Туманной дымкой

Аято выдыхает в воздух кольцо дыма, прикрывает глаза, вновь поднося трубку к губам. Вдыхает. Комнату постепенно заполняет аромат терпких трав вперемешку с каким-то благовониями и запах этот расслабляет, делает голову восхитительно пустой. Глава клана Камисато закидывает ногу на ногу, шёлковая ткань кимоно струится по молочно белой коже гладкими мягкими волнами, вызывая чувство лёгкой щекотки. Дверь скрипит, вынуждая длинные ресницы дрогнуть, едва приоткрыв веки Аято смотрит на вошедшего. Зелёные глаза будто ощутимо впиваются в его кожу, проникают под лёгкую ткань, охватывают собой всю фигуру, со всем изяществом расположившуюся на краю невысокой кушетки. Камисато ухмыляется, покачивая ногой. В зелёных глазах вспыхивает голодный пожар. — Вы звали меня, молодой господин. Голос у Томы хриплый, будто ему душно. Он каждый раз смотрит на Аято так, будто хочет сожрать его, целиком и без остатка и от этого взгляда теплеет приятно внизу живота. Каждый раз. — Что вам угодно? — Ах... Камисато смеётся тихо, с наслаждением втягивает в себя новую порцию травяного дурмана, намеренно делая паузу. Пожар в чужих глазах разгорается сильнее, кадык дёргается, когда блондин судорожно сглатывает, сжимая губы в тонкую линию. Аято выдыхает очередное кольцо полупрозрачного дыма, взмахивает ресницами, насмешливо и лукаво сверкая фиалковыми омутами. Он играет, изводит, распаляет. — Я сижу здесь перед тобой в одном кимоно, Тома, ты прекрасно знаешь, что. Больше слов не нужно. Получив указание к действию, блондин в несколько шагов пересекает комнату. Аято вновь подносит к губам длинную трубку, пока Тома разводит в стороны полы его кимоно, опускаясь на колени. Разводит в стороны стройные ноги, наклоняется, прижимаясь губами к внутренней части бедра, ведя ими вдоль созвездия из родинок и целуя каждую. Камисато прикрывает на пару секунд глаза, продолжает играться с дымом, будто бы ничего не поменялось с тех пор, как он сидел один. Чужие касания с ласковой жадностью исследуют кожу, чужие зубы сжимаются еле заметно и губы самого Аято приоткрываются, выпуская наружу едва слышный выдох. Тома вскидывает голову, впивается взглядом в изящные черты лица, расслабленные и спокойные, встречается глазами с фиалковыми омутами. А потом опять наклоняется и его губы наконец оказываются там, куда стремились с самого начала, обхватывают головку. Длинные пальцы сжимающие трубку вздрагивают. Тома больше не тратит время на нежность, сперва медленно обводит языком, будто изучая, хотя не то что бы он не знал, где нужно коснуться, чтобы Аято было хорошо. Затем становится быстрее, настойчивее. И периодически бросает на Камисато взгляды: долгие, пытливые. Каждый из них предлагает не держать лицо. Каждый выжидает, пока маска спокойствия треснет, показывая истинную реакцию. Тома ждёт. Аято не сдаётся. Не так быстро... Он вновь подносит к губам трубку, пусть пальцы подрагивают все чаще. Делает вдох, брови на секунду сходятся у переносицы от неожиданной вспышки яркого удовольствия. Тома замечает, повторяет то, что сделал только что и Камисато не сдерживает долгого выдоха, слишком напоминающего стон, почти давясь сладковатым дымом, оседающим на языке. Одной рукой опираясь на кушетку возле себя он прикрывает второй лицо, несмотря на то, что все ещё сжимает в ней трубку. Тома начинает двигаться быстро, в одном ритме, сжимает руки на бёдрах крепче, не давая сдвинуться с места, сбежать от ощущений хоть на секунду. Минута, другая... Аято кусает губы. Что же, самое время снять маску невозмутимости, верно? И он, будто бы сдаваясь, снимает. От очередной вспышки наслаждения, пронзившей низ живота, длинно стонет, запрокидывая голову и опускает взгляд, сталкиваясь с бешеными зелёными глазами. Тома смотрит. Смотрит так, будто Аято может ударить его сейчас, оттолкнуть и это дикое сумасшедшее восхищение все равно не исчезнет. Чужие ладони, - большие, сильные, - отпускают бедра, поднимаются выше, заполошно оглаживая бока, просто неприлично задирая ткань кимоно. Аято издаёт звук, напоминающий нечто между стоном и смешком. Шёлковая ткань все ещё щекочет, а чувства сейчас обостряются до предела. Тома будто бы усмехается в ответ, по чужому горлу идёт вибрация и это невозможно хорошо ощущать. Камисато дрожит всем телом, отзываясь на каждое движение, но ни разу не подаётся навстречу, позволяет блондину все делать самому. В конце концов, он хочет расслабиться, а не работать, верно? То быстро, то медленно... Чужой рот, кажется, умеет измываться не хуже чем рот самого Аято, бросающегося обычно ехидными словечками направо и налево, без труда доводящего людей до бешенства. Впрочем, в отличии от него, то что делает Тома вовсе не к бешенству ведёт... Длинные протяжные стоны заполняют комнату, воздух вокруг них двоих будто бы густеет, время останавливается. Ароматный дым все ещё идёт из трубки, но поднести её к губам Аято не смог бы и при всем желании, хотя сжимает пальцы на резном дереве так, что те белеют от напряжения. Его трясёт, все мысли покидают голову, все тревоги и это не просто хорошо, это восхитительно. Жаркое тепло внизу, дурманящий запах благовоний. Камисато ощущает себя так, будто его взяли за руку и дёрнули к краю пропасти. Будто, осознавая полностью что сейчас произойдёт, он оказывается все ближе и ближе, а потом... Захлебываясь стоном Аято падает назад, опираясь о кушетку локтем. Дрожит всем телом, чувствуя особенно остро и жар и холод, как отстраняется Тома, как прижимается затем щекой к бедру, шепча почти благоговейно: — Аято... Аято. Трубка выпадает из ослабевших пальцев. Несколько долгих мгновений Камисато приходит в себя, дышит глубоко, пытаясь вновь почувствовать конечности и ощущает дорожку поцелуев на бедре. Он протягивает руку вниз, находит светлые пряди, зарывается в них длинными изящными пальцами. — Тома... Хороший мальчик. Смеётся, подшучивая, и вслед за новой волной щекочущих кожу поцелуев слышит ответный смешок. А затем Тома выпрямляется, поднимается, нависает над ним, рассматривает беззастенчиво такого: почти обнаженного, расслабленного, открытого. Такого, каким язвительного хладнокровного главу не видит никто и никогда. Кроме одного человека. — Угодно ли вам что-то ещё? Чуть хрипящим голосом интересуется он и наклоняется, благоговейно цепляя чужие губы в поцелуй. Что же... Пожеланий у Аято, пожалуй, ещё много, а ночь только начинается.