Вечная луна

У Аяки мягкие волосы, гладкие как шёлк и от них исходит приятный аромат чего-то нежного, но Путешественница не может сказать что именно даёт такой запах: он слишком сложный и многогранный, но при том цельный, как сама Аяка, его нельзя разбивать на компоненты потому что это будет уже совершенно не то. Люмин берёт в руки гребень и мягко проводит по белоснежным волосам, легкой волной лежащим у неё на коленях. Камисато, совершенно не соответствуя своему статусу, сидит на полу у её ног с расслабленно прикрытыми от массажа головы глазами. Идеально ровная челка разошлась, открывая лоб, а кисточки у висков распущены Люмин наслаждается прикосновениями к этому великолепию, требующему невероятного ухода. Итэру она тоже часто часто расчесывала волосы и заплетала косу, но он за отсутствием возможностей предпочитал не заморачиваться и был похож на лохматый одуван. У Аяки всегда всё идеально, волосок уложен к волоску, концы длинного хвоста мягко завиваются. Она млеет под прикосновениями, подставляя голову там, где хочется больше, и Люмин думает, что её девушка гораздо больше похожа на кошку, чем полагает. В открытое окно залетает ветерок, несущий запахи трав и цветущих деревьев, теплом ласкает ладони без перчаток и сдувает со стола бумаги, медленно планирующие к полу, как кленовые листья. Люмин расчесывает прядку за прядкой, придерживая волосы у корней, гладит за ушами и щекочет мозолистыми пальцами шею. Аяка звонко хихикает, непривычно открыто, потому что веер отложен на комод и никому до него нет дела, каким бы искуссно сделанным он ни был — девушки в этот момент видят только друг друга. Путешественница в домашнем и легком, Камисато без украшений и причёски. Они открыты больше всего в такие моменты, когда все поручения выполнены, мечи отложены и время предоставлено им самим. Прохладные пальцы Аяки чувствуются даже сквозь одежду, таково влияние её Глаза Бога, когда она обнимает свою девушку за талию и прижимается к ней тесно-тесно. За холодом тела Люмин чувствует жар сердца и пылкость трепетной души, отвечает тем же, утыкаясь лицом в белую-белую шею, и подтягивая Аяку ещё ближе. Она ойкает, заливается краской по самые плечи, непривыкшая к такому, но готовая узнать. Она всё ещё не хочет садиться Люмин на колени, лишь их бедра соприкасаются, потому что они сидят близко-близко на кровати. Нежные, полные ласки поцелуи, мягкие касания губ, теперь немного влажных. Перехватывающие дыхание. Они обе любят такие дни, когда груз добровольно возложенной на себя ответственности снят и временно забыт, когда они всего лишь обычные люди, любящие и любимые. В щебетаньи птиц за окном и тонких переливах журчащего ручья слышится особая мелодия. Шелест листьев, прячущих комнату от улицы отгораживает их мягкий как пух и тёплый как домашний любимец мирок от громких голосов где-то близко и неимоверно далеко. Они нежатся в объятиях друг друга, откинувшись на мягкую заправленную постель, крутятся, играясь и щекотясь, наполняя смехом эту комнату, в которой и так всё говорит о них: заколка в виде цветов и тонкие шпильки, пластыри для мозолей на тумбочке и бинты, чтобы деревянный меч не натирал нежные ладони. Возле подставки для мечей два мешочка со средствами для ухода за оружием, на тумбочке из клёна стоит сложная в составлении и простая в своём виде икебана с белыми лилевидными цветами и рядом с ней — лира, порядком потрепанная, но всё ещё звучащая с положенным ей благородством. Присутствие Аяки здесь с каждым днём угадывается все больше: теперь комната за стенкой их спальни не пустует, вмещая в себе полноценный зал для фехтования, со всеми полагающимися ритуальными барабанами, ширмами, стойками для разнообразного оружия и самурайским доспехом Хатамото на подставке, как показателю вершины боевого искусства. Аяка всегда желанный гость в обители Люмин и сейчас она там полноценно живёт, каждое утро возвращаясь к брату и клану, выполняя свои обязанности, но непременно возвращаясь. В общем-то Аято, уже успевший познакомиться с Путешественницей, тоже периодически захаживает сюда. На улице снова слышится шум, но он лишь немного вторгается в пахнущую моти с сакурой идиллию. Иллюзорное рыжее солнце почти в зените и ясно освещает комнату мягким багрянцем, но Люмин помнит о чужом смущении даже к невинным ласкам при свете — и волей мысли заставляет взойти луну. По полу разливается бледная белота, но так и не достаёт до кровати, где она нежно припадает губами к шее, не ставя краснеющих меток, но лаская и прихватывая губами. У них ещё много времени, которое они проведут в этом пьянящем привыкшую к потрясениям душу тёплом спокойствии. Они приложат для этого все усилия. Сакуры здесь никогда не опадут, застыв в мгновении вечного цветения, на пике своей красоты, но слабые дуновения ветра иногда сдувают розовые лепестки и приносят их в комнату.