Она знает

Она знает. Она определенно точно знает. Какаши ступает по оживленной улице и шумно сглатывает вязкую слюну, когда Сакура проходит мимо с дьявольски милой улыбкой, мажет кончиками пальцев по его руке, почти невесомо, почти незаметно, а в нем это отдается лавой по венам: жарко, душно и маску стянуть хочется, чтобы сделать глубокий вдох без препятствий. Она плывет дальше, словно ничего не произошло и его не раскрошило от прикосновения. Наспех собрал себя заново и старается продолжить шагать, как обычные люди, в таком же темпе, только ноги не слушаются и прирастают к земле. Его прокаченная выдержка не даёт обернуться ей вслед. Взгляд мечется по прохожим, в сознании всплывает розовая макушка, в реальности он в курсе, что она где-то потерялась за его спиной и перед носом никак не может материализоваться. — Здравствуйте, Какаши. — Материализовалась. Смотрит пронзительно, с прищуром, закручивая его чувства в торнадо, губа закушена, глаза горят ярче падающих звезд — заигрывает. Какаши сдерживает свой ветряной поток, чтобы ее не унесло вихрем. Она знает. — Добрый вечер, Сакура, — голос выходит холодный, незаинтересованный, даже лучше, чем планировал. — Сталкеришь? Или заинтересованный. — Нет, просто случайная встреча. — Откидывает волосы назад, оголяя шею, и невзначай слегка чешет открытые ключицы. — Не хотите потренироваться? Делает шаг ближе к нему, Какаши на автомате хочет шагнуть назад, увеличивая расстояние, и слиться с толпой окончательно. Или не хочет. Дерево может позавидовать его неподвижности. Только пакет в руке с банками пива шелестит и волосы приминаются по направлению ветра. — У меня дела. — Приподнимает перед ее носом белый целлофан с содержимым, нарочно колыша из стороны в сторону, чтобы был слышен звук ударяющихся банок. — Могу составить компанию, а то пить в одиночестве совсем уж алкоголизм. — Не алкоголизм, а расслабление. — Не расслабление, а алкоголизм. — Ее упертости позавидует баран. Явная провокация. Они так и застыли: Какаши завис неподвижным столбом, а Сакура таранит его словесно, как бульдозер. Статичность и давление. Какаши года два назад где-то облажался. Где-то в моменте, когда смотрел на нее чуть дольше и теплее, чем на других девушек, а она это зафиксировала, почувствовала или додумала и просто проверяет свою догадку. Где-то при виде нее стал чаще шумно сглатывать ком в горле, а она, узнав точки, от которых его кадык совершает прыжок, давит на них. Где-то под слоем апатии пробудилось увлечение кем-то — трогательное, азартное, нерешительное и совсем неуместное. Чувства вылезли из-под снега вместе с подснежниками, обрушились на голову толщей снежинок и осыпались лепестками — розовыми, опьяняющими и все еще неуместными. Он совершает обычные действия, а она все улавливает, наблюдает проницательно, интерпретирует на свой лад и не ошибается. Раньше было по-другому: статус «учитель и ученица», четкое расстояние в отношениях, профессионализм. Сейчас она сама по себе и власти у него над ней никакой, зато над ним есть. Кажется, просекла что к чему, изучает как медицинское пособие, вчитывается, до конца скоро дойдет. Какаши не то чтобы против, но действия имеют последствия — то, что изначально не кажется правильным, в результате вряд ли сменит вектор к положительному итогу. Он помятый жизнью взрослый мужик, она молоденькая девушка, боже дед, куда ты лезешь. Хочется разразиться смехом, но не смешно. Почти каждый раз после встречи с ней сердце заводится в бешеном ритме, и не только сердце. Он складывает печати, чтобы снять гендзюцу, но ничего не происходит. Никакой иллюзии, все реально и пугает ещё больше. Какаши смирился с изменениями в отношении к Сакуре, прошел стадии отрицания, забивания, утоплении бед в алкоголе и по итогу принял исход. Да, у него к ней симпатия. Взрослая извращённая симпатия. Подыгрывать ей не было в его планах. — Можешь присоединиться. Или было. Железная сила воли тонет в зелёной радужке, не доплыв до берега. Выдерживать с ней контакт — завязывать петлю на шее и с каждой минутой затягивать сильнее, до хрипа. Просто поздороваться кажется чем-то личным, интимным, поэтому, когда замечает ее где-либо, резко меняет траекторию направления, чтобы не столкнуться и не чувствовать давления в груди. Сакура победоносно улыбается от приглашения, для других это просто улыбка, для него — провокация в чистом виде. Похоже, в аду не досчитаются одного суккуба, сбежала и маячит перед ним. К ней в плен добровольно пойдешь, от одной улыбки рассудительность испаряется. Падающий метеорит на ее фоне потеряет яркость, окажется непримечательным брошенным камешком с неба. Страха перед скорой смертью не почувствуешь, все внимание на нее приклеено, от зелени в глазах сам мхом покрываешься. Хочется спрятаться под крышку гроба — рядом с ней заранее чувствуешь себя окоченевшим трупом, еще до приземления метеорита, и голову в облака поднимать не надо. Астероид мимо пролетит, а Сакура в тебя вмажется, оголяя внутренности, застревая на подкорке сознания. Она точно знает, в каком смысле имеет на него давление, и осторожно прощупывает почву. Мелкими неуверенными шагами, перерастающими в настойчивые и довольно заметные — для Какаши. У него к себе отвращение до тошноты, а к ней скрытая забота, влечение и бешеный ритм сердца до шума в ушах. Они идут к дому в молчании, ее плечо «случайно» часто встречается с его плечом в невесомом касании. Рука об руку, шелест пакета, ветер в волосах и путь по ощущениям занимает вечность. Какаши уже успел обрадоваться оттягивающему моменту, лучше быть с ней в пространстве, а не в бетонной коробке с одним выходом, не считая окон. От этой мысли свело скулы, видимость дома на горизонте вытеснила всю радость, а Сакуре наоборот добавила, даже шаг ускорила. — Давайте чуть быстрее. — Настолько невтерпеж примкнуть к клубу алкоголиков? — Вдвоем — не алкоголизм. Вдвоем это может привести куда хуже, чем к алкоголизму. В закрытом помещении обольет своим жаром, в пепелище превратит и сдует. Рациональность сжигает в слоях атмосферы. Он чувствует, как его выдержка теряет уровни прокачки, слабеет, падает перед дверью на ковер, о который он вытирает ноги, втаптывая с сожалением, и заходит в дом. Сакура проделывает те же манипуляции, только ее шарканье по ковру ощущается ударом под дых и уколом в его бесхребетность. Какаши заведомо в проигрыше, знает, что может произойти, и может повлиять на это прямо сейчас, отправив Сакуру домой, но дверь за ним захлопывается и этот звук становится страшнее, чем лязганье куная о вражеский клинок. Щелчок замка равняется смертной казни. Сакура — палач, током прошибает случайными касаниями, пока разуваются в тесной прихожей. Как будто чидори сам на себе использовал. Если вдруг намеренно обнимет, то сердце отключится от перенапряжения, мышцы сведет и медицинские ниндзюцу не спасут. Она знает. Пронзает взглядом его спину, пока он ступает босыми ногами на кухню, и плетется следом. Страх что-то накосячить прогибается под решением — накосячить и перестать бояться. — Ты будешь пить из банки или дать стакан? — Лучше дайте мне… — делает заминку в подгаданном месте, якобы обдумывая ответ. — Стакан. Она садится за стол, упирается локтями и опускает подбородок на сцепленные руки. Какаши старается отводить взгляд, чтобы не ловить неловкость в гнетущей тишине — ощущает ее переизбыток. И Сакуры тоже. Окно открыть — не выветрится — ни она, ни он, ни неловкость. Отворачивается, отстраненно шуршит пакетом, брякает стаканами, пшикает банкой пива, механически наливает и с мягким стуком ставит перед ней. Сакура смотрит нагло, в упор, боясь упустить любое движение. Люди для приличия настолько взгляд не задерживают. Она дистанционно кусками разрывает личные границы, расшатывает грани — плавно, тягуче, постепенно. Он поддается в мягком уничтожении, как ломают сухую ветку — с хрустом, без сопротивления и на части. Какаши садится напротив с банкой пива, захватив еще пару, лениво стягивает маску и делает глоток. Сакура повторяет, без удивления смотря на его лицо, и облизывается, задевая языком ободок стакана. Уже видела его без маски: на одной из миссий ему хорошенько приложили в нижнюю часть скул. Сакура лечила почти не дыша, без лишних слов, подколов, восклицаний и вопросов «наконец-то, и зачем вам маска?». Вообще ноль внимания, даже немного обидно. А в момент лечения, кажется, не дышал он. Тряпичную маску с лица снял, а маску учителя-друга держал до последнего. — Какаши сенсей, когда вы последний раз чувствовали себя живым? Градус не соответствует поставленному вопросу, и копаться в сложном ответе не хочется. Такое спрашивают перед суицидом, чтобы зацепиться за воспоминания и не вздернуться, или когда состояние от выпитого почти в хлам — тянет на потрещать. Банка быстро осушается большими глотками и открывается новая с тихим пшиком. Какаши грузный мешок с дерьмом, наполненный почти до краев, — жизнь помотала, собирал в себя смерти друзей, товарищей, перемалывал события и завязывал в узел. У Сакуры дерьма только по щиколотку в силу возраста и относительно спокойной жизни. Успела ступить, испачкаться в неразделенной любви к Саске, ушедшего в тень и забившего на ее чувства, — трагедия. Как дети. Только она уже давно не ребенок, взрослая девушка, знающая себе цену, умная и с годами все более опытная. Растворила симпатию к Саске, или как она это называет «недоразумение», в кислоте и даже набралась некой токсичности. Палец в рот не клади — лизнет и откусит. Яд может как вывести, так и загнать назад в кровь и до сердца. — Вчера выспался после тяжёлого дня, выпил кофе, закурил и почувствовал себя живым, — легкий ответ на сложный вопрос, без дополнений, но с опрокинутым алкоголем по глотке. — И надолго живости хватило? — минимальный задор в ее голосе глушится в поднесенном к губам стакане. Живости хватило ровно до этого момента. — Мне было достаточно, — пытается уклониться, пожимает плечами, но Сакуру нервируют лаконичные ответы и поднимает угол выше. — А какие-нибудь трепетные чувства испытывали? Вопрос ошибка, вопрос развязка. Он клюет наживку без раздумий, а она без заминки натягивает леску. Алкоголь несильно вдарил по мозгам, чтобы так прохериться, но он как идиот полез вопросом на вопрос. — К кому? Три. Два. Один. — Ко мне. Раунд. Сакура пытается искренне смущённо засмеяться, но выходит фальшиво — сухо, бесцветно, насильно. Так смеются, когда хотят понравиться парню, даже если смех не заслужен. Какаши поджимает губы, проезжаясь языком по стенкам зубов. Ущипнул бы его кто, чтобы проснуться, взгляд затягивается пеленой, мутнеет от алкоголя, но он не спит. Она напротив выжидающе дьявольски смотрит с таким же помутнением — быстро прикончила выпивку, ей в голову дало быстрее. «И мне даст» проносится в голове быстрыми титрами, как в новостях. Какаши раздраженно разминает шею от мелькнувшей мысли — хочется повернуть до щелчка. Лёгкий хруст разрезает тишину, но он по-прежнему дышит. Взгляд падает на дверь, это кажется единственным выходом. Глупым, показательным и ничего не решающим выходом. Ручка двери смотрит на него насмешливо. Проиграл. Сказать «нет» — соврать, сказать «да» — совратить. Она не отступит, она знает, зачем пришла. Она определенно точно знает и для нее отсутствуют препятствия. А он устал бороться, устал устраивать дуэль с самим собой, заполняться дерьмом и не подпускать к себе никого, чтобы не вляпались. — Испытывал, — кидает на выдохе, встаёт вместе с визгом ножек стула, морщится от звука и идёт за добавкой, не обращая внимания, что на столе еще осталось одно топливо. Сакура семенит за ним с просьбой подлить, когда на самом деле не хочет быть от него дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Она осушает заполненный до краев стакан без передышки, глоток за глотком, смотря глаза в глаза. Возвращает на место с громким стуком и в один резкий шаг приближается к Какаши. Дистанция минимальная, между ними пролезет бумажный лист. Ее чуть колышет, цепляется за его жилет, как за спасательный круг, приподнимается на носочки и прижимается к нему губами. Спасается она, а тонет он. Какаши не отвечает, замер — изнутри волны полощут, а снаружи как скала, айсберг. Только грянуло глобальное потепление, и он плавится. Знали же, чем все обернется. Маскировка отчужденности трещит, откалывается, обнажая вихрь торнадо. Он морально перед ней слаб, физически — посыпался уже тогда, когда Сакура переступила порог квартиры. Ей дали зеленый свет. У него горит красный, но со сбоями — загорается, пропадает в быстрой последовательности и гаснет. Три. Два. Один. Отвечает на поцелуй. Перегорел, проиграл, опять. И в этой игре проигрывать хочется снова и снова. Он губами чувствует ее улыбку и вкус алкоголя, помещение будто сужается, вмазывая их телами друг в друга. Какаши отключает все аргументы «против», стирает табло запретов начисто, притягивая ее к себе за талию, и вжимает до полустона. Сакура обмякает, закидывает руки на его шею, виснет, хотя знает, что не упадет — он ее держит. Она знает. Ноги перестают нормально функционировать, подкашиваются. — На кровать, — Сакура жалобно командует, разрывая поцелуй. Какаши подхватывает ее на руки, ступает босыми горящими ступнями по холодному полу — отрезвления ни капли. Возбуждение трется о ткань штанов, она мажет ему поцелуями по скулам, щеке, уголку губ. Коленями упираясь в матрас, опускает ее на постель, нависая сверху, и запечатывает глубоким влажным поцелуем. Сакура дергает его за жилет, водолазку, руки хаотично блуждают по телу в попытках устранить ненужное. Он без промедления сбрасывает лишнюю ткань, оставаясь голым по пояс, и переходит к изучению тела под собой. Снимает платье через голову, отшвыривая в сторону, обнажает грудь и покрывает извивающееся тело легкими поцелуями — дорожкой от пупка до губ. Теперь она лежит перед ним, как медицинское пособие, манекен, он не пропустит ни одного участка кожи, дотронется везде. Эрогенные зоны запишет в конспект, ошибки вынесет за поля. Но ошибок пока нет. Какаши водит пальцами по ее телу, как ручкой по листу, рисуя линии, выводя хаотичные узоры с разным нажимом, не отрываясь от своего полотна, а Сакура под ним мнется от удовольствия. Языком водит по ореолу сосков, оставляя прозрачный след, и срывает с ее губ стон, а стон срывает ему крышу. Руками очерчивает ее фигуру, каждый изгиб, задерживается у ямочки над ключицей, глубоко дыша, и наклоняется за поцелуем. Оторвавшись от покрасневших губ, которые от поцелуев потеряли четкий контур, он чуть отстраняется, заглядывая ей в глаза. В них желания и интереса, кажется, больше, чем у него. Он как под гипнозом, в трансе, в иллюзии. Лишь бы не рассеялась. Какаши хочет открыть рот для вопроса, но она останавливает, прикладывая палец к его губам, и говорит: — Да, я уверена и я не пожалею. — Переводит касание от губ на щеки, оглаживает с нежностью. Он выдыхает с облегчением и отдается моменту. Хочется до испепеления. Какаши медленно ведет рукой между ног, наблюдая за Сакурой. Ее мимика, жесты, движения, стоны — все безупречно и сладко. Взглядом прилип, если оторвется, то с мясом. Если остановится, то вместе с сердцем. Она мокрая, прозрачной линией стекает по половым губам, он ловит пальцами, гладит, надавливает, дразнит. У самого каменное терпение вот-вот из штанов выпрыгнет, но если в плане чувств Сакура лидировала, то в физической близости властвовать будет он, если сам выдержит. Сакура под ним тлеет, как уголёк на сигарете, осыпается волосами по подушке, скребёт руками по простыням и ни грамма стеснительности. Такая красивая. Бедрами поддается навстречу его пальцам, чтобы не прекращал, а Какаши, наоборот, прикасается где угодно, но не до самой эрогенной зоны. Она неровно дышит и издает обиженный стон, поджав губы. Подтягивает немного свои ноги к себе и ступнями дергает его штаны вниз, в попытке снять. Какаши самому уже трудно сдерживаться, и он сдается, скидывая с себя оставшуюся часть одежды. Пристраивается у нее между ног, нависая сверху, локтем упирается у ее головы, второй рукой держит член и водит по промежности. Сакура задерживает дыхание в ожидании, извивается, сама почти насаживается, но он делает это первее, входя наполовину, и с их уст одновременно слетает стон. Начинает медленно двигаться, наращивая темп, губами мажет по ее шее, оставляя засосы. Покрасневшая метка у ключицы приятно мозолит глаза. Собственничество вырывается с рыком, от удовольствия мутнеет сознание. На его спине появляются царапины от ее ногтей. Сакура ловит эйфорию, учащенно дышит со смесью из стонов от вбивания в нее на всю длину и вскрикивает, дойдя до предела первой, мелкая дрожь разливается по телу. Какаши чувствует, как внутри сжимаются ее мышцы, и после еще нескольких сильных толчков резко выходит из нее, разливаясь на живот. Тяжело дыша, заваливается рядом с ней на спину, поворачивая голову в ее сторону. Разговаривать не хочется, потому что придется объясняться. Сил нет, внутри хорошо до омерзения, противоречия временно приглушены, словно голову опустил под воду, и он просто смотрит на нее, не веря в происходящее. Сакура, кажется, и так все понимает. Кончиками пальцев нащупывает его руку и переплетает пальцы, ее сжимают в ответ. Слишком хорошо. Какаши делает усилие, чтобы свободной рукой вытащить пару салфеток, удобно расположенных у кровати, и вытирает ей живот. Кидает их на пол — потом уберет — и падает назад в кровать, перед этим легко поцеловав Сакуру в плечо. — Я не пожалела, — Сакура поворачивается к нему и улыбается, — а ты? Обеспокоенность случившимся тонет камнем на дно от ее слов. Он так сопротивлялся, а по итогу сдался. Как же глупо. Поддался, сломался, а теперь лежит с улыбкой на лице и сам себя бесит. — Кажется, нет. — Кажется? — А ты хочешь заставить меня пожалеть? — у него вырывается смешок. — Боже, Какаши, — Сакура наигранно возмущается, продолжая улыбаться, льнет к нему под бок, устраиваясь поудобнее на плече, и чувствует, как ее обнимают, прижимая ближе. — Ты знал, что ты очень заботливый и даже когда пытаешься это скрыть, все равно это чувствуется? Он задумчиво молчит, разглядывая потолок, и обнаруживает мелкие трещины, а Сакура продолжает: — Ты знал, что можно говорить словами через рот, что беспокоит, и прийти к взаимности с человеком? Ее дыхание греет определенный участок кожи, а пальцами нежно водит по его груди. Но вдруг она резко немного отстраняется, чтобы встретиться с ним взглядом, и тоном, не терпящим возражений, будто ей сейчас будут приводить аргументы против, говорит: — Хатаке Какаши, один из лучших ниндзя Конохи, ты идиот с избегающим типом привязанности и ты мне нравишься. Какаши не знает, то ли смеяться от такой дерзости, то ли возмутиться от психологического анализа, но улыбка все это время не сползает с его лица. Ему бы лечение прописать, врача назначить, а то как дурак. Только этот врач и является причиной его смены настроения. — Харуно Сакура, одна из лучших медиков Конохи, ты прекрасна, не знаю, какой у тебя тип, но ты мне тоже нравишься. Она, улыбнувшись, мягко, неторопливо его целует и возвращается к нему на плечо. Внутри расползается приятное чувство, которое трудно описать, давно он такого не испытывал. То есть испытывал раньше, находясь рядом с ней, но сейчас это умноженное на два. До него доходит, что Сакура не просто играла с ним все это время, а просто хотела убедиться в его симпатии. Чтобы не было, как в отношениях с Саске, — больно, с натягом и неудобством. А Какаши, как пассивный идиот, не приближался и не отвечал, решал за нее и за себя, что так будет лучше. Теперь знает, что его чувства взаимны. Он определенно точно знает.