Дёрг. Дёрг. Дёрг.
Длится подобный звук недолго, он быстро сменяется недовольным сопением и сдержанным стоном, наполненным неприятной болью и всхлипами. Очень неприятно ощущать нечто подобное, когда из тебя будто вырывают по части плоти. Эти всхлипы прерывает Джона, который тут же отстраняется от Адама и закрывает свой рот руками, решив, что больше терпеть подобное
издевательство со стороны Мюррея он не посмеет. По крайней мере, до того момента, пока боль окончательно не уляжется, и он снова не будет готов принять ощущение полного доверия к старшему.
— Ауч! Да все, хватит, дальше я уже сам! — хрипит младший и выкашливает на свою бледную ладошку кровь, которая спала с губ и из горла,
Он знает, что страдает сейчас так только по своей глупости. — Мне больно. Иди и вырви себе хуй, я не знаю!
— Ты сам виноват, я говорил тебе, что нельзя так много воды пить, они же быстрее вырастут, — нервно, но в тоже время максимально спокойно отвечает Адам, хмуро сводя брови к переносице, быстро отвлекаясь от своих собственных мыслей и щипцов.
В последнее время болезнь начала быстро прогрессировать и доходить до такой стадии, что иногда Джона начинает задыхаться и давиться, буквально просит уже наконец окончить страдания, однако Адам быстро подхватывает его и вовремя дает то, что могло бы помочь.
— Да знаю я, знаю, может, теперь еще пропишешь мне по лицу за то, что я вот такой вот негодяй, а? — язвит Маршалл. Может, он и ведет себя все еще как ребенок, но Мюррей понимает, что это просто некая защитная реакция, направленная бедолагой на то, что он называет своим "страданием", — Не нужно мне рвать эти штуки, все равно скоро сдохну...
— Прекрати херь нести, — на удивление, срывая свое спокойствие, грубо говорит тот и снова берет в руки щипцы, усаживая вырвавшегося Джона на место и надавливая на челюсть с двух сторон, аккуратно хватаясь за цветочки в горле и резким движением вырывая их, несколько грубо, но это лучше, чем медленно и очень болезненно.
С посещения последнего врача прошло чуть больше двух или трех недель, но, к сожалению, как и ожидал Маршалл,
который в отличие от Адама уже давно отчаялся и забил на попытки выжить любым способом, им ничего не сказали, лишь разведя руками и утверждая, что подобного ни разу не встречали. Печальная ситуация, заставляющая даже спокойного Мюррея нервно дрожать, со злобой рвать цветочки из горла, словно норовясь вовсе заставить того захлебнуться в собственной крови, вытекающей с мест, откуда вытащил он это растение, но несмотря на всю свою злобу и неприязнь к ситуации, он старается быть смирным и бесконфликтным.
Хотя, признаем честно, выходит у него это так себе. Очередной цветок герани падает на старый пол-плитку, покрытую заурядным и обыкновенным рисунком, до тошноты приторным и до боли обычным.
— А-ай... — Маршалл снова жмурится и болезненно стонет, стараясь хоть немного подавить в себе жгучее чувство и неприятный железный привкус от крови, которая стекает по гортани и заставляет давиться, — Ну хватит... — голос уже звучит больше умоляюще, нежели зло и обиженно, как до этого.
Адам смотрит на него и проводит щипцами по горлу, кажется, нащупывая новые ростки, однако не почувствовав их, он убирает в сторону ненужный инструмент и стирает с губ красную кровь. Бедные губки, которые он так сильно любит. Жаль, что он не может поцеловать их, коснуться и больше не причинять боли бедолаге, но только таким образом он может хоть как-то помочь любимому. Как жаль, что Джона даже не подозревает о всех тех теплых чувствах, которые Мюррей испытывает к нему.
Возможно, он даже не узнает об этом.
— Все, пусти! — Джона отстраняется от него, недовольно хмурится и вытирает губы. Не повезло так сильно влюбиться в какого-то идиота, а теперь страдать от этого всю свою оставшуюся жизнь, — Можно было не так больно за все дергать, теперь у меня весь ебальник в крови.
— Я помогаю, и ты это знаешь, — на грубые речи спокойно парирует Адам, не давая других попыток для нападения и острого комментария со стороны Маршалла, от чего тот моментально затихает и болезненно выдыхает, осознавая, что лучше не лезть с ним в ссору.
***
— Адам, блять! — в комнату друга влетает Джона, судорожно закрывая лицо рукой и сдерживая болезненные издыхания, давясь и чуть ли не срываясь на крик от паники, — О-Оно..!
— Что такое? — Мюррей встает с места, подходит и немного приподнимает голову Маршалла. После цветов в глотке его ты мало, чем удивишь, но это... — Твою мать...
Подняв подбородок, удается рассмотреть по глазам слезы, которые стекают и не дают младшему прикрыть око, но это еще не так страшно. Самое неприятное и жуткое из всей это картины то, что через закрытое веко пробилось несколько небольших цветочков герани, покрывшее глаз полностью. Теперь у него точно будут большие проблемы с зрением, по крайне мере, на один глаз точно будут! Пока одно око прикрыто, а со второго срываются слезы.
— Очень больно... — тихо и снова стонет он, отстраняется и всхлипывает, прикрывая окровавленный глаз рукой. Джона судорожно жмурится и вдыхает воздух, от накатывающей паники осознавая лишь то, что теперь он не сможет открыть глаз и то, как жутко это выглядит со стороны для Адама, который просто стоял в ступоре, — Блять, я не... Не могу открыть глаз... — сопит, а его голос немного дрожит от страха, который накатил с небывалой и неприличной скоростью. Соленые слезы только ухудшают положение и цветы, словно на глазах, начинают распускаться, до дрожи заставляя дергаться от неприятной боли.
— Э-э... — Адам не знает, что делать. Но для начала стоит успокоить бедного друга, чьи глазки теперь...
Скоро он не увидит и второй глазик своего личного ангела, заставляющего его чувствовать себя с каждым днем все лучше и лучше, лишь от пребывания вместе? — Джона, погоди, успокойся...
Мюррей хватает за руки вырывающегося младшего, который от страха лишь судорожно глотает воздух, и прижимает к черной куртке его лицом, легонько, не так, чтобы он ударился и почувствовал себя еще хуже. Но едва Маршалл нащупывает знакомое тепло, то с жадностью цепляется за его куртку и закрывает глаза.
Как же страшно.
***
— Послушай, у нас еще есть шанс... — старший протягивает ему бумаги, где кривым почерком написано о предстоящей встрече через некоторое время, но оба они понимают, что если сейчас не разберутся, то встреча будет бесполезна.
— Адам, нет! — Джона срывается на истеричный возглас и вырывает из его рук документы, судорожно глотая воздух, нервно стараясь переварить всю информацию, что он получил.
— Ты не пытаешься даже! — Мюррей, некогда абсолютно спокойный, тихий, нетронутый и сдержанный, теперь требует, чтобы Маршалл его выслушал, он требует этого с громким окриком, чуть ли не орет, чтобы он оглох, но хотя бы понял его, — Мы еще можем помочь тебе!
— Не можем! — не собираясь выслушивать какие-либо попытки Адама заговорить с ним, он отрицает, качает головой, от страха снова начинает задыхаться, а цветы в горле только давят. Один глаз полностью зарос, половина лица закрыта геранью, этот фиолетовый цвет теперь стал противным до жути, до блевоты, — Идиот, сколько раз мы пытались? Какой это раз? Двадцатый? Сороковой? Я уже не считаю!
— Может в этот раз нам помогут... — тихо сглатывает старший, успевший сто раз разочароваться во всем, что он делает, но, вовремя поймавший себя на мысли, снова веруя в собственные слова, повышает тон голоса на несколько децибел.
— Не помогут! — снова вскрик со стороны Джона, который опускает взгляд на бумаги, лишь глазами по ним пробегаясь и моментально жмурясь, стараясь понять трудность всей ситуации, но его вовремя хватает Мюррей за руку, чтобы тот не натворил лишнего. Не порвал листок.
— Пожалуйста, давай еще раз попробуем... — уже умоляет тот, судорожно сжимая запястье и сдержанно улыбаясь, лишь бы он ему поверил, лишь бы он его услышал, но в ответ он получает лишь томный выдох и его отталкивают.
— Адам, прекрати! — обращается Маршалл уже не так нежно, не с издевкой, а искренне замотавшись, устав, — Сдайся уже. Я сдался. Я
устал. Я жду, когда эти блядки уже закончатся, и я смогу сдохнуть! Ты понимаешь, что я, блять, чувствую? — интонационно выделяя слово "блять", он делает паузу, а после снова хмурится и дрожащей рукой сминает гребаный лист, доводящий его до нервного тика, — Мне уже
все равно, что они хотят сделать. Адам, я умру!
— Ты смирился и поэтому умрешь! Я хочу, чтобы ты продолжил жить, пожалуйста, выслушай меня... — гнев сменяется спокойствием и он хватается за листок, который только что смяли, буквально испортили все старания Адама, оттолкнули и убили, словно удар в спину.
Почему его ангел так жесток?
— Нет, я по факту умру! Ты помнишь того врача?! — он хватается за цветок в руке, выросший прямо из вены и выставляет его Адаму на показ, жмурится и всхлипывает, — Что он сказал?!
— Простите, но, мне кажется, что Ваша болезнь сродне с ханахаки, — грубо замечает врач и выводит цифры на своей белой доске, где пишут маркерами, — Я думаю, что у мистера Маршалла лишь один выход и это выход из кольца жизни.
— Ага, кто так вообще выражается... — вспоминает Мюррей, но быстро переводит взгляд на беднягу, который вот-вот вырвет цветок из вены, от чего вызовет кровотечение, а это еще может привести к более неприятным последствиям. Он хватает его за руку и оттягивает ее от запястья, судорожно сжимая, — Идиот, не делай глупостей!
***
Много времени не прошло. Через месяц уже глаза были полностью потеряны, руки слабо пытались найти хоть какую-то опору, лапали все подряд. Было очень неудобно и неловко врезаться в молчаливо стоящего Адама, потому что он не был большим любителем поговорить, а "экстремистская натура" Маршалла была подавлена и он стал тихим, зашуганным, будто бы убитым. Много молчал, изредка обращался за помощью, чтобы налить кипяток в кружку или наложить себе нормальную порцию еды. С каждым днем это становилось все труднее и труднее различать границы. В первую очередь, самым болезненным ощущением стало движение рук, а дальше пошло горло, будто бы герани старались сразу поразить самые важные органы, несколько штук даже в легких появилось, но их быстро удалили, и кашель с цветами долго не продлился, после горла кара настигла глаза и закрыла вид
для ангела Адама для Джона, от чего он окончательно бросил попытки, времени много не прошло, уши и волосы настигла та же участь, что и остальные части тела. Теперь он глухой, слепой, еще не немой, но вскоре совсем станет обузой и он это понимает. Надеется, что все-таки, он случайно уронит нож на руку и помрет.
Из майки всегда выглядывают фиолетовые цветки. От крашенных блондинистых волос не осталось ничего, их не видно, лишь изредка прядки можно разглядеть, но это только, если хорошо присмотреться. Адам любит расчесывать его волосы, рассматривать еще то, что он может увидеть, проводить по губам и стирать кровь, стоит только ему снова выкашлять цветы. Теперь Джона его не слышит, громких возгласов и матов не произносит, молчит и давится своими цветами, к Мюррею не лезет, не хочет навязываться. Изредка, может, спать рядом укладывается, но это только в том случае, если он случайно набредет на его кровать, потому что спать одному в постоянной темноте и глухоте страшно. А тут он хотя бы ощущает теплые руки рядом. Приятные. Жаль, правда, он больше их не может увидеть.
Из-за глухоты слова быстро теряют какой-то смысл, становятся похожими на бубнеж и какие-то неразборчивые звуки, лишь отдаленно напоминающие что-то, либо вообще не несущие смысл. Перед глухотой он, конечно, сразу хотел и пытался заговорить, кричал, до момента, пока его не успокоил Адам и не взял его руки в свои.
Каждый день проходит в страданиях, в боли и дикой истерике. Что не день, то он паникует, умирает, убивает себя, судорожно сжимает руки в кулаки и оседает на пол, всхлипывает и готовится заплакать громче, вполголоса спрашивает: "За что мне все эти страдания?", быстро успокаивается, если в дом возвращается Адам, лишь бы не волновался о нем и не пекся, он слишком много работает и делает для него.
Джона до сих пор ничего не понял.
***
Аккуратно залезает в темные пряди волос, которые достаточно сильно успели отрасти, но это не значит, что он любит их меньше. Он будет любить каждую прядку на его голове, каждый цветочек, который доводит до слез его возлюбленного, но ничего страшного. Бедняге осталось не так много. Скоро он отдохнет и упокоится.
Адам проскальзывает по волосам, пока голова Джона лежит на его коленях. Он уже устал, поэтому сейчас спит и ему не нужен никакой Мюррей. Грудная клетка слабо движется, он тихо вдыхает и выдыхает.
Вот бы Адам раньше сообразил ему признаться.
— Знаешь... — тихо шепчет старший, осознавая, что младший ему не ответит и не услышит. Немного елозит по волосам, глубоко вдыхает и успокаивает себя, — Было два ангела... Жили они мирно до момента, пока люди не стали ругаться на них. Они винили их во всех своих бедах. В один день одного из ангелов сильно травмировали и сломали ему крылья, он так хотел людям подарить герани. Он был очень разочарован в людях, упал в ноги второму ангелу и просил помощи, но тот ничего не ответил и помог ему подняться, оттряхивая одеяние своему брату-ангелу. Дело было в том, что... Ангел второй до этого предупреждал, что рано или поздно люди обозлятся на них. Но первый ему не верил. Он продолжал посещать их деревню, но, несмотря на то, что тот не слушал своего брата, то он не отверг его, а лишь принял и вылечил. Люди каялись долго, ведь после случившегося, не было им ни дождя, ни солнечного света, ни ветра, ни дня... Каются люди лишь тогда, когда что-то потеряют...
Сказка длилась недолго лишь по той причине, что Адам ее максимально сократил, легонько поглаживая волосы младшего, а потом замер. Дыхание участилось. Он рассматривал абсолютно спокойное лицо Джона, впервые такое беззаботное. Из шеи распустился красивый, бархатно-фиолетовый цветок, пока Маршалл окончательно затих, перестав сжимать ладонью куртку Мюррея.
Тишина со стороны старшего длилась недолго, до момента пока он не убрал руку от волос любимого, аккуратно сжав её и сглотнув, судорожно стараясь подавить слезы, которые начали падать на большой и красивый цветок, окрашенный в красный, до тошноты неприятный цвет, но оставить его Адам не в силах. Кое-как глотнув воздух, он все-таки продолжил небольшой сказ:
— А-А дарил он герани, потому что... — тихий всхлип и он огладил растение по лепесткам, — Герань — это цветок глупости и безрассудства...
