боря, пересчитывая рубли. Он хотел пару одесских банкнот, но такие тут не ходили, хоть и Одесса была не так далеко.        В целом все остались довольны практикой, пусть она и мало подходила к их профессии. На возмущения ни у кого не хватало мужества: объявят антикоммунистом и сошлют пилить лес.        В этот раз поезд был вечерний. На перроне юноши и девушки громко ругались, отгоняя всё ещё надоедливых комаров: никакие средства от них не помогали. Миша разглядывал друзей, деревья. Почему-то стало слишком грустно, чтобы говорить. Странное чувство подсказывало, что вряд ли следующий год будет хоть каплю похожим на этот. Всё будет только хуже и полетит в Тартарары. Настрой на «Отлично».        -Чего притих-то? — спросил Латышкевич, сдирая очередной лоскут кожи с обгоревших плеч, — Сюда ты веселее ехал, неужели тебя тут ведьмы прокляли? Или домовой за пятку укусил?        Боря фыркнул, поправляя чёлку:        — Ты живёшь в стране победившего коммунизма и атеизма.       — Мы живём, не чуя под собой страны, — изрёк Миша, выходя из «транса».        Боря пихнул его в бок, одними губами говоря; «Замолчи». Сидоров заметил странное поведение и улыбнулся:        — Борь, брось. Не один ты запрещёнку читать умеешь. Просто не все об этом говорят, а за Мандельштама вообще можно пули в лоб поймать.       Илья тактично промолчал. Он всегда молчал, когда дело касалось таких вопросов: бесполезно спорить с друзьями, да и страх перед репрессиями огромен. Мышата не выживут в схватке с котом, у которого красные когти.        Вскоре они заняли места в поезде и тихо-мирно поехали обратно домой. Латышкевич с Сидоровым по приезде быстро убежали на свои электрички, чтобы провести оставшееся время у родственников, а Миша направился с щебечущей матерью и бубнящим отцом с вою квартирку, окончательно потеряв из виду Новомирова.       Лето подходило к концу, а чета Абрамовичей лишь чаще старалась объяснить своему сыну, зачем же ехать в неизвестность, зная только то, что там очень неприятные события разгораются. Боря сказал терпеть и игнорировать.        Чай в кружке остыл, Миша вышел из комнаты, взяв его с собой, чтобы обновить. На кухне снова собрался совет по вопросам семьи. Мать почти не отпускала свой вышитый платочек.       — Сложи свой костюм в чемодан, — вдруг окликнул юношу отец, поворачивая в его сторону голову, — И пару свитеров с брюками, больше ничего не сумеешь увезти.        Миша скептически оглядел отца: до старческого маразма было ещё лет пятнадцать, чего это он начал раньше времени?        — Никуда я не поеду.        — Там будет лучше, бабушку поддержишь, — забубнила женщина, — Ты хочешь быть свободным? Так беги. Это наша ошибка, что мы свою жизнь на Гражданке потратили.        — Ага, буду свободным и убитым.        — Молодой человек, не огрызайтесь. Мы же хотим, как лучше…        Юноша перебил Абрамовича старшего:        — Лучше для кого? Может, мне здесь больше нравится? Может, я коммунист?        — Мишутка, собирай чемодан! — воскликнула мать, а её глаза ещё больше наполнились слезами.        Отец качнул головой и замолчал. Миша был напуган: слишком уж серьёзно они начали говорить собрать вещи. Он тихо прошёл в комнату и сердце задрожало. Нужно очень срочно предпринять хоть что-то! Юноша достал свой дневник и спрятал его в шкафчик под столом, там его быстрее найдут. Ещё немного подумав, Миша написал маленькую записку «Боре Н. На долгую память», положив за форзац свою же фотографию. Память о себе оставил, если его предчувствие ложное, то лишним не будет.        Через пару минут за дверью послышались шаги. Перед ней остался только маленький чемоданчик.       — Конец, — прошептал юноша, оглядывая комнату.        Он уже был не против всех странных собраний комсомольцев, только бы остаться тут и не убегать в неизвестность! Он пожалуется, пожалуется!.. Слышите! Грудь сдавливала тоска. Миша уже тосковал по всему, что у него было. Друзья, захламлённая комната, старый пионерский галстук, значок комсомола, Боря, даже не подозревающий, что происходит. Портрет Ленина полетел на кровать в нелепом приступе агрессии: партия-то не виновата в глупых идеях его родителей-идиотов. Вместо свитера Миша положил в чемодан сборник стихов Маяковского, которому хотелось плюнуть в лицо и спросить, зачем он прославлял треклятую Революцию? Ну вот кому она помогла? Грузину-недоучке или же целому скопищу необразованных свиней у руля?        Всё слишком быстро. События бегут, скачут и машут ручкой на прощанье.        Впервые Миша понял. Лучше всего там, где ты прожил почти всю жизнь, пускай это и огромный вольер, там ты должен срывать уши со стен и выкалывать глаза воробьям, потому что и те могут донести. Первое убеждение сломано слишком быстро. Это остудило гнев юноши, и он присел на кровать, спихивая изображение вождя на пол. Как бы ты бесконечно не копался в себе и своих мыслях — навсегда будешь инфантильным ребёнком «со странностями».       Нужно было забыть о партии и пробовать жить без постоянных мыслей о ней. Поздно.

***

      Вечером к подъезду подъехал серенький автомобиль. Явно не воронок, поэтому Миша почти сразу отошёл от окна. Впрочем, через пять минут в квартиру пожаловал седовласый и очень тучный мужчина в модном пиджаке, не сходящимся на животе. Он поприветствовал родителей и что-то зашептал, но что именно ноша не расслышал. После этого к нему в комнату зашла мать, которая крепко обняла его и молча отвела в коридор, указывая на верхнюю одежду. Миша оделся, и они с незнакомцем вышли.        У машины мужчина закурил и с доброй улыбкой спросил:        — Повезло же тебе, малой! Из такой дыры уезжаешь! Я вот сколько мотаюсь, а уехать навсегда не могу.       — А зачем уезжать, если вы тут всю жизнь?        — Посмотри вокруг, — незнакомец скривил лицо, — Разруха и голод, а по радио одно — всё хорошо, скоро мир полного коммунизма.       — Я не голодал, — пожал плечами юноша, — Да и вы, видимо, тоже.       — Если не было у тебя, то это ещё ничего не значит. Одно радует — связи и деньги. Многого этим добьёшься, — он потушил сигарету и улыбнулся своими жёлтыми зубами, — Маленьким рыбёшкам не пройти.       Они сели в машину и поехали навстречу неизвестности. Миша впервые так сильно корил себя за хилый характер, мог бы он сейчас ударить и вырваться!.. Не сделал этого, значит, в глубине души хотел уехать от всего и забыть, как страшный сон страну победившего коммунизма. Юношу обольщала мысль, что когда-нибудь он попадёт в число тех, кто будет примером вынужденного бегства, хотя он и не совсем понимал, как люди определят, что оно вынужденное?        Берёзки колыхались от ветра, а граница приближалась и уже виднелись посты.

***

       «Его здесь нет, избавь от скверны», — последнее, да и первое, что услышал Боря, когда перед его лицом захлопнулась дверь.       Его друг не появился первого сентября, а потом выяснилось, что он уехал из страны. Одно выяснение этого факта стоило часа общения с Ленкой, не хотевшей рассказывать вообще что-либо. Не мог же Миша уехать и не предупредить хотя бы своего друга? Или мог? Реакция родителей на Новомирова показала, что всё-таки его вынудили. Прекрасно и чудесно! Боря пнул мусорку, но тут же поплатился — камень больно встретил ногу. Юноша цокнул и поплёлся дальше, пока не нашёл скамейку с облезлой краской. Присев на неё, можно было подумать о случившемся лучше и без травм. Очень радовало факт того, что Абрамовича просто заставили и выкинули силком. Это не предательство. Боря посмотрел на мигающий фонарь. Он еле-еле качался из-за сильного ветра. Погода вся серая… Может, и к лучшему, что его Мишель теперь не здесь? Мало ли что принесут следующие годы. Новомиров усмехнулся и закрыл лицо руками — хотелось плакать, но в глазах будто пустыня.        И что за скверна? Чем это их так обидел? С людьми из милиции сговорились? Не слишком на них похоже — сами же насиловали мозг сыну своими нервами и протестами. Политические проститутки? Боря не знал и знать не хотел. Он странно себя ощущал, будто и не случилось ничего особого. Пять минут и до него дойдёт окончательно, тогда и смеху будет. Юноше уже виделось, как Софа его поит чаем и пытается успокоить, гладя по голове. Но в мечтах почему-то лицо матери сменилось на лицо его Мишеля, а нежные аристократические руки матери — руками с мозолями на кончиках пальцев. Всё как-то не правильно и не справедливо. Если бы он мог, то написал бы донос.       Воробьи начали звонко драться, выводя Новомирова из мыслей. Делать нечего — нужно узнать ещё больше о таком скором отъезде. Конечно, придётся привлечь всех своих знакомых и их отцов, которые работали в правительстве. Ничего это не даст, помимо призрачного нахождения Мишеля рядом с ним. На войне все средства хороши, если ты не солдат, а война была лет двадцать назад. Юноша встал и уверенно зашагал домой, стараясь не разрыдаться, как маленький ребёнок.        В университете — ничего, знакомые говорят уже известную информацию. Мишеля нет — внезапное осознание. Даже Латышкевич с Сидоровым нервничают, а Ленка сама вызвалась помочь, но и у неё ничего. Оказалось, что исчезнуть можно не только в ГУЛАГе.        Уже прошли последние экзамены, а старые друзья забыли об Абрамовиче, как о множестве других однокурсников — так казалось Боре. Но он помнил, уже не искал ничего, просто помнил и надеялся на письмо какое-нибудь совершенно короткое. Он даже снова пошел к Абрамовичам, но те лишь высунули дневник сына, ничего не сказав, послышался женский всхлип. Впервые за долгие годы Новомиров разрыдался над корявым почерком его Мишеля, который писал о всякой ерунде в дневнике. Из последних страниц вывалилась потрёпанная фотография Михаила Абрамовича. Теперь она красовалась в рамке вместо Сталина, который начал раздражать до тошноты. Боря давно вырос, возможно, даже го убеждения «созрели», сейчас бы он точно не стал создавать библиотеку с сомнительной литературой. Всё глупо быстро…       Подпольные газеты кричали о войне, но верилось в это с трудом. Новомиров не планировал воевать ни с немцами, которые уже давно начали свой личный " пожар», ни с капитализмом, который отнимал у сирот последний кусок хлеба. Мишель превратился в образ, веющий юностью и беззаботными днями, как теперь они представлялись в голове.       Лето 41г. начиналось очень уж хорошо: Боря устроился в один из музеев и считался хранителем. Софа, пусть и болела уже пару лет, шла на поправку маленькими шагами.        Мать и сын пили чай за новым круглым столиком, радио проигрывало новости, а за окном резвились дети. Скоро будет обед — Софа сварила грибной суп. Боря впервые был спокоен и умиротворён, он раглаживал каждую складочку клетчатой скатерти и думал о предстоящем рабочем дне.       — Было бы славно, если бы сейчас объявили о повышении граммовки по карточкам, — фыркнула женщина, услышав об очередном достижении угледобычи.       Боря вздохнул:       — Когда-нибудь точно повысят, да и денег нам хватает же. Прорвёмся.       — Чем старше ты становишься, тем больше походишь на своего отца. Тоже мне говорил, мол, прорвёмся, а потом умер, — она пожала плечами.       По радио внезапно началось срочное обращение Молотова. Ленинградская квартира погрузилась в тишину на несколько минут. Лицо Софы медленно меняло цвет от серого до почти белоснежного. Пустота. Новомиров потянулся к приёмнику, чтобы выключить, но остановился и застыл в глупой позе.        Он подумал, что, возможно, сейчас вся страна находится в таком положении, не пытаясь даже вздохнуть. Что-то не позволяло больше набрать полные легкие воздуха и выдохнуть, чтобы привести остатки нервов в порядок. Хотя, возможно, отдельные и кричали. Когда это? Куда напали? То есть война уже длиться несколько часов, а о ней говорят только сейчас. Боря поправил чёлку зачёсанную назад, делал он это с тех пор, как впервые увидел фотографии Гитлера. Женщина уже отошла и отпила свой чай, она пожала плечами:        — Разве можем мы сомневаться, что наш смертный час предопределен.        — Забавно, только что объявляли о доблестных победах германской армии, — прошептал Новомиров, всё ещё с трудом переваривая услышанное.        — Мон шер, а когда правительство перестало быть лицемерным?       Боря страдальчески улыбнулся. Никогда. Люди по своей природе лицемеры — это необходимо, если хочешь выжить. Мужчина наклонил голову в бок:        — Может, поедем в Сибирь, чтобы до нас не добрались бомбы?        — Я?! В Сибирь?! Мон шер! Мон шер! — женщина театрально схватилась за сердце, — Я туда не поеду ни при каких условиях. Петербург большой, они не могут его не защитить на высшем уровне! И чего этим немцам Польши не хватило?        Новомиров автоматически взглянул на фотографию Мишеля. Он не знал, уехал ли его друг или остался, что там вообще? Может, какой-нибудь особенно усердный герр его пристрелил, приняв за солдата. В том, что Абрамович никогда не пойдёт служить мужчина был уверен.       Война началась без предупреждения. Внезапно. Если бы кто-то и предупредил и подготовил, это всё равно ощущалось бы, словно тебе на голову с крыши упала сосулька, причём летом и на юге, где и снег-то бывает изредка.