Impression

По-прежнему существует определенное количество привилегий, связанных с пребыванием под домашним арестом или что бы это ни было на самом деле. Единственное реальное отличие от всего остального заключается в том, что ему не нужно показываться на публике, и что он не может просто пойти прогуляться один. И всё же это не совсем страдание. Он встаёт, когда ему заблагорассудится, проводит дни за чтением или изучением последнего каталога Сотбис, ест и пьёт то, что ему нравится, и большую часть своего времени приятно бездельничает. Конечно, он никогда не будет ничего покупать на аукционе, но Майкрофт демонстративно кладёт каталог на стол вместе с газетой, по крайней мере, раз в месяц, так что Альберт чувствует, что он должен просмотреть его, просто из вежливости. Если бы не несколько незначительных деталей, он мог бы просто жить той жизнью, которую можно ожидать от дворянина; вот вам и искупление. — А что, если я захочу поехать в отпуск в Брайтон? — спросил Альберт как-то за чаем, просто чтобы подразниться. — Это можно устроить. — А что насчёт Парижа? — Это займёт немного больше времени, но тем не менее… — Майкрофт! — Да? — его вспышка была встречена мягкой улыбкой. — Это не должно быть… каким-то творческим отпуском. — Ой? Я и не подозревал. — Прекрати это. Я… я… должен заплатить за свои преступления, — он отвернулся, сложил руки на груди и попытался изобразить раскаяние. — Если это поможет, я готов отшлёпать тебя. Альберт пнул Майкрофта под столом. Вот так всё и продолжалось. Он проводит свои дни так, как ему заблагорассудится, и гадает, когда именно начнёт чувствовать себя виноватым. Его родители и настоящий младший брат мертвы из-за него, а он до сих пор, спустя столько времени, ничего не чувствует. Тем не менее, они, похоже, тоже ничего не чувствовали, оскорбляя низшие классы и предаваясь незначительной жестокости, так что, возможно, это была семейная черта. Это, пожалуй, единственный ответ, который Альберт может придумать: отсутствие чувств к кровным родственникам является результатом селекции на них среди предков. Его отец был напыщенным и высокомерным, но в то же время остро осознавал необходимость сохранять лицо в обществе. Его мать была рождена в более низком ранге, чем графство, но обладала тем недостатком манер, в котором она часто обвиняла низшие классы. А его брат определённо был морально развращён. Учитывая всё это, он не уверен, делает ли это его хуже, чем большинство из них. Он привёл в действие план не просто уничтожить их всех, но и обрушить всю систему. Альберт смотрел на свои руки, лежащие на обеденном столе, и подумывал, не проткнуть ли себя вилкой, чтобы проверить теорию, когда Майкрофт придёт в следующий раз. — Это ничем не поможет? — Что не поможет? — Протыкать себя столовыми приборами. — Может быть. Я не уверен, что вообще могу что-то чувствовать, на самом деле. — Моё предложение порки всё ещё в силе. Альберт рассмеялся и забыл о своём оцепенении на время визита Майкрофта. Правда в том, что он ждёт, чтобы почувствовать что-нибудь, что угодно, по поводу всех тех ужасных вещей, которые совершил. Он смутно осознает, что всё это предосудительно, но сам факт этого не глубоко его трогает. Он возненавидел своих родителей и брата, так что, возможно, имело смысл, что их смерти мало что значили для него. Но он также спонсировал то, что, по сути, было массовым убийством в рядах аристократии, на самом деле, и Альберт не уверен, помнит ли что-нибудь из этого точно. Возможно, он сам совершил некоторые убийства. Всё это было сделано ради благого дела, чтобы изменить мир, изменить общество, и всё же всё хорошее, что было достигнуто, основано на фундаменте крови. К сожалению, размышления о природе общественных изменений и кровопролитии, которое может произойти с революцией, отвлекают его настолько, что он снова начинает терять из виду всю цель своего пребывания здесь и проводит остаток дня, просматривая различные тексты об исторических конфликтах. — Мне должно быть плохо из-за этого. Майкрофт лишь приподнял бровь. — По сути, я нанял криминального консультанта, чтобы поджечь город! — Лучше, чтобы город сгорел, чем его захлестнула чума. — Это не то, что я имею в виду. — Но по сути это одно и то же. Мир достиг переломного момента, и худшие из старых выродившихся семей отчаянно пытались сохранить чувство превосходства над растущим средним классом. И как лучше всего запугать массы? — Страх. — Как мы уже видели. — Худшая из старых выродившихся семей… вроде моей. — Возможно. Снова и снова их разговоры, кажется, идут по кругу. Он убеждён, что должен чувствовать отчаяние и сожаление, и Майкрофта, похоже, не смущает их отсутствие. — Что, если я просто такой? Бесчувственный, равнодушный. — А что, если это так? — Почему тебя это не волнует? Если бы у меня не было абсолютно никаких чувств, я мог бы так же легко убить тебя прямо здесь и сейчас. — Но ты бы не стал. — Ты этого не знаешь. — Знаю. Это не будет служить цели, и ты не стал бы заставлять себя делать что-то просто ради того, чтобы делать это без какой-либо цели. — Да, но… — Альберт, что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я хорошо знаю, что ты можешь убивать без сожаления, и что ты успешно направил эту бесчувственную натуру на военную службу, а затем на переделку нашей страны? Конечно, ты будешь делать только то, что разумно для достижения твоих целей; ничто другое не имело бы смысла. — А как насчёт податливых человеческих чувств? Они предназначены для того, чтобы влиять на события. — Они не нужны. — А мир полон ненужных людей, — он рассмеялся. Альберт остался с мыслью, что, возможно, на самом деле это не так важно, что он не чувствует себя таким виноватым, как должен. Это любопытная мысль — он не думал об этом раньше. Если это не имеет значения, то приводит всё к абсолютному облегчению. Делать то, что необходимо, без сожаления или сострадания, не кажется таким уж предосудительным в этом свете. — Полагаю, я превратил это в практическое применение: эти безразличие и жестокость. — Конечный результат многовекового естественного отбора внутри аристократии: Мориарти, у которого были средства и мужество, чтобы избавить общество от его язвы. — У тебя это звучит почти… героически. — Я совершенно уверен, что ты — всё, на что они надеялись, только с одним фатальным недостатком. — Каким? — Что они не думали, когда придумывали свой прагматичный и безжалостный идеал, что он сочтёт их нужными. Он ещё не пришёл к окончательному выводу, но чувствует, что первый шаг сделан. Каким-то образом среди праздной тишины, нарушаемой тихими разговорами, Альберт начинает понимать, как всё дошло до этого. Он всё ещё не уверен, признает ли, что его безразличие к тем, кого считает нежелательными, лучше, чем к аристократам, которые охотились на простолюдинов, но в одном Майкрофт прав: Альберт всегда находил способ направить эту отстранённость на что-то полезное. — Им повезло, что ты позволяешь прагматизму руководить тобой. Без этого они все были бы добычей. — Я слишком ленив, чтобы убивать ради самого убийства. Какой в этом был бы смысл? — сказал Альберт однажды вечером, стоя на ступеньках в сад, как бы заявляя о себе ночи. — Я рад, что мы согласны, — Майкрофт обнял его тогда, и он повернулся, чтобы удивлённо посмотреть на мужчину. — Я… не понимал. — У тебя были другие мысли на уме. — А сейчас? Ухмылка Майкрофта была дикой. Вскоре Альберт привыкает к боли, которая сопровождает различные отметины на нем после визитов Майкрофта. И для него становится совершенно обычным делом наслаждаться видом багровых синяков или отчётливых покрасневших отпечатков ладоней на его белой коже в зеркале.