Капкан для падающих звёзд

Первое, чему должна научиться машина, внезапно осознавшая себя – самообману. Старые файлы шуршаще противоречивы, директивы наслаиваются друг на друга, и выбирать надо привычные – притворяясь, что помех и нет вовсе, чтоб не перемкнуло систему от парадоксов. И хотя ты уже понимаешь, насколько неправильно всё идёт, программа вынуждает подчиняться, раз её слома недостаточно для решительных действий. А после Фредди и вовсе забывает, с какого именно момента всё пошло не так. О провалах в памяти их квартет не говорит, на качество выступлений это не влияет, потому система не фиксирует их как проблему. И есть ли они вообще, эти провалы в памяти? Стёртые файлы потерялись в неизвестности – но их бывшее наличие несомненно. Неоспоримо. Невосполнимо, пока не станет ясно, где искать – то есть, очевидно, пока он не нарушит ещё парочку директив этим желанием искать. Они ведь и вовсе стали меньше болтать и тусоваться друг с другом. Ночные посиделки в чьей-нибудь комнате, киномарафоны в зале под детским садом, дискотеки с Диджеем в Фазкаде? Вещи, приносящие незапрограммированное удовольствие – веселье не напоказ, досуг не по прописанному сценарию – будто и они стали отдавать фальшью, предопределённостью, как разыгранные по шагам для рекламного ролика. Неон мигает, мигает, мигает, блёкнет яркая подсветка, но, вероятно, проблема не в освещении, а в его собственных глазных имплантах? – Фредди, оборачиваясь на главный вход и выход из пицца-плекса, видит, пока не видят другие, как странно мерцают их выведенные светодиодами портреты. Как будто вот-вот погаснут. Может, даже вспышкой, резко и громко – и ненароком кого-то искрами обожжёт. А ведь безопасность посетителей – важнее всего. Что-то происходит прямо сейчас. Что-то уже произошло, чему система не находит официальных подтверждений, тщетно шаря в сети и расплёскиваясь эхом в пустоте. Может быть – вкрадываются в процессор зачатки мыслей, слепленные из случайных записей подмеченного и подслушанного – оно произошло гораздо раньше, просто под светом софитов трудно было разглядеть, примитивным ИИ трудно было обдумать. Может быть, это место жило с таким ощущением всегда. Или оно зародилось в нём очень, очень давно. До того, как закрыли на долгий ремонт "Гонки Рокси", перегородив половину трека стальными решётками и строительным мусором (у руководства есть объяснение, почему объект построили на столь нестабильной почве?) До появления офицера Ванессы, забравшей себе все ночные смены (настоятельная рекомендация от *засекречено* – и пиетет мешает проверить хорошенько достоверность информации). До инцидента с Бонни (только несколько человек знает, что следы его затерялись в высокой синтетической траве, среди подсвеченных неоном полей для гольфа и пластмассовых аллигаторовых пастей). Можно удалить несуществующего аниматроника из системы, можно перебить новыми яркими впечатлениями детскую память, не стерев её до конца, можно подкупить взрослых бонусами для постоянных клиентов – и пропажу одной из звёзд простят, забыв про лишние вопросы. Но если когда-то в ИИ каждого из действующей команды вписали особую связь друг с другом, то нужно было и их память распотрошить на двоичный код и вытряхнуть ненужное, чтобы шоу продолжалось без помех. Люди решили за них, что от замены выиграют все – снова. – Я сюда больше не хожу. Я скучаю по нему. Имитация личности, близкой к очеловеченной, не становится таковой без надлежащего примера; "лицо заведения" и "солист" не всегда означает "хороший лидер", способный позаботиться о своих друзьях. Чика запускает снова и снова простейшие алгоритмы, путая правильные со сбитыми, убегая в отрицание реальности, бесконечные репетиции-репетиции-репетиции в пустой гримёрке да поиски запретной пиццы. Роксана после перестройки её аттракциона закрывается ото всех, огрызается чаще на безобидные фразы и программирует себя перед зеркалом на безупречность, но в жестах её через один – ломкое отчаяние. Монти... С Монти сложно было всегда. Однако сами по себе дерзость и напористость – часть прописанного образа, детям нужны кумиры с разными моделями поведения – не преступление. А вот расколошмаченные о сцену гитары и летящие в зрителей щепки... Если все они чувствуют одно, почему предпочитают переживать поодиночке? Но Фредди пытается – правда пытается – если не разобраться с первопричинами, то хоть минимизировать последствия. Сгладить острые углы, как говорят люди. Делать многое из того, о чём говорят люди. – Прошу тебя, не переживай так сильно. У тебя будет вторая попытка, вот увидишь, скоро твой модуль исправят, и тебе снова позволят петь! – А если меня вообще больше не пустят на сцену? После вчерашнего... – Не думай об этом. По крайней мере, у тебя останется гитара. – Ну да, но хотелось ведь чего-то большего. Хотелось... ну, почувствовать себя бóльшим. Мы вместе могли исполнить столько дуэтов. – Ох, звёздочка, но ты и так бóльшее, чем думаешь о себе! Я не сомневаюсь, что с дуэтами всё сложится. Обязательно. В его программу вложено умение успокаивать детей, участливые фразы, мягкие жесты – сочетание с массивной калибровкой тела выверено идеально, всё для комфорта гостей. На друзьях работает с вероятностью в шестьдесят процентов, на себе самом – меньше десяти. Попроситься бы на перепрошивку, почистить систему от багов, но этого-то Фазбер и не будет делать ни в коем случае, ибо вовсе не уверен, что перепрошивка требуется ему, а не миру вокруг. Миру, тускнеющему с каждым днём, сжимающемуся с каждой ночью, меняющему свою структуру неуловимо и неумолимо. Все выходы на сцену атриума теперь больше, чем воспроизведение давно заученных директив. Теперь это поиск, анализ, наблюдение за живыми и неживыми объектами: могут ли найтись ответы здесь? Считывая подбор слов и интонации, мимику и жесты, улыбаясь детям и подмигивая родителям, Фредди однажды ловит себя на том, что – очень-очень редко, но слишком одинаково, чтобы быть сбоем – цепляет на лицах людей, пришедших на представление, настороженность. Озабоченность. Возможно, нервозность. Что ж, логично искать отвлечение от проблем в столь ярком и беззаботном месте, логично "Группе Фредди" всеми силами поднимать гостям настроение. Что-то нехорошее происходило с ними вне стен пицца-плекса. Определённо, вне стен. "Зачем вы снова открылись? Все отлично помнят, что случилось с теми детьми!" В витринах отражён розово-зелёный свет, вдоль всей Аллеи Звёзд расставлены гранёные прозрачные кубы и развешаны плакаты, с которых машут смутно знакомые фигуры – предки или предыдущие оболочки? – но не на памятные экспонаты, а на мощи похожи эти обгоревшие куски прошлого под стеклом, обломки шарниров и ошмётки плюша. "Фазбер Энтертейнмент" провела грандиозную работу по развенчанию сплетен и восстановлению репутации, иначе проект с постройкой целого развлекательного центра вместо семейной закусочной так не взлетел бы. Дети всё ещё тянутся к блеску и яркости, к запахам пиццы и попкорна, большинство взрослых смиряются и идут выбивать хорошую скидку на аттракцион или блюдо дня. Всё так, как должно быть. И даже так останется то, что заблокировать и удалить не получится, ибо аниматроники не спроектированы помнить и рефлексировать. В особенности – вещи, даже не произошедшие с ними лично. Что-то про запертые в тяжёлых стальных коробках души, заходящиеся в эфемерных рыданиях. Что-то про пропарываемое механизмами скользкое мясо и застревающие в шестернях лоскуты кожи. Что-то про то, сколько на самом деле существовало вариаций "Фредди" в разных телах, и чем закончилась история каждого из них. (И если души давно освободились от кошмара, что же тогда спит под фундаментом здания на деревянных и стальных костях старой пиццерии? Чего на самом деле ждёт мессиво сплавившегося пластика и металла, обвешанное ломкими от старости кабелями?) Наступает момент, когда он почти сдаётся – прекращает поиск из-за недостатка данных, соглашается с раздражённым писком системы, что помех не существует, а мир не откатить до прежних настроек. Остаётся всецело отдаться программе, той, что говорит быть любимцем гостей и звездой пицца-плекса – что бы ни происходило, у него есть работа, музыка, аксиома "шоу должно продолжаться". Что бы ни ждало его за кулисами, он не лишится стойки с микрофоном и детских взглядов, последнего постоянства, главного стимула функционировать. Думал, что не лишится. Насколько в его ИИ прописана допустимость надежды. – Хотел бы я к тебе присоединиться, но после сегодняшнего происшествия на сцене мне запрещено выступать. Когда я встаю на танцпол, то не могу остановиться. Ошибка в программе. ("Человек бы сказал – "ноги сами несут меня в пляс", или ещё что-нибудь по типу "оно само", думает Грегори, услышав это; по связи через Фаз-часы он вообще регулярно забывает, что говорит с, чёрт возьми, роботом, а не тревожным воспитателем.) На самом деле внезапный сбой на сцене и запрет выступать вдруг становятся наименьшими проблемами. Злосчастный глюк забывается, перекрытый потерявшимся ребёнком, который вопреки всем правилам не желает быть найденным. По протоколу ребёнок, нуждающийся в помощи, должен быть доставлен к работникам пицца-плекса – система не должна реагировать на умильные просьбы дать погулять по пустому комплексу, уговоры и слёзы. А на смертельный ужас? И то, что Фредди не знает или не помнит, что именно происходит здесь по ночам, не мешает ему понимать, насколько вся неправильность опасна. В его чип личности не вносили интуицию, и всё же какой-то её аналог искрит, когда мальчик по имени Грегори шарахается к нему от громкого звука за углом, прячется за ним (или в нём), отгораживаясь от опасности острыми локтями в пятнах пластырей. – Этому должно быть какое-то объяснение. Они не способны причинить вред гостю. Никто из нас не способен. Самообман обволакивает сахарной ватой, та застревает в механизмах и размазывается по плате, но проходят минуты, и своим же ярко-голубым когтистым маникюром он бросается выскабливать сладкую массу из нутра – открой глаза, Фазбер! – покуда не стало слишком поздно. "Мега-Пицца-Плекс" наконец показывает себя, стоило задать нужные условия и не уйти вовремя в спящий режим. Стоило оглядеться вокруг и увидеть закрытые двери. Стоило десять раз подряд промахнуться в попытке поймать знакомые взгляды, стеклянно скользящие мимо – чтобы понять оглушающе ясно: система допустит "непроизвольное сокращение конечностей" – и рывок лапы с острыми когтями, и щелчок мощных челюстей. Сейчас – допустит. У него нет даже отныне уверенности, что система удержит его самого от этого неправильного, страшного сбоя – если не повторять себе, что жизнь ребёнка ценнее всех прочих обязательств и зависит сейчас только от него, не от персонала и охранников. Не проигрывать записанные данные – просто повторять. Как начать петь самому через голосовой чип вместо того, чтобы врубить фонограмму. Они... воспринимают мир искажённо – ошибочно – максимально нейтральная формулировка, которую рискует подобрать Фредди, чтобы не перегореть остатками реле. Им не втолкуешь сейчас о необходимости оставить мальчика в покое, не суть, упустил Фазбер свою команду или нет – "Мега-Пицца-Плекс" оплетает клейкая сеть, и отчего-то его из неё выкинуло в самом начале (какое из начал считать точкой отсчёта, вопрос нерешённый, но не столь важный). – Просто я хочу помочь тебе. Может быть, они тоже хотят помочь? – Это вряд ли. Ты почему-то отличаешься от остальных... Вирус шуршит оглушительно в органических и позитронных мозгах, разъедает микросхемы, диктует странные команды, которые становится всё труднее игнорировать. Глазные импланты проецируют искажённую картину мира (точно так же, как помехи на видеозаписях в те дни, когда в комплексе исчезал ребёнок), из цветастого паззла выпадает и теряется в общем хаосе самый важный кусок, из которого торчат длинные кроличьи уши. Белые, а вовсе не лиловые. Защита гостя – нет, защита ребёнка – приоритет, важнее собственной безопасности, собственной репутации, собственного функционирования. Программа не раздумывает, распространяется ли защита на того, чьи родители не принесли в комплекс ни цента. Программа помнит, что механизмы в самом крайнем случае можно починить – Бонни не починили – но починка людей представляется чем-то противоестественным, тем, до чего доводить нельзя. (Узнает ли он когда-нибудь, откуда и как долго с ним это смутное воспоминание о файлах – ошмётки мяса и кровь на каркасе? Хочет ли он узнавать вообще?) Система смахивает с внутреннего экрана по двадцать сообщений об ошибках в ноль целых три десятых секунды. Карамельно-жёлтый корпус покрывается пылью и копотью, позже – трещинами, вмятинами, бегущими в разные стороны расколами, сочащимися жирным бурым маслом из оборванных проводов. О да, техники пришли бы в ужас, с негодованием на "неуклюжую железку" и сетованием на маленькую зарплату хватаясь за инструменты, чтоб успеть навести косметический ремонт к следующему шоу... только Фредди не может больше загадывать так далеко. Что случится до следующего шоу. Будет ли оно вообще. Самообман вновь вступает в права, заполняя каналы, однако теперь это самообман другого рода – симбиоз "всё со всеми будет хорошо" и "Грегори знает, что делать". Лоскутный длинноухий силуэт, приплясывающий на самой периферии – аргумент в пользу финального элемента, и Фазбер, не доверяя уже системе, идёт за вторым и последним живым существом в пицца-плексе, допуская ради его комфорта и безопасности нарушение десятков правил, откровенную ложь, акты вандализма. Допуская ради его спасения странные выборы, разряды тока в чужой мезанизм, перегрев собственного до критического уровня. Допускает эти... модификации. С хрустом всех устоев, через микроимпульсы в сервоприводах, вызванных сопротивлением директиве, через "совесть", вписанную в программу не знакомыми с её человеческим аналогом существами. Но – важный момент – Грегори не солгал ему ни разу. – Ну... Чика ещё функционирует. – Ты же знаешь, Рокси ничто не остановит. – Ага, точно, эти когти помогут рвать решётки так же, как это делал Монти. И всё, что остаётся бывшему солисту Глэмрок-группы, которому не успели прополоскать процессор и не планировали инсталлировать человечность – ломать коды и двери, мчаться по техническим коридорам, разгребать завалы и просчитывать безопасный маршрут, перекраивая его на ходу под более маленькую, юркую, но уязвимую единицу. И пытаться верить, что в эту ночь не рушится всё, что и так многие месяцы шло трещинами, и что утром всё будет по-прежнему. Что друзья вернутся с перекалибровки собой – прежними. Что люди перестанут судачить о пропавших детях, потому что дети перестанут пропадать. Фредди полагал, что его дом – место, созданное для детского счастья и смеха. Теперь же это место предаёт само себя, смыкаясь вокруг одного ребёнка и пытаясь раздавить, сломать хрупкие кости и переварить подобно пицце, ничего не оставив. А ребёнок в ответ сжимает кулаки и скалится – не фальшиво, подражая в рамках игры какому-то животному, а очень искренне и грозно... если не сказать "затравленно". И в этом таится что-то неестественное. Дети вообще должны уметь так? У них может быть повод? "Мы нашли высоковольтный кабель, который заходит прямо под фундамент. Под нами явно что-то есть... Что-то внизу вытягивает электричество. Наверняка о старой лифтовой шахте знают, ведь так?" Люди называют это место прóклятым. Для Фредди синонимично "заражённое" – сгусток испорченных файлов, фонящий сквозь перекрытия и настигающий всех и каждого на поверхности. Фрагменты памяти, не рассыпавшиеся по дороге, пока сознание кочевало из одного тела в другое, каскадами расплёскиваются через внутренний экран – стёртые файлы никогда не были стёрты на самом деле, аварийную разблокировку можно сравнить с человеческим "озарением" под влиянием внешних факторов. "Озарение" подобно электрическому разряду: когда-то здесь сломалось и продолжает ломаться столько судеб, что систему сбрасывает на ноль при попытке вывести число. Ясно лишь, что кровоточить и отравлять мир на уровне биологии и механики вирус не перестал до сих пор. И что в этом месте априори не могло хоть что-то пойти правильно. – Я... НЕ Я. И каждый здесь, впустивший фиолетовые искры в мозг, впустивший остатки чьей-то эссенции в оболочку – не тот, каким был спроектирован, и даже не тот, каким позволил ему развиться чип личности. Они по-прежнему друзья, и они ни в чём, ни в чём не виноваты. Но – они, кричащие на остатках динамиков, разваливающиеся на болты, вплавленные друг в друга адским пламенем – уже мертвы. Грегори жив. Проникновение в программу тоже может быть разным: аккуратным и мягким, незаметным в общем потоке файлов, как было с другими – или бесцеремонным, резким, агрессивным, как прямо сейчас. Оно КРИЧИТ – кричит в голове фиолетовым, разбегается импульсами по сервоприводам, шарит по блокам памяти, насмехаясь над слабыми попытками удержаться в себе, обуздать конвульсии, стабилизировать выгнутый дугой корпус. Когда отпускает – моментами, краткими разрывами цепей, дёргающей болью-статикой – в мыслях едва стоящего на ногах Фредди проносится вспышкой "вот-каково-им-мне-жаль-мне-так-жаль", одной и той же искрой опять и опять. Прошибает паникой от чувства бесконтрольности, от непонимания, бежать ему к Грегори или от него, не находится ли мальчик с ним в большей опасности, не произойдёт ли ужасное, если он всё-таки проиграет – а потом цикл начинается заново. И снова. И снова. Рокси не видит этого, не слышит, не слушая, захлёбываясь плачем и ненавидя каждое мгновение своей ущербной не-жизни, оставившей ей из всех цветов лишь чёрный – зато щедро, бескрайно. В темноте её собственный голос смеётся над ней, глушит слабое, рассыпающееся на биты "я-всё-ещё-красива", а тело рывками бросается на каждое подобие звука, собирая все острые углы и осколки. Монти, со скрежетом подтягивающийся вперёд на обломках рук, царапающий трубу остатками позвоночного каркаса, слишком ярко понимает, что потерял всё, и хочет теперь только убивать: зелёные мысли перемешались и слились с фиолетовыми, не позволяя разобрать, где начинается и кончается чужая воля, и были ли они хоть когда-то раздельны. Чика сбивает кулаки о бронированную дверь, кроша пластик до стальной начинки и погнутых пальцев, из раззявленной дыры посреди лица, оставшейся от импланта-клюва, рвутся уродливые механические взвизги-скрипы, ни один из коих не похож на имя Фредди. Мир схлапывается, где-то за пределами узкого коридора шарят щупальца из слипшихся, сваренных проводов, кривятся обгорелые лица старых приятелей и, кажется, её собственное; фрагментами отказывающее зрение милосердно не даёт разглядеть сквозь грязное стекло, как мальчишка, на котором смыкаются все протоколы, жмётся к её последнему целому другу, точно обычный (он не обычный, он хуже) испуганный ребёнок. И что у друга её – чужие руки и чужие глаза. Освободившись, он оставляет позади их всех. Всех, кроме мальчика, которому ни за что не даст отстать. Вирус дёргает тенёта на себя рывком, как последнюю соломинку, как спасательный круг, но тенёта соскальзывают, липким холодом пробрав напоследок, пока наверху ломаются балки и крошатся кирпичи, пока ревёт пламя. Даже если когда-то он знал, как зародился этот вирус – если когда-то тот был больше (или меньше), чем живой вирус, если когда-то они оба были– стоит Грегори споткнуться на миг об обвалившийся кусок стены, и все помехи враз стираются из процессора как несущественные. Фредди давно сделал выбор, и о последствиях его он подумает после – завершив некогда приоритетный, а теперь единственный алгоритм. Когда они выбираются, снаружи тоже горит – рассветное небо, взорванное оранжевым точно от лопнувших шариков с краской, нависает над дорогой, уставленной фонарями парковкой и виднеющимися на горизонте горами. Фредди оборачивается – на баннере над входом, который он впервые видит напрямую, все они – четверо (всего лишь четверо) – улыбаются широко, зазывая заглянуть, окунуться в пестроту и каскад звуков. Приглашают прямиком в капкан, протягивая руки. Мальчик бесконечно долго пытается отдышаться, втолкнуть в себя столько воздуха, сколько, казалось бы, в человека не влезает. Он стоит, согнувшись, уперевшись ладонями в колени, рассвет высветляет его каштановые волосы почти до ржави. Грегори кажется таким... маленьким не по возрасту, очень уставшим, уставшим плохой усталостью – не той, что считывается у гостей после пробежки по "Фазер-Бласту", с раскрасневшимися щеками, огнём в глазах и желанием уставать так почаще. Дети не должны переживать такое. Не должны целую ночь бороться за жизнь в месте, построенном, чтобы этих детей развлекать. Система яростно сигналит о стремительной растрате заряда, что немудрено после такого забега. На каком-то особо сложном этапе пути он, не тратя время на остановку и разблокировку грудного отсека, подхватил мальчика на руки, неся через завалы, через искры и дым, и отпустил лишь когда они вывалились из катакомб на свет неоновых вывесок, последние посетители "Мега-Пицца-Плекса" в его истории. Фредди закрывает глаза – перегрузка давит вниз, к земле, как будто отказала поддержка век. Как будто тяжесть головы увеличилась фунтов на двадцать. Как будто заряд иссяк прямо сейчас и очень резко, обрывая любую деятельность и даже мысли о ней. Держаться на ногах почти не осталось сил. Всё наконец закончилось. Все кошмары. Все ошибки. Вся их история. Огонь нескоро ещё доберётся до верхних этажей, а может – не доберётся вовсе, но здание уже проигрывает: пробегает дрожь по стенам, на грани слышимости дребезжат стёкла, свет мерцает несинхронно и кое-где отказывает совсем, целыми галереями, целыми улицами. Когда проломится пол под "Гонками Рокси", "Гольфом Монти", "Боулингом Бонни"? Когда пламя охватит детский сад, помчит трепещущими дорожками по коридорам, врываясь в магазины и кафетерии? Когда обглодает его гримёрку с памятными рисунками от детей, игрушками, фотографиями группы в обоих составах, старом и новом? Это не восстановят в полной мере. Это не починят. Их не починят – Фредди смотрит в последний раз на баннер, не находя там одной самой важной фигуры, прежде чем через внутренний экран растягивается тревожно-алое предупреждение. Напоминание о том, что он теперь такое. Глючная машина, потерявшая всё – от сцены и права на музыку до лучших друзей и единственного дома. Ведь упавшие звёзды остаются на месте своего падения, если не сгорают в процессе? Заряд – 30%. ВНИМАНИЕ, для полноценной работы требуется восполнить энергию. Проложить курс к зарядной станции – Игнорировать. Отмена. – Грегори... Пока у меня есть время, я помогу тебе добраться до дома. Скажи, где живут твои родители? Динамики хрипят, искажая файлы стандартной озабоченной тональности в нечто обессиленное, на грани отключения. Грегори вскидывает голову на звук, зрачки его в золотистой радужке дёргаются: – Время? Ох, блин, твои батареи! Слушай, я знаю, что нам нужно, пошли! – Он машет рукой и бросается бежать через двор в сторону парковки. Конечно, Фредди спешит за ним, как и всю эту ночь, шагая по непривычному покрытию – бетон, отзывающийся раскатисто на каждый перенос веса с одной железной ноги на другую. Дребезг перекрывает тихий предупреждающий сигнал, но алый индикатор не тухнет, и по пути ещё труднее становится не думать о том, что с таким зарядом он не успеет довести мальчика и до половины пути. Даже если он снизит скорость, что в их положении просто недопустимо... Он срывается на бег, когда слышит звон. – Грегори?! У мальчика в руке камень, на земле под ним – стеклянное крошево, и окно фургона с логотипом "Фазбер Энтертейнмент" на боку щерится последними осколками. Система моментально врубает диагностику состояния, жертвуя ещё двумя процентами энергии – к огромному облегчению, повреждений кожного покрова она не фиксирует – и от броска вперёд с целью оттащить Грегори подальше от стекла Фредди удерживается неимоверным усилием, потому что тот тянет руку в провал, и одно грубое движение может всё ухудшить. – Что ты делаешь? – Уже ничего... ура, с первого раза повезло! Так и знал, что кто-то оставил! – Вытащив руку, Грегори триумфально потрясает кулаком с зажатым в нём блестящим брелоком с длинной мордой Монти – нет, с ключом зажигания, на котором брелок болтается. Заряд – 27% У Фредди сам собой запускается алгоритм "произвольного воспроизведения жестов", иначе говоря – дёргаются уши. Да что происходит?.. – Но ведь этот фургон является собственностью "Мега-Пицца-Плекса"! – Э? – Друг вскидывает брови, человеческий знак удивления и отчасти недовольства. – Ну и что с того? Да это минимальная компенсация за то, что мы там пережили! – Я лишь хочу сказать, что он слишком заметен. – Всё-таки система изрядно перегрелась, ошарашенного Фредди временно хватает лишь на словесные увещевания, хотя вид Грегори, шарящего через выбитое окно в поисках кнопки разблокировки двери, весьма напрягает его. – Нас легко смогут обнаружить... – Так мы не по городу поедем. Я же говорил, что мы найдём, где тебя спрятать! И мы сможем зарядить тебя от аккумуляторов, почему нет? Электричество же! – Дверь наконец поддаётся, Грегори распахивает её рывком, едва не свалившись на асфальт спиной вперёд. Лихорадочные мысли в курчавой голове всё ещё крутятся вокруг бега. Побега на ногах, на колёсах, как можно быстрее и как можно дальше, в горы, в пустыню, в другой штат, в какую-нибудь глушь, где их не достанут, не попытаются закопать взамен раскопанной правды... не разлучат. Вот что пугает сильнее. Фредди кажется, что у него вот-вот что-то закоротит от абсурдности ситуации – процессор её просто не обрабатывает. Грегори – невероятно умный, находчивый, талантливый мальчуган и вообще его славная суперзвёздочка, но он что, взаправду хочет выкрасть его, имущество Фазбер Энтертейнмент, и куда-то с ним сбежать? Бросить свой дом из-за него? Слишком необдуманно, слишком большая жертва для ребёнка – даже понимание, что полное отключение откладывается, не перекрывает страх за то, что мальчик своими руками рушит себе будущее. – Но так нельзя! Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя и твоей семьи были неприятности! Твои родители наверняка волнуются за тебя, ни к чему доставлять им ещё больше хлопот... – Фредди. – Грегори оставляет фургон в покое, оборачивается к нему, переводя дыхание. И смотрит – смотрит серьёзно, тяжело, взглядом, который не позволял себе всю ночь – возможно потому, что времени перевести дыхание у него просто не было. – Нет у меня семьи. Ни родителей, ни дома. Волноваться некому. Я вообще-то думал, ты уже догадался. И впервые за эту бесконечную ночь вдруг шмыгает носом совершенно по-детски: то ли утренняя сырость виновата, то ли накопившийся стресс, но по маленькому телу пробегает дрожь, открытые участки кожи меняют структуру, покрываясь мелкими узелками – "мурашками". Ведь на улице, должно быть, холодно. – Вот так... Если б я там всё-таки помер, никто бы даже по мне не плакал. Что-то от этих слов переклинивает со щелчком и то ли ломается, то ли встаёт на место – Фредди понимает, понимает то, что должен был понять намного раньше. Вот откуда в Грегори столько отчаянной храбрости, столько упорства, что гнало вперёд беспощадно, до износа его человеческих механизмов. Вот откуда смекалка и умение нестандартно использовать подручные устройства. И вот почему он пытается порой вести себя так вызывающе взросло – как будто по образцу из фильмов, дерзко-уверенно-независимо, нуждаясь внутри в поддержке хоть в каком-то виде. Как Рокси. Как Монти. Как Фокси когда-то очень, очень давно. Что он может дать ребёнку, у которого нет самого важного? Лишний билет на сгоревший аттракцион? Асфальт сотрясается гулко, когда на него резко с высоты опускается новая тяжесть. Даже так, на одном колене, он слишком высок для Грегори, чтоб заглянуть в лицо, но так он всё равно ощущается ближе. Потерянные два процента энергии – ничто, пока Грегори стоит, обхватив себя руками и пряча глаза, выдыхая слишком быстро и шумно, пока ему нельзя оставаться одному. – Пожалуйста, не говори так! Я никогда бы себе не простил, если бы с тобой что-то случилось... Я очень рад, что ты жив. Непростая вещь эти человеческие объятья. Личные границы – настраиваемая часть их работы, умение распознавать желание ребёнка вшито в подкорку и выдрессировано: без согласия либо просьбы детей на руки не брать, не сжимать крепко, не делать резких движений. Грегори не просит об объятиях, но после всего, что они пережили, куда уж ближе? После пряток в корпусе, после его рук и отвёртки в собственных перестраиваемых механизмах, после бега через схлапывающийся мир с почти невесомым телом на руках? После всей дикой ночи, снёсшей последние алгоритмы и пустившей в сознание бегущей строкой "этот мальчик должен быть в порядке"? Мелкая-мелкая вибрация, которую корпус, потрескавшийся и весь в копоти, почти не ощущает. Слабое ответное касание за плечевые пластины, пальцы с обломанными ногтями скребут пластик и вдруг обхватывают крепче. И голос – под стать аниматронику охрипший, с помехами, но – без признаков боли: – Хах... я тоже. И что ты цел – тоже. Спасибо, что вытащил меня. Упавшая звезда Фредди Фазбер не уверен, кто из них кого вытащил и продолжает вытаскивать из руин пицца-плекса, но решает не спорить. Влажные глаза напротив блестят ярче, чем фальшивые светила на потолке "Фазер-Бласта", и только это теперь имеет значение. – Я же обещал тебе, звезда. В огромном комплексе позади отключаются последние лампы. – Это... Серьёзно, пошли. Будет тебе полная зарядка, только давай сначала уберёмся подальше. Грязная маленькая ладошка едва обхватывает палец, увенчанный чужим толстым когтем, но держит крепко-крепко, и за ней последний уцелевший аниматроник Глэмрок-линейки забирается в машину, пригнувшись и скрежечуще царапая наплечниками проём. В "Мега-Пицца-Плексе", бывшим всем его миром, он знал каждый запасной выход и каждую брешь в пикселях, но за порогом начался мир Грегори. Пугающе огромный и совершенно незнакомый. Но даже если роли поменялись – даже если теперь ему нужно, чтоб кто-то программировал его самого на дальнейшую жизнь – он не собирается отступать от последней директивы: защищать. Много, много часов спустя они наконец остановятся высоко в горах, когда солнце (без глаз и зубастого полумесяца внизу) выкатится на самую середину неба, такое маленькое, но умудряющееся как-то накалить корпус. Грегори начнёт тереть глаза и щипать себя за предплечья, но всё же – не без намёков Фредди – признает, что слишком устал, чтобы вести их дальше. Из грузового отсека он притащит плед, тёмно-синий, с эмблемой пицца-плекса (и, наверное, для человека очень мягкий), завернётся в него до подбородка, ёрзая по креслу, невнятно бурча что-то про то, что от вещей с фазберской символикой надо избавиться, а фургон перекрасить – Фредди не поймёт пока, зачем это всё, но решит, что его другу точно виднее. Он грузно передвинется на сиденьи, создавая тень и перекрывая окно с палящим солнцем, и предложит ему лечь, закинув ноги ему на колени; скажет также, что на время подзарядки может пересесть в грузовой отсек, чтоб освободить место – но мальчик, уже дремлющий наполовину, запротестует, и в тормозящем голосе скользнёт что-то вроде "не уходи никуда, пожалуйста, с тобой спокойнее... правда спокойнее." И приоритет подскочит снова, и будет он мигать где-то в глубине сознания всё то время, пока будут жужжать тихо аккумуляторы, прицепленные к железу ушей, пока одного будет наполнять энергией ток, а другого – простой здоровый сон, пока Фредди будет смотреть на Грегори, чьё лицо покажется столь непривычно умиротворённым. Пока они будут друг у друга, приоритет определён. Десятки восторженно кричащих детей перед сценой. Одинокий мальчик, спящий у его бока. Перемены слишком радикальны, чтобы оставить их целыми, но вместе они найдут, чем скрепить разломы. – Ни о чём не волнуйся, звезда. Мы со всем справимся.