Может быть

После той драки на Полигоне Бета, Бакуго будто подменили. Когда довольная Урарака шла, напевая себе под нос весёлую мелодию, в общую гостиную с парящим в воздухе подносом, находящимся под её контролем, она не смотрела под ноги, что было её очень большой и страшной ошибкой. Только что заваренный чай и испечённое печенье с шоколадом пахли так, что слюнки сами собой текли из уголка рта. Ребята ждали Урараку с угощениями в гостиной, предвкушая приятный отдых после сложного дня. Очако от нетерпения ускорила шаг, приближаясь к завороту в комнату, и уже собиралась войти, оповещая ребят о своём присутствии, но замолкла на полуслове, поняв, что теряет равновесие и вместе с тем контроль над своей причудой. Девушка едва не пропахала носом землю, но в последний момент сумела удержаться на ногах и выпрямиться. Она неловко улыбнулась и посмотрела на ребят, которые неожиданно затихли и замерли, смотря в одну точку с испуганными лицами. Не понимающая Урарака было нахмурилась и повернула голову в сторону объекта, удивившего ребят, как тут же застыла в ужасе, поднеся руку ко рту. Поднос с кипятком. Она больше его не контролировала, а это значит, что он полетел прямо напротив неё. Перед Ураракой стоял, закрыв глаза, мокрый Бакуго с мешками мусора в руках. Вокруг него валялось разломанное печенье и перевёрнутый поднос, но это было последнее, что волновало ребят. Бакуго открыл глаза и, сжав губы, тяжело вздохнул оглядывая мокрую одежду и крошки вокруг. Урарака побледнела, её бросило в дрожь, и сердце заколотилось от страха как бешеное. Кто-то из ребят уже было поднялся, приготовившись успокаивать и останавливать взбешённого Бакуго, чтобы он не убил провинившуюся Урараку, как парень сдвинулся с места. Бакуго вышел из гостиной ничего никому не сказав. Может быть Урараке просто повезло. *** После того случая прошло больше двух недель. Бакуго больше не был на домашнем аресте, но ощущалось все так, будто он все ещё был наказан. Едва ли кто-то видел Катсуки в свободное от учёбы и тренировок время. Без него стало непривычно тихо, даже от Киришимы и Каминари не исходила больше та позитивная, заставляющая всех невольно улыбаться, энергия. Они, будто неисправные лампочки, могли вспыхнуть ярким неестественным светом на короткое время, и тут же потухнуть, будто и не загорались никогда вовсе. На Киришиме особенно отразилось странно-тихое поведение друга. Больше не было яростных сообщений по утрам, в стиле: «Дерьмоволосый, проснись и пой, сучка!», или «Сегодня идём подтягивать тебя, идиота, по английскому, потому что твоя тупая бошка не может понять элементарную грамматику!». Кому-то могло такое общение показаться слишком грубым и переходящим все границы, но Киришиме было всё равно на «кому-то», а Бакуго уж тем более. Катсуки не мог по-другому, а Эйджиро по-другому просто не хотелось. Без этой «перчинки» было бы наверное слишком скучно, обычно. И ладно бы пропала «перчинка», так пропало практически всё. На вопросы Киришимы о самочувствии, состоянии, проблемах друга, Бакуго сухо отвечал: «всё нормально» и закрывался в своём коконе ото всех. Эйджиро был самым близким (по-крайней мере, он так думал) другом Бакуго, и последний знал, что он всегда мог обратиться к нему, если его что-то тревожило. Киришима уже дал парню понять, что даже если его трёхэтажная гордость заткнётся на некоторое время и позволит ему рассказать о своих переживаниях, то не единая живая душа не узнает о них от Эйджиро. Вопрос был не в доверии, но в чём же тогда? Киришима шёл по коридору в свою комнату, потягиваясь и потирая глаза. Голова была абсолютно пустая и уже неспособная на какие-либо связные мысли, кроме одной: «хочу спать». Эйджиро бесшумно зевнул и дёрнул ручку двери, уже собираясь войти, но мельком взглянул на балкон и прищурился. Бакуго сидел, согнув ноги в коленях, и пустыми глазами рассматривал свои руки, изредка позволяя маленьким искрам вылетать из ладони. Киришима мог бы подойти, выведать у него что случилось, всё ли с ним хорошо, почему закрылся, почему ушёл, почему не видно, почему молчит, почему… Слишком много почему для одного Бакуго. Киришима сморщился, будто ему стало больно, от бессилия и, бесшумно вздохнув, прикрыл глаза, стараясь успокоиться. Баку-бро просто хочет немного уединения, и он не в праве мешать ему. Баку-бро просто устал, хотел успокоиться, отдохнуть, переварить всё произошедшее. Поэтому Киришима, с треском в груди, заходит в комнату и закрывает дверь. Может быть Бакуго просто нужно было время. *** Тодороки не был близок с Бакуго. Он не был для него другом или врагом, Бакуго относился к нему как к большинству своего окружения — бесился от каждого движения в его сторону, от каждого вдоха и выдоха, да просто от его существования. И всё это стало уже настолько привычным и обыденным, что, казалось, если Бакуго перестанет бурчать об «идиотизме и бесполезности всего вокруг», хмурить брови, раздраженно фыркать и грубо язвить, стоило только кому-нибудь открыть рот — мир рухнет. Планета взорвётся, прямо как Бакуго взрывал своих неприятелей. Именно так казалось Тодороки. Но когда он увидел сцену с Ураракой в его разноцветной голове шестерёнки резко остановились, а затем будто бы начали вращаться в другую сторону. Вообще-то, много кто пытался разобраться в произошедшем и проанализировать поведение Катсуки, но когда дело доходило до вопроса «почему?» все быстренько замолкали. Бакуго никогда не страшился преподавателей или наказаний, для него главной целью было доказать своё мнение и свою правду, а вариант «может подобрел» звучал как-то совсем по-детски, глупо. Тем не менее отношение к Бакуго стало ещё более настороженным, когда в нём стали проявляться изменения в лучшую сторону, чем когда он без разборок мог взорвать физиономию тому, кто просто неправильно посмотрел. И в кое то веке эти изменения настораживали даже Тодороки. Английский был тем предметом, который не понимали большая часть класса, хотя очень хотели. Но учить было просто невыносимо, когда голова забита боями и сражениями. Тодороки был одним из тех, кто хотел понимать и понимал этот язык. Тут он мог даже поблагодарить отца (естественно в лицо он это ему никогда не скажет) за дополнительную подготовку. К нему нередко обращались одноклассники по поводу домашнего задания, и чаще всего это были Изуку, Каминари и Серо, иногда Очако и Мина, ещё реже — Токоями, остальные по мелочи. Но ещё никогда к нему не обращался Бакуго Катсуки. Ни-ко-гда. — Ты же за английский шаришь? Услышав знакомый голос, Тодороки не поверил своим ушам. Может это он не ему? Разговаривают с Киришимой? Записывает голосовое кому-то? Шото решил не отвлекаться от повторения правил и не обращать внимания на парня. — Половинчатый, я к тебе обращаюсь. Ладно, теперь уж точно ему, и не Киришима и не голосовое. Тодороки оторвал взгляд от учебника и посмотрел наверх, на возвышающегося над ним Бакуго. Он выглядел каким-то…относительно спокойным что ли. Слишком усталым. Мешки под глазами размером с Тихий океан говорили сами за себя. Непохоже это как-то на Бакуго, которого знали все. — Ты что-то хотел? Бакуго ничего не ответил. Сел за парту перед ним, повернувшись лицом. Положил свою тетрадь, открыв на нужной странице и ручкой указал на запись. — Ты можешь с домашкой помочь? С инета вообще не варик списывать. После этих слов Тодороки решил, что ему определённо нужно промыть уши. Прямо сейчас. Здесь. Бакуго просит…что? Помочь с домашней работой? Бакуго? Может это причуда какая, подменили парня или что? Шото смотрел в одну точку пару секунд, тупо моргая глазами и не понимая, что от него требуется. Но тут же опомнился. Такое явление нечасто встречается, а агрессивный Бакуго сейчас вообще никому не вписался. Поэтому Тодороки взял свою ручку и отодвинул учебник в сторону. — Что именно у тебя не получается? А собравшаяся у первой парты третьего ряда половина класса уронила челюсть от удивления. Может быть этот мир сошёл с ума. *** Мина Ашидо знала в чём дело. Хотя она и была дикой сплетницей, но ещё и хорошей подругой. Поэтому оповещать других у неё желания не возникало. Мина застала Бакуго в самый неподходящий и тяжёлый для него момент. Они были достаточно близкими друзьями, чтобы девушка могла завалиться в комнату Бакуго без приглашения. Может быть он и ворчал каждый раз, но это было скорее для того, чтобы не казаться слишком довольным. На самом деле Мина часто замечала, что Бакуго наслаждается времяпровождением с друзьями, просто боится это показывать. Она лишь понимающе улыбалась, когда видела крохотную добрую ухмылку на лице Бакуго, обозначающую его удовлетворённость. Мина видела многое в Бакуго. Видела его бешеную целеустремлённость, нередко разочарование, когда в нём просыпалась уязвимость заполняя собой всё его нутро. Видела настоящую обиду, видела бессилие, желание сдаться. Видела зависть, иногда это был Тодороки, иногда Деку. Были те редкие моменты, когда Мина замечала радостные искорки в глазах, алеющие от смущения щёки и сдержанную улыбку. Но ещё никогда она не видела его полностью разбитым. Никогда не видела его слёз. Она постучалась в дверь раз, два, три раза, но ей не ответили. В руках были пирожные от Сато, которые Бакуго, как бы он не отрицал, нравились. За дверью было тихо, ни единого шороха. Только ветер из открытых окон протяжно завывал и пускал мурашки по коже. Девушка не могла больше ждать. Если парня в комнате не было, то и ей тут делать было нечего. Поэтому она дёрнула за ручку, а та, на удивление, поддалась. Мина заглянула в комнату, но не увидела каких-либо признаков жизни. Поэтому она вошла полностью, всё ещё придерживая дверь, и поставила пирожные на рядом стоящий стол. Катсуки не спал. Прямо перед ней он сидел на кровати, согнув и широко расставив колени, наклонив голову так, что волосы полностью скрывали лицо. Мина насторожилась. — Бакуго? Парень не реагировал какое-то время. Мина лишь терпеливо ждала его отклика. Она закрыла дверь, но всё ещё держала руку на ручке. Бакуго, словно что-то решая у себя в голове, нервно перебирал пальцами. Тишина начинала душить. Вдруг послышался короткий сдержанный вздох со стороны парня. Он поднял голову, но челка всё ещё скрывала его глаза. Было видно как он нервничает, кусает губы и сжимает их в попытке подавить какие-либо звуки. Голова медленно откинулась на стену. Катсуки невидящим взглядом уставился на стену напротив. Затем, будто принимая окончательное решение, он поворачивает голову в сторону двери. В сторону Мины. И тогда она видит невозможно воспалённые от долгого плача и тёрки глаза, жалобно поблёскивающие в темноте. Видит этот опустошенный, совершенно беспомощный, выжатый, разбитый взгляд человека, которого добили, покромсали на мелкие кусочки и растоптали. Она видела многое в Бакуго. Но сейчас она видела в нём одно большое и громкое ничего. Все, что до этого видела Мина, вытекло вместе с литрами слёз, сдерживаемых и накапливаемых всё это время. Звякнула защёлка. Мина села на кровать рядом с парнем и взяла его лицо в свои теплые ладони. Заглянув в глаза, она увидела совсем потухшие, словно потерявшие свой насыщенный алый оттенок, радужки, суженные до предела зрачки и немую просьбу о том, чтобы она не уходила. Он и так достаточно пробыл в одиночестве. Мина уложила его светлую голову на свои колени. Бакуго сжался в трогательный комочек, подтянув ноги и придвинувшись ближе. Она неторопливо гладила его светлые волосы, в попытке успокоить и дать почувствовать её заботу. Сейчас, прежде такой опасный, уверенный и поистине взрывной парень, казался не мощнее пятилетнего ребёнка, нуждающегося в материнском тепле. Был слышен лишь шорох облетавших листьев, вой ветра и тихое размеренное дыхание. Мина перебирала жёсткие пряди, уйдя в свои мысли, пока не услышала шёпот. — Мина, что со мной происходит? Руки в волосах замерли. Мина растерялась и будто бы разучилась говорить. Губы совсем не двигались, а мысли спутались в беспорядочный клубок и завязались в маленькие узелочки, напряжённо ища своё место. Она не знала что и сказать. Она не знала что происходит. Она судорожно пыталась найти ответ, но Бакуго опередил её. Катсуки не нуждался в ответах, он нуждался в слушателе. Он говорил о Всемогущем, о своей беспомощности, о том, что даже после разговора не перестал чувствовать вину; он говорил о Лиге, о попытке переманить его на свою сторону, об Айзаве и его словах; говорил об испытаниях, о своих неудачах и ошибках, о тренировках и разработке новых приёмов, о том, что делает недостаточно; говорил о своих надеждах и мечтах до поступления, о том, что считал себя лучшим, до того, как оказался в кругу таких же как он. «Как так получается, что на фоне вас всех я чувствую себя злодеем, Мина?» Бакуго говорил всё, что не мог сказать до этого. Говорил так, словно Мина могла найти ответы на его вопросы. Так, будто она знала о нём абсолютно всё. И теперь она знала о нём достаточно. Он говорил о многом, но с такой искренней болью он говорил только о нём. Говорил о нём, как о чём-то невозможном, непостижимом, нереальном. О том, что он его не достоин, а тот заслуживает целый мир; о том, что вёл себя как тварь по отношению к нему и теперь жалеет об этом. Теперь у него есть друзья, которые не поливают его грязью и не взрывают его вещи, которые ценят и любят его. Теперь у него есть причуда и он больше не бесполезен, хотя до сих пор не снял с себя клеймо в виде его (Бакуго) «клички». Теперь он один из лучших учеников UA, теперь и у него есть всё, о чём он мечтал. Он больше не плетётся за ним, он бежит впереди, пока Бакуго остаётся на месте со своими тупыми сожалениями и совершенно дурацкой привязанностью. Он говорил о нём Мине многое, но было то сокровенное, о чём бы он не смог бы рассказать никому. Он, (Ты не видела его, Мина, ты не видела его таким, каким его вижу я. И я не позволю кому-нибудь другому увидеть его таким) он такой красивый. От него так и льются эмоции, от него веет жизнью, свободой, и такой необычайной теплотой и нежностью, что сердце заходится в груди бешеным ритмом. А у него на лице рассыпаны звёзды (Можешь себе представить?), иногда они покрываются румянцем, и видя это, Бакуго не был бы против встать перед ним на колени, чтобы краска залила щёки ещё сильнее. На звёзды часто капает дождь, и Катсуки бы хотел собрать губами каждую капельку, пока с мокрых ресниц не сбежали новые. Он весь, от макушки до пят, покрыт грубыми шрамами, но даже они не портят его прекрасное тело. Его сильные руки, корявые, но тонкие, изящные пальцы. А запах, как он восхитительно пахнет! Мягкие кудри, в которые так хотелось зарыться пятернёй, пахнут свежими зелёными яблоками, а от самого веет душистой хвоей и домом, чем-то таким родным, что уходить не хочется. Под любым предлогом удержаться рядом. И даже зная, что он будет не против, в силу своего добродушия и мягкосердечия, ворчать и выдумывать глупые причины, чтобы провести побольше времени вместе. И, может быть, всё это дерьмо звучит по-девчачьи сладко и радужно, но когда дело касается его, Бакуго чертовски всё равно. Катсуки видит в нём героя. Настоящего помощника и защитника. Такой человек действительно нужен каждому, такого человека ценят и любят, такого никогда не будут бояться. И что больше всего удивляло Бакуго, так это его естественность. Он просто не умел притворяться. Он спасал людей с искренней, честной улыбкой, протягивал руку помощи не потому что его за это наградят, а потому что он действительно хотел спасти абсолютно каждую душу, попавшую в опасность. Он стремился не к популярности и славе, а к тому, чтобы мир был в безопасности. Чтобы люди могли спокойно, свободно дышать, не боясь сделать лишний шаг не в ту сторону. Чтобы у них была надежда, был человек, про которого говорят: «можно не беспокоиться. Он здесь, значит всё будет хорошо». Вот такой он человек. И может быть он ещё не стал Символом Мира для народа, но он стал им для Бакуго Катсуки. Потому что Бакуго чувствовал себя отстойно. Он не был истинным героем по натуре. Катсуки был чёрствым и грубым, к нему не тянулись люди. Он не был тем, кому народ мог без проблем довериться. Бакуго слишком боялись люди, чтобы он мог их спасать. Слишком он казался им агрессивным и неуравновешенным. При стычке со злодеем на него оглядывались с вопросом: «он точно герой?». Катсуки не был тем, кто мог бы спасать людей с улыбкой. Он был чёртовой каменной колючкой, к которой попробуй подойти — проткнёт насквозь и сам поранится. Жертва собственной гордыни. Бакуго было плевать с высокой крыши на всех, но ради него он был готов измениться. Он хотел измениться, чтобы чувствовать себя хоть немножко героем на фоне него. Мине не нужно было объяснять кто этот человек. Она была потрясена услышанным. Она думала, что такого просто не может быть. Ей и вправду казалось, что Бакуго открылся ей со всех сторон, но сегодня она узнала ещё одну — слишком уязвимую и отчаянно искреннюю. Мина мысленно пообещала себе и ему, что не предаст его доверие, и об этой стороне от неё не узнает никто. Вскоре шёпот прекратился и всё стихло. Даже листья перестали так громко шуршать за окном. Дыхание парня замедлилось и стало более глубоким, чем до этого. Глаза Мины невольно прикрылись. Пирожные в тот вечер так и не были съедены. *** Изуку был, мягко говоря, в замешательстве. Он не мог не замечать перемены в поведении Бакуго, забыть о прошедших инцидентах, пропустить мимо ушей то, как шептались ребята у него за спиной. И вроде бы всё налаживалось: Катсуки больше не срывался на всех подряд без повода и не шёл на конфликт, да и в принципе стал практически незаметен, но у Мидории сердце кровью обливалось от таких изменений. Он знал Бакуго Катсуки ещё с тех пор, как они оба ходили пешком под стол. И на его памяти Катсуки всегда был самим собой. Он не пытался казаться лучше, подстраиваться под кого-то, сдерживать себя. Бакуго был тем, кто он есть, и меняться для кого-то было для него всё равно, что растоптать собственное достоинство. На самом деле он не был бесчувственной глыбой. Он мог быть хорошей опорой, не терпел неуважения к себе и своим товарищам, Бакуго был до мозга костей справедлив, презирал чужие подачки. Он был верен себе и другим, дорогим ему людям, держал обещания и не допускал предательств. Он был поистине сильным не только физически, но и духом, он не умел сдаваться и проигрывать. На этого человека действительно можно было положиться. Это были те качества Бакуго, о которых Мидория Изуку мог рассказать каждому. Но он никогда не сможет сказать какие у него красивые глаза, живые такие, горящие ярким, жгучим пламенем. Когда эти самые глаза смотрели на Изуку, он чувствовал, как прожигаются дыры в его израненном сердце, помечая, и будто насмехаясь, а он, как самый настоящий мазохист, принимал эти выстрелы в свои объятия. Катсуки похож на маленького вечно-пыхтящего светлого ежика, с жёсткими, но приятными иголочками, которые выпускал лишь для устрашающего вида. У Бакуго были большие грубые, мозолистые от взрывов, ладони, по которым хотелось провести своими искалеченными пальцами, почувствовать их тепло. Катсуки весь был горячим как печка, а ещё большим и надёжным. Он был защитой, каменной стеной, которая даже если сломается, всё равно будет пытаться отгородить от напастей. С ним появлялось чувство спокойствия и безопасности. Катсуки мог кричать, возмущаться и раздражаться, но он никогда не отступит, не сделает шаг назад и не бросит на полпути. Мешает достоинство, честь. Поэтому и ворчит всегда, чтобы хоть как-то насолить мелкому червяку внутри, постоянно вякающему: «если ты сейчас этого не сделаешь, то кем ты потом будешь для людей? Героем точно не станешь и уважать тебя будет не за что». Мидория знал это не понаслышке. Изуку восхищался им даже больше чем Всемогущим. Искренне восхищался, гордился и радовался за Катсуки. Всесильный был чем-то далёким, невозможным, он был чем-то вроде нереальной мечты, идеальной фантазии. Бакуго постоянно был на виду, он был настоящим, реальным, как и его успехи. Глядя на него Мидория понимал, что это то, к чему он стремился. Бакуго постоянно искал во всех его словах и действиях какой-то подвох, издёвку, насмешку. Не мог поверить, что Изуку смотрит на него с самого дна, в то время как он стоит на вершине. И пока Бакуго пытался опустить Мидорию ещё ниже, он неосознанно сам опускал себя на дно. Теперь же Изуку был в полной растерянности. Он мог сколько угодно делать вид, что не чувствовал взглядов Бакуго на себе, которые буквально разбирали его на части, снова что-то искали, чего-то хотели, но Мидория не сможет утихомирить свои душевные метания. Изуку в голову приходили мысли, что странное поведение Бакуго — его вина, а провинность просто вылетела из его глупой головы. Может, так оно и было. *** Катсуки ворочался и метался по постели, в попытках найти удобную позу для сна, но удача, видимо, повернулась к нему своим большим жирным задом. Раздражённо потерев воспалённые глаза, парень сделал глубокий вдох и, раскинув руки, уставился в потолок. Голова побаливала от утомления и частого шума взрывов, поэтому всё что хотелось Бакуго на данный момент — спокойный здоровый сон, но таковой, видимо, может помахать ему рукой. Неуверенный стук в дверь окончательно портит его надежды. Бакуго раздражённо вздыхает и мысленно считает до десяти, прикрыв глаза и надеясь, что тот несчастный за дверью посмотрит на часы и свалит в закат. Но через минуты две стук повторяется, и Бакуго честно пытался сделать вид, что ничего не было. Он подходит к двери, пытаясь взять себя в руки и не вырвать бедную ручку, но та уже жалобно скрипит на его дёрганья. Бакуго открывает дверь, готовясь послать куда подальше тупого ублюдка, но все слова застревают где-то в горле, так и не успев выйти наружу. Деку стоит в своей идиотской пижаме, которая даже после преображения его тела висела на нём, но, признаться честно, хуже оттого на нём не выглядела. Но больше внимания Катсуки акцентирует не на том как Деку выглядит, а на том, что у него в руках одеяло и подушка в расцветке костюма Всемогущего. Он выглядит помятым, но не заспанным. Так, будто он тоже не мог сомкнуть глаз, думая о чём-то важном. Бакуго не может и слова вымолвить, заторможенно глядя на парня напротив. У Катсуки в глазах застыл немой вопрос. Со стороны это выглядело, наверное, глупо. Два подростка стояли напротив и пялились друг на друга, ожидая хоть каких-то слов и действий. Деку очнулся первым. — Привет. Прозвучало слишком робко. Будто жертва пришла просить еду у хищника. Но, честно говоря, именно так это и выглядело. Катсуки всё ещё пребывая в полнейшем непонимании, заторможенно кивнул. — Мне снятся… неприятные сны, — Изуку замялся, — можно я с тобой посплю? Катсуки немо смотрел на парня полминуты, по меньшей мере. Всё ещё ничего не понимая, Бакуго, к своему удивлению, молча открыл дверь шире и отошёл в сторону, отводя взгляд. Мидория прошёл в комнату, наклонив голову так, что лицо было полностью закрыто густыми кудрями. Бакуго закрыл дверь, наблюдая за действиями Деку. Он положил подушку на пол рядом с кроватью и поставил на зарядку телефон, оставив его на тумбочке. Катсуки был не против того, чтобы Деку спал в его комнате. Возможно, это была одна из его фантазий. Возможно, в животе приятно защекотало от предвкушения чего-то приятного. Возможно, щёки налились краской от осознания происходящего. Он даже не хотел разбираться в том, почему Деку пошёл именно к нему, потому что во-первых, Бакуго всё ещё хотел отдохнуть, во-вторых, это один из немногих вечеров, который они проводят только вдвоём. Катсуки очень ценил эти моменты, хоть никогда и никому в этом не признается, но только этот задрот вызывал в нём самые яркие эмоции. Рядом с ним он чувствовал себя живым. Может быть именно поэтому, Бакуго не успел подумать, прежде чем слова вырвались из его рта. — На полу холодно. Ложись на кровать. Деку замер, стоя к нему спиной и, будто не веря услышанному, не решался поднять свои вещи, но переспрашивать не стал, боялся, видимо, что парень разозлится. Он поднял свою подушку и положил её на кровать, рядом с подушкой Бакуго. Залез на неё сам, и только тогда Катсуки понял, что он натворил. Кровать была односпальной, поэтому поместиться на ней вдвоём так, чтобы между ними осталось приличное расстояние никак не получится. Но Деку выгонять не хотелось, в любом случае не хотелось. Бакуго мог представить, как пододвигается к нему, сгребая в свои медвежьи объятия, а Деку прижимается ближе, утыкаясь носом в грудь и щекоча волосами подбородок. Бакуго мог представить, что Деку бы это понравилось. Но сейчас он судорожно пытался сообразить что делать и как быть в такой ситуации. Тем временем Изуку лёг на кровать, отодвинувшись на самый край и утыкаясь лицом в стену. Он пытался снова научиться дышать, но выходило из рук вон плохо. От осознания того, что прямо сейчас он лежит в кровати Бакуго, на его постели, на которой он спит, читает, занимается, отдыхает, и вся она пропитана его запахом, запахом жжённой карамели и мускуса, хочется растечься в лужицу. Изуку чувствовал как горят щёки и пот скатывается по телу. Он скомкал одеяло и обнял его ногами, когда услышал шаги. Мидория почувствовал жар чужого тела рядом с собой. Он пытался не издавать ни звука и не двигаться, а также хоть немного успокоить частое дыхание и бешеное сердцебиение. Может быть Изуку не снились страшные сны. Может быть Мидория хотел узнать ответы на свои вопросы. Может быть он просто хотел быть ближе к нему. И, может быть, именно поэтому Изуку глубоко вздохнул, прежде чем тихо задать вопрос парню. — Я тебя чем-то обидел? Бакуго ответил не сразу. Мидория услышал, как на мгновение его дыхание прекратилось. — Что? — Я, — Мидория пытался собраться с мыслями, — я думал, что ты ведёшь себя странно из-за меня. Ты постоянно смотришь на меня, поэтому…может я просто забыл о чём-то? Если это так, то я очень хочу перед тобой извиниться. Бакуго был в ещё большем непонимании, чем до этого. С чего задрот вообще взял, что он виноват? Ну, отчасти (и очень большой) изменения в поведении Катсуки конечно происходили из-за него, но ведь парень его в этом не обвинял. Наверное потому что Деку на самом деле ничего не сделал, а Бакуго просто хотел стать лучше в его глазах. — О чём ты говоришь? — Ты изменился. Сильно. Ты как будто стал лучше. Может быть Бакуго не знал что такое хорошо, а что такое плохо, но по его мнению изменения в лучшую сторону относились к первому. Он нахмурился. — Это плохо? — Нет! — Деку выкрикнул так резко, что Бакуго немного вздрогнул, — то есть, нет, это неплохо. Просто… Изуку замолчал. — Просто?.. — Просто…ради чего ты это делаешь? — этот вопрос завёл Бакуго в тупик. Освежающий ветер подул из открытого окна и Бакуго стало чуть легче. Он пытался не кусать губы, но его нервная система давно уже, видимо, помахала ему рукой. — Я хочу выглядеть лучше на фоне других. — Но ты же ведь и так лучший. — Слова Деку приятно оседали в груди, но он говорил о другом. — Я не хочу казаться злодеем на фоне героев, Деку. Может быть именно тогда у Мидории в груди вспыхнула необычайная гордость за парня. — Ты чувствуешь себя злодеем на фоне меня? Плевать Бакуго хотел на остальных. Он мог отнекиваться и упрямиться сколько угодно, но где-то глубоко в душе он точно знал, что делает это из-за этого зеленоглазого придурка. — Может быть. Может быть именно в этот момент они больше всего нуждались друг в друге. Мидория повернулся на другой бок, лицом к Катсуки, но не смел посмотреть ему в глаза. А Бакуго смотрел, рассматривал внимательно лицо, находящееся ближе, чем когда-либо. — Ты винишь меня в этом? Брови Изуку были обеспокоено нахмурены. Ему было больно от мысли о том, что Бакуго плохо из-за него. — Это не то, в чём бы я стал тебя винить. — Но все эти взгляды… Ты меня будто бы выслеживаешь. Как будто я тебе что-то должен, будто тебе от меня что-то нужно. Бакуго был готов дать себе пощёчину, потому что щёки предательски начали теплеть. Он отвернул голову от Деку и пробурчал что-то себе под нос. — Каччан? — Я говорю, с чего ты взял, что если я на тебя смотрю только поэтому? Деку тупо хлопал глазами и непонимающе смотрел на красное ухо парня. — А почему ещё? Человек обычно рассматривает другого из-за того, что он что-то от него ждёт, либо тот в чём-то виноват, либо он ему… Может быть именно тогда глаза Изуку распахнулись в осознании и неверии в свои слова. — Каччан? — Заткнись, тупой Деку. Но Деку больше не хотел молчать. В нём вдруг проснулась какая-то необычайная смелость и уверенность, поэтому он подпрыгнул со своего места, перекинул ногу через бёдра Бакуго и поставил руки по обе стороны от его головы. Он обхватил подбородок Катсуки и повернул его голову к себе. Бакуго не ожидал такого напора и мог лишь непонимающе хлопать глазами в ожидании. Деку увлечённо рассматривал его лицо, будто увидел драгоценный камень, который так долго искал. Он скользит взглядом по распахнутым глазам, по щекам, всё ещё сохраняющим свой очаровательный румянец, пока он не доходит до обкусанных, блестящих от слюны, подрагивающих губ. Катсуки словно облили холодной водой, а потом снова резко опустили в горячую. В животе что-то приятно сжалось и затрепетало от предвкушения. От такого Деку хотелось выть. Изуку заглядывает в алые глаза, словно говоря: «ты ещё можешь мне отказать. Если мы это сделаем, то остановиться уже не сможем», и парень, кажется, понимает его немое предупреждение, опуская свой уставший и, будто бы отчаянный, доверяющий взгляд. С не присущей ему осторожностью и робостью, он двинулся навстречу, обжигая дыханием искусанные губы, замученные частыми тревогами. Этот момент им обоим не удастся вытравить из своей памяти. Никогда не забудется лицо напротив с выражением глубокой привязанности и тоски, и как оно успокаивалось, отдыхая от боли и бесконечных переживаний; как его глаза постепенно исчезали под потяжелевшими веками, будто сдаваясь; как губы двинулись навстречу друг другу, желая пробудить угасшую страсть и собрать хрупкие мелкие осколки воедино, чтобы в груди что-то с тихим треском встало на своё место. И, может быть, когда их губы соприкоснулись, оба поняли, что могут быть друг для друга лучшими. Бакуго одним махом поменял их местами, нависнув над Деку. Губы двигались робко, изучающе, поначалу. Но дикое нетерпение и долгое ожидание сыграли свою роль, поэтому когда Изуку прикусил губу Катсуки, тот почувствовал себя увереннее. Почувствовал себя желанным. Щёки Катсуки горели под руками Изуку, а волосы Мидории были захвачены в плен пальцами Бакуго. В животе что-то скрутилось тугим узлом и жгучая волна удовольствия разлилась по всему телу. Бакуго хотел подвинуться ближе и случайно задел коленом бугорок в штанах Изуку, отчего тот, не выдержав бешеного возбуждения, прислонился лбом к Катсуки и чувственно застонал. Бакуго смотрел на прекрасное лицо Мидории, искажённое от наслаждения, и не мог оторвать взгляд. Что-то в груди довольно урчало и сыто вибрировало от того, что он может сделать Изуку приятно. Бакуго накрыл рукой небольшой бугорок и почувствовал какой Изуку твёрдый под своими милыми пижамными штанами. Деку мутно смотрел на него, одним своим взглядом говоря: «там всё твоё, и я тебя там чертовски жду». Катсуки приспустил штаны вместе с белыми боксерами и увидел возбуждённый, истекающий смазкой и требующий ласки, член Изуку. Он, заворожённо глядя на каплю, вытекающую из уздечки, растёр её большим пальцем по головке и услышал резкий громкий выдох Деку. Бакуго ненадолго отстранился, чтобы достать из верхнего ящика тумбочки маленький тюбик смазки, так как если делать это на сухую, приятного будет мало. Катсуки обхватил член Мидории и двинул рукой на пробу. Увидев, как бёдра Деку дрогнули, он медленно начал набирать темп. Катсуки был так увлечен видом блестящей красной головки, которая то исчезала, то снова появлялась в его кулаке, что не заметил, как Изуку растёр смазку по своей руке и дёрнул его штаны с трусами вниз, обнажая эрекцию. Деку сжал член, и Бакуго зажмурился от резкого удовольствия. Чистой рукой Изуку повернул голову Катсуки на себя и прижался своим лбом к его. Может быть именно тогда оба почувствовали себя одним целым. Они двигали руками практически в одном ритме. Быстро. Страстно. Нетерпеливо. Губы крепко сцепились, посылая по телу вибрации от бесконтрольных стонов. На ногах поджимались пальцы от блаженства. Они хотели быть ещё ближе, ещё сильнее, ещё быстрее. Ещё, ещё, ещё. Они хотели взять друг от друга всё, что им было дозволено. Бёдра Деку судорожно дрожали от наслаждения, а Бакуго толкался вперёд, в попытке получить больше. Волосы Изуку разметались по подушке и глаза закрылись в экстазе. Он был похож на грёбанного ангела, сошедшего с небес. Если бы Бакуго умел рисовать, он бы запечатлил его на холсте и спрятал бы от всех любопытных человеческих глаз, намеревающихся опорочить невинное создание. — Каччан… Услышав своё имя, слетевшее с уст Деку, Катсуки судорожно сглотнул, узнавая наперёд содержание его влажных снов. Пальцы Изуку сжали простынь, и он, прогнувшись в спине, забился в оргазме. Брови были красиво изогнуты, щёки раскраснелись до предела, заливая звёзды, а рот открыт в немом блаженном стоне. Ангелы тоже не всегда бывают невинными. Вязкая сперма стекала по руке Катсуки и он рассматривал белесые капли, пока Деку резко не притянул его к себе, выдыхая в губы обжигающее: — Давай, Каччан. Бакуго кончил себе в кулак, уткнувшись носом в шею Изуку. Он обессиленно упал рядом, пытаясь отдышаться. Приятное чувство усталости охватило разум и тело, ничего больше не хотелось, кроме как заснуть в чужих тёплых объятиях. — Всё ещё как в детстве, Деку? Мидория ничего не ответил. Бакуго мог с уверенностью сказать, что у него ещё хватило сил покраснеть. Катсуки вытер руку об одеяло, мысленно наказывая себе не забыть закинуть его в стирку, и, притянув Изуку ближе, сгрёб его в свои тёплые уютные объятия. Деку уткнулся носом куда-то в шею. Обоих накрыло с головой чувство спокойствия и умиротворённости. Может быть именно тогда оба почувствовали себя на своих местах. Может быть. *** Мина Ашидо знала в чём дело. Но рассказывать никому не хотела, пусть догадываются сами. На лавочках за общежитием вечером почти никого нет. В этом и их преимущество, бывают моменты, когда хочется провести время лишь наедине с собой или с близким человеком. У ребят будто было негласное правило не беспокоить тех, кто хочет уединиться. Мина шла чуть позади Момо и Джиро. Направляясь в общежитие, девушки разговаривали друг с другом о предстоящих экзаменах, не обращая внимания на то, что вокруг них. Ашидо оглянулась и уже было хотела вернуться к разговору, как заметила две знакомые фигуры на самой дальней скамейке. Зелёная, с подрагивающими от ветра кудряшками, макушка покоилась на плече у светловолосого парня. Он сидел, наблюдая за активной жестикуляцией сидящего рядом, слушая его захватывающие рассказы и кивая головой в знак понимания. В лучах уходящего солнца светлая макушка казалась ещё светлее, но дело, наверное, было даже не в лучах, а в человеке, находящемся рядом. Рядом. Девушки не заметили заминку Ашидо и продолжили волнующий разговор. Мина не смогла сдержать счастливую улыбку. Когда Джиро увидела её, она никак не отреагировала, потому что это же Мина Ашидо, она всегда улыбается. Никто из них не мог знать о причине её счастья. В груди разлилось спокойствие и тепло, и дело тут тоже было не в солнце. Именно тогда Мина Ашидо поняла, что всё на этом свете может быть.