Redemptionem/Искупление

Запах ели, редких старинных книг и плавленного воска заполнял небольшое помещение. Сидя на небольшом выступе у алтаря, Достоевский перебирал в руках чётки. Сам «Демон» был далеко в своих думах. Разные мысли крутились в голове мужчины, но ни одна из них не оставалась на долго. Так Достоевский просидел не меньше часа и, возможно, он пробыл в таком состояние ещё долгое время, если бы не незнакомый запах, неожиданно наполнивший храм. Едкий аромат пыли, крови и дорогого виски ударил в нос. А, после, в поле зрения «Демона», появился обладатель столь «изысканного» букета. Молодой человек с каштановыми волосами и глазами цвета темного шоколада, ростом чуть ниже Фёдора. Джентльмен был одет в полностью белый костюм. Даже шелковые перчатки, что аккуратно обтягивали тонкие пальцы юноши, были белые. — А я всё думал, когда ты придёшь ко мне, — тонкая улыбка появилась на бледным лице «Демона», — Дадзай Осаму. Шатен остановился напротив мужчины. Наградив Федора недоверчивым взглядом, Осаму принялся осматривать помещение. Вокруг было темно, лишь свечи были единственным источником света. Нос щекотал запах плавленного воска. На выбеленных стенах были видны маленькие трещины, а в некоторых местах штукатурка давно отвалилась. Медленно гуляя взглядом по помещению, карие глаза на несколько секунд останавливались на различных иконах. Дискомфорт, что исходил от старых икон, заставлял Осаму невольно напрячься. Создавалось впечатление того, будто глаза святых прожигали тебя насквозь, видя все твои грехи и раскаяния. — Я чувствую твой дискомфорт. — тихий голос Достоевского заставил обратить на него внимание. Дадзай с недоверчивым прищуром всматривался в глаза цвета сапфира. Они были такими же сиреневыми и редкими. Завораживали, вгоняя в некий транс и приковывая к месту не давая шанса на спасение. — Почему я здесь? — вопрос заданный шатеном позабавил «Демона». — А ты как считаешь? — ленивая ухмылка украсили лицо Фёдора. Осаму не мог дать четкий ответ. Всё, казалось, странным с тех самых пор как шатен оказался перед большими красными дверьми, что вели внутрь храма. Воспоминания были смутными и всё что происходило в последние дни, Осаму не помнил. «Демон», который всё это время внимательно наблюдал за Дадзаем, тяжело вздохнув, встал на ноги и медленно приблизился к молодому человеку. От сильной близости с незнакомцем у Осаму вспотели ладони, а дыхание немного спёрло. Удивившись своей реакции, шатен негодующе нахмурился. — Твоя реакция умиляет. — голос Фёдор стал сладким, словно мёд. Он мягко ласкал слух юноши, заставляя того содрогнуться от приятного удовольствия. Неожиданно, для самого себя, Дадзай понял, что голос «Демона» ему приятен и он хотел бы услышать его ещё. Вдруг, широкая улыбка, как у Чеширского кота, появилась на лице Достоевского. Его сапфировые глаза сощурились в хитром прищуре. Словно хищник,заманивающий свою жертву, «Демон» обошел Осаму и встал за его спиной. Мужчина прислонился грудью к спине молодого человека, положив руку на его плечо. Дадзай хотел было сделать пару шагов вперёд, но лежавшая рука на плече притянула его обратно, заставляя спиной прижаться к мужской груди. — Я знаю все твои грехи, Осаму. — от горячего шепота, что раздался у самого уха, у Дадзая всё внутри сжалось. Молодой человек корил себя за испытываемые чувства, что вызывал в нем «Демон». Достоевский, будто являлся воплощением самого змея искусителя. Он знал как применить своё обаяние, куда надавить, чтобы заставить человека испытать приятные или не очень чувства. Фёдор Достоевский — настоящим демон. Рука, покоившаяся на плече шатена, медленно переместилась влево, обнимая молодого человека за шею. Вторая рука Достоевского неожиданно опустилась на тонкую талию юноши, из-за чего Осаму непроизвольно дёрнулся. Такая реакция вызвала ехидную ухмылка у «Демона». — Ты такой забавный. — сладко протянул Достоевский, — Твоя реакция на мои прикосновения похожа на реакцию брошенного котёнка, который так необходимо нуждается в ласки и любви. Но только… Действительно ли ты такой котёнок? — слова Фёдора заставили Осаму напрячься. — Мечтая о теплых чувствах, ты получаешь лишь боль и страдания. А затем, в ответ, мир получает тоже самое от тебя. Холод, унижения, боль, страдания. Всё это, ты приносишь в живой мир и людям, которые тебя окружают. Взять, к примеру, Акутагаву. Бедный мальчик. Сколько унижения от тебя он пережил. И всё ради чего? Признания? — Я дал ему стимул жить. Чтобы его жизнь, не стала существованием. — Как твоя? — Дадзая, будто ледяной водой окатило. — Ты, ведь, всю свою осознанную жизнь существовал, а не жил. Бессмысленное хождение по земле, в поисках себя настоящего. — протянул «Демон», обходя шатена и вставая напротив него. Между «Демоном» и юношей, было всего каких-то десять сантиметров. — Ты само воплощение греха, Осаму. — Фёдор заправил прядь волос юноши за ухо. — Человека темнее тебя, не сыскать. Как бы ты не старался, мрак всегда будет твоей тенью. И, даже обещание данное другу, не смоет твои грехи. — Нет! — крикнул Осаму, отталкивая «Демона» от себя. — Не тебе меня судить! Лицо Достоевского изменилось. Теперь оно выражало полное безразличие, даже скуку. Медленным шагом мужчина вернулся на своё место. Он устало потер переносицу, а затем перевел взгляд на Дадзая. Взгляд «Демона» проникал под самую кожу, разрывая мышцы и ломая кости. Его взгляд порождал страх. Осаму не был трусом. В прошлой жизни он смотрел на многих врагов таким же взглядом и ломал их кости точно так же, но Дадзаю никогда не удавалось познать свой взгляд на себе. В отражении зеркала он видел уставшего и мертвого душою человека, который пытался найти смысл жизни и, в то же время, покончить с собой. Но взгляд, который заставлял неметь, он никогда не встречал. Как говориться, всё бывает впервые... — Вот надо было испортить всё удовольствие.., но мне тоже стоит следить за языком. — Фёдор устремил свой взгляд вверх. В правой руке он перебирал чётки. — Господи милостивый, расслабься. Твоя нервозность заполнила весь храм. — Расслабиться?! — гневно крикнул Осаму. — Ты должно быть шутишь! После такого расслабиться?! — нервный смех вырвался из груди шатена. Дадзай запустил пятерню в свои волосы, оттягивая их назад. — Да, кто ты, вообще, такой? Ничего не ответив, Достоевский показал рукой, что Осаму следует идти за ним. Мужчина поднялся по небольшим ступенькам алтаря и неспеша направился к продолговатому ящику. Осаму ничего не оставалась делать, кроме как последовать за «Демоном». Подойдя ближе, Дадзай смог рассмотреть загадочный ящик поближе. Большую часть ящика укрывал мрак, но присмотревшись, Осаму подметил знакомую форму, что была обтянута алым бархатом и общита золотом. Холодный пот скатился по спине от осознания того, что перед юношей стоит гроб. Посмотрев в сторону Фёдора, молодой человек увидел, как тот поджигал рядом стоящие свечи одним взмахом руки. — Красивый, правда? — проведя рукой вдоль гроба Достоевский блаженно улыбнулся. — Хочешь заглянуть внутрь? — не дожидаясь ответа «Демон» отодвинул крышку гроба. Та упала с громким стуком, открывая вид на лежащего внутри мертвеца. Тело, словно парализовало, воздух отказывался поступать в легкие, а слова комом встали в горле. Внутри гроба, лежал Осаму Дадзай. — Удивлен? — «Демон» нежно коснулся щеки мертвеца. — Я уверен, ты ничего не понимаешь. Позволь мне объяснить. Ты спросил: «Кто я такой?» Я отвечу: тот, кто отправляет людей в мир иной. Ко мне попадают не все, лишь те, у кого грехов, за прожитую жизнь, больше нормы. Видишь ли, все люди грешны. И, даже, если ты не совершал ничего противозаконное, молился каждую ночь и соблюдаю все правила Божьи, всё равно ты остаешься не безгрешным. Такова суровость жизни. Что касается людских душ, то тут уже решаем мы¹. Кого и куда отправить. Но тут зависит всё и от самого человека. По большей части. Что касается, этого, — мужчина указал на гроб, — то… — вновь встав позади Осаму и приобняв его за плечи, Достоевский тихо заговорил, — Простым словом: ты мёртв. А твоя душа и тело, в моём храме. Думаю, ты понимаешь, о чём я, верно? — «Демон» коснулся языком мочки уха Осаму. — Тебя отправили сюда, ко мне, чтобы я смог решить, что с тобой делать и куда тебя можно отправить. Но ни в рай, ни в ад, даже в чистилище тебя брать не хотят. Настолько ты грешен. А, ведь, и у нас есть свои нормы. Но ты в них не вписываешься. Вот и получается, что не у живых, не у мертвых тебе места нет. Описать чувства Дадзая было не возможно. Все эмоции смешались в один большой клубок. Юноше хотелось кричать, плакать, смеяться, биться в истерике, причинить себе вред, выбежать из храма и укрыться там, где тебя невозможно найти никому. Ни человеку, ни зверю, ни Богу. Осаму хотелось исчезнуть. Исчезнуть так, чтобы его душа больше не смогла переродиться, а все чувства и эмоции превратились в большую пустоту без какого-либо желания, что-то чувствовать. Отстранившись от Осаму, Фёдор встал по другую сторону гроба. Лицо его было задумчивым. Аккуратно поправив воротник на костюме мертвеца, Достоевский заговорил: — В принципе, такое возможно, но шанс того, что ты исчезнешь навсегда, мало вероятен. Госпожа Жизнь, слишком уж справедлива. Вряд-ли она захочет, чтобы твоя душа покинула пределы живого. Она, определенно захочет послать тебя обратно на землю, чтобы ты искупил свои грехи. — Но я не хочу. — голос Осаму надломился. По бледным щекам покатились слезы. Маленькие кристалики стекали вниз по щекам, спускаясь всё ниже и ниже по тонкой шеи, в конце концов теряясь за воротником белоснежной рубашки. — Больше не хочу. Я устал! — крик эхом прокатился по храму. — Всю жизнь, куда бы я не пришел, что бы я не пытался сделать, я всегда был среди них чужим. Не было ни одного человека, который пытался бы меня понять! Единственный, кто хоть как-то меня понимал и принимал таким какой я есть, был Одасаку. И, то он мёртв! Так, зачем моей душе вновь возвращаться на землю? Чтобы покаяться за старые грехи? Или для того чтобы мои страдания продолжались!? — Осаму обессиленно стоял облокотившись руками на рядом стоящий гроб. Слезы рекой текли по его щекам, а голос стал хриплым из-за отчаянного крика. Последние слова были произнесены шёпотом. — Не хочу.., я устал... Я просто хочу покоя. — упав на колени, Осаму прислонился лбом к полу и заплакал в голос. Он кричал, стонал, рычал, выл, как раненная собака. Его крики были пропитаны болью, отчаянием. Дадзай хватался руками за грудь, в попытках успокоить рвавшуюся душу на части. Боль была настолько отвратительной, что хотелось содрать кожу вместе с мышцами, хотелось переломать все ребра, выплюнуть легкие, сделать всё, что угодно, лишь бы не чувствовать эту тяжесть внутри себя. Дадзай бился лбом об пол, царапал горло в попытках вздохнуть, как можно больше кислорода. Его тело содрогалась в крупной конвульсии. Все попытки успокоится, увенчались провалом. Сколько прошло времени, не известно. Для Осаму секунды длились вечность. Спустя, какое-то время, юноше стало казаться, что он начал успокаиваться, но резкая вспышка осознания того, что рядом с тобой лежит твоё мертвое тело, а сам ты больше не числишься в живых, заставило закричать с новой силой. Достоевский всё это время молча наблюдал. Лицо его сохраняла прежнее безразличие. Казалось, такие истерики он видит каждый день и это для него что-то в порядке вещей. Постояв ещё минуту, «Демон» направился к своему месту, где он сидел до прихода Дадзая. Фёдор не собирался успокаивать юношу. Он не видел в этом какого-то смысла, да и для Осаму, так будет лучше. Перебирая в руках чётки, Фёдор стал размышлять о чём-то своём. Мужчина был настолько сосредоточен, что его ничто не могло отвлечь. Даже душераздирающие крики молодого человека. Продолжая углубляться в размышления, Фёдор ждал. И только спустя какое-то время, когда в храме наступила резкая тишина и было слышно, лишь тяжелое дыхание Осаму, Достоевский поинтересовался: — Успокоился? — заданный вопрос звучал скорей, как утверждение. Тяжело дыша, Дадзай поднялся на ноги. Немного покачиваясь, юноша дошел до «Демона» и, вновь, упал перед ним на колени. Юное лицо стало опухшим, белки глаз покраснели, румянец пятнами лег на щеках, ресницы были мокрыми, а губы искусаны так, что из них маленькой струйкой стекала кровь. — Что ты решил со мной делать? — не поднимая головы, спросил шатен. Голос молодого человека звучал тихо, хрипло. Достоевский покачал головой, аккуратно стирая кровь с подбородка. — Ты уже знаешь, что тебе здесь не рады. И исчезнуть у тебя не выйдет, но… — Фёдор легким движением провел рукой по немного вьющимся каштановым волосам. — Ты можешь остаться со мной и служить мне. А там, глядишь, и у тебя появится храм². Согласишься. Хорошо. Нет. Я от твоего отказа ничего не потеряю, а вот тебе, придется не сладко. Будешь плутать в поисках себя или того, кто смог бы тебе помочь. Станешь отшельником, который разгуливает то здесь, то там³. Только тебе решать, Осаму, как ты заживешь после смерти. А, пока, ступай. У тебя есть время, скажем так, проститься с близкими. А, когда твоё тело погребут, то… — ласковая улыбка, больше напоминающая материнскую, появилась на лице «Демона», — Впрочем, выбор только за тобой.