Девятый день Весенних Скал

Узор на плотной шерстяной ткани был надорским: вертикальные и горизонтальные полосы образовывали крупную клетку — черное на синем. Сверху это одеяло аккуратно прижимал к прикроватному стулу очевидно древний кинжал с головой вепря. — Прелестно, — простонал Алва, держась за раскалывающуюся от похмелья собственную. — Герцог Окделл вознамерился превратить меня в одного из своих диких горцев? Прикроватный полог с тихим шуршанием скользнул в сторону, Хуан с невозмутимым лицом вытянулся у кровати. — Соберано, вас ожидает граф Рокслей! — Над чашей с отваром горичника в его руках поднимался пар, предвещая избавление от навязчивой, стучащей в висках боли и тошноты. — А каких кошек ему надо? — осведомился Алва, с трудом садясь и запуская руку в волосы. — С каких пор я принимаю у себя, а не в Ружском дворце? — Первый маршал принимает прошения в Ружском дворце, — бесстрастно подтвердил Хуан, вызывая у Алвы с трудом контролируемое желание запустить благословенным отваром прямо в него. — А место проживания герцога Окделла в столице — здесь. — А герцог Окделл, значит, принимает у меня? — уточнил Алва. Привычно поднятая бровь отозвалась тяжелой болью в виске. Дверь скрипнула: за ней кто-то мялся. Хуан, не теряя величавой бесстрастности, проследовал к ней и вернулся обратно. Желание швырнуть в него подсвечником становилось нестерпимым. — Соберано, прибыл также граф Тристрам. Хочу заметить, что все они в… — Хуан сделал многозначительную паузу, кашлянул и указал глазами на сине-черный плед, так никуда и не девшийся с прикроватного стула, — …традиционной одежде севера. Алва охрип. — Это что еще за ново…— начал он. Дверь снова скрипнула. Отвратительно бодрый и свежий Окделл ввалился в спальню эра, распространяя аромат мыла и какого-то горького сена, которое ему в изобилии присылали из ленных владений вместе с неугрызным сыром, походившим на известняк, и настойками, от крепости которых захватывало дух. — Монсеньор, — тревожно спросил он. — Настой горичника помог? Я ведь предупреждал вас: к нашим бальзамам нужна привычка, зачем же сразу выпивать всю бутылку! Я подумал, вы сам не справитесь, давайте я помогу одеться? — В этом доме достаточно слуг, юноша! — высокомерно возразил Алва. — У меня есть… камердинер! — Хуан пару раз изумленно моргнул. — Подать черный камзол! — велел Алва, временно нащупав под ногами не только твердую почву, но и пол. В голове звонили Нохские колокола. — Не думаю, что южане справятся с надорским пледом, — заявил обнаглевший Окделл, а предатель-Хуан поддакнул: — Мы не обучены обращаться с таким… э-э-э… платьем, соберано. — Пришло как раз к сроку, — радостно тараторил Окделл, — цвета ваши фамильные, а узор я сам подбирал: размер клетки и количество узлов, смотрите, монсеньор: вот это гордость, а это свобода, четыре полосы — это знак Повелителя, у меня почти так же, монсеньор, только багряное с черным. Ткали прямо в Окделле. Если бы вы нанесли нам визит, это было бы признание вас за равного, ну а так я сам могу признать. Монсеньор, складки могут быть только сзади, поэтому вам нужно будет лечь, и я обмотаю… — Ни за что, — с хриплой ненавистью сказал Алва. — Я не надену это. С чего вы вообразили… — Но сегодня день моего совершеннолетия, — ласково, как капризному ребенку, сказал Окделл. — Я должен принести клятвы королю, при мне должен быть опекун, а это вы. Я все подготовил, не беспокойтесь, дары Его Величеству отправлены, мои вассалы съезжаются. Ну, монсеньор, то есть эр Рокэ, хотите еще настоя горичника? Алва представил, какие «дары» отправились ко двору, и рухнул обратно на постель, закрыв лицо руками. Почему он не слышал ничего этого раньше? Ах да, раньше они пили надорские бальзамы, а потом, потом… — Брошь с вороном, — нудел над ухом ненавистный Окделл, — ковали в Карлионе, владениях матушки. Крепится на плече. Это у вас фейлах-мор, верхний край перебрасыватся назад. У меня такой же. А у графа Рокслея, к примеру… — У меня нет другого выхода? — сдавленно просипел Алва. — Я могу надеть церемониальный костюм моей земли, я же кэналлиец, разорви вас сорок кошек! — Не поминайте всуе, монсеньор, — строго сказал Окделл. — И это какое-то странное предложение. Вы же не Кэналлоа мне передаете. Надор, конечно, и без того мой, но традиции должны быть соблюдены. Наш мир держится на традициях. Вы возьмете кинжал отца, его полагается носить в правом чулке… — Что не так с ножнами и перевязью, юноша? — спросил Алва, сдаваясь. — Почему я должен пихать кинжал вашего отца в нижнее белье? — Потому что оно не нижнее, это верхняя одежда, — терпеливо пояснил Ричард. — На ваших чулках вышиты ваши символы, не беспокойтесь. Мои сестры вышивали, специально к этому дню. Ну и кто же прячет кинжал в складках фейлах, монсеньор, тем более собираясь ко двору? Даже если он церемониальный! Когда честный человек идет в гости, оружие должно быть на виду. — И весь двор будет пялиться на мои колени, — простонал Алва, представляя печальное личико Ее змеиного Величества. — У вас красивые колени, монсеньор, то есть эр, — не сдавался Окделл. — Ноги — гордость мужчины. Они без слов говорят о его выносливости и… в общем, выносливости. Если вы никак не можете встать, давайте я разверну фейлах и переложу вас сверху? Вы будете ругаться, а я вас одевать? Потому что нам уже пора вообще-то. Во дворе выстроилась кавалькада невысоких короткохвостых надорских лошадок. Их равнодушные морды выражали полное презрение к высоким тонконогим линарцам и выносливым морискам: где в Надоре найдешь прямую дорогу длиннее четырех бье? — Рокслей в обычной юбке, — прошипел Алва сквозь зубы. — Почему я замотан по плечи в это одеяло? — У графа Рокслея фейлах-бег, — весело сказал Окделл, — он мой вассал. А вам положен большой фейлах. И монсеньор… — Я просил называть меня эром, — процедил Алва, поглубже надвигая шляпу — последний оплот человеческого достоинства, который удалось отвоевать у Окделла. Позади конного эскорта выстраивались пешие голоногие надорцы с какими-то кожаными мешками вокруг поясов. Мешки издавали нестройные, ноющие звуки, немедленно напомнившие Алве об утихшей было головной боли: казалось, из Заката вдруг вырвались все кошки Леворукого, и не просто вырвались, а попали прямиком в разгар Весенних Скал. Проклятье, ведь сейчас и есть Весенние Скалы! — Слушаю эра, — серьезно ответил Окделл и тоже поправил то невообразимое, что гнездилось у него на голове, — не то берет, не то дамский чепчик. Но с помпоном! (— Это гленгарри! — Я не просто не хочу знать, как это называется, я не хочу этого видеть больше никогда!) — Монсеньор… вам идет, — и он залился яркой краской смущения.