hand loved, unloved

Небо истекает кровью, словно чёрные и красные лохмотья окутали его. Кэйя прислоняется к дереву, со стороны которого открывается превосходный обзор на Мондштадт, целиком поглощённый гневом богов, и теперь только наблюдавший за разрушением Тейвата, не смотря, что он сам падёт в скором времени. Вот оно. Слово, данное Селестией — продолжение бедствий. Это жестоко, отвратительно. Дилюк лежит на его коленках, наблюдая, как Мондштадт крошится, словно песчаный замок. Сейчас уже они не могут ничего поделать, не так ли? Ничего не остаётся, кроме как наблюдать за тем, как предсказания Моны воплощаются в эту чёртову реальность. И нет необходимости в секретах, недосказанных чувствах, в непроизнесённом… — Прости, — начал Дилюк, — Кэйя, прости меня. Лёгкая ухмылка последовала за тихим смешком. — Реально? За что тебе извиняться? Дилюк, если ты о том, что произошло, когда нам было по восемнадцать, то я уже давно забыл об этом. Мы были молоды и глупы, и мне не следовало говорить тебе что-то вроде того, когда… — Это не значит, что я не задел тебя тогда, — обрывает он чужую речь, потому что это действительно так и есть. Даже когда Кэйя делал вид, что его это не трогало, даже если он утверждал, что хотел этого, он видел, как страх переполнял его взгляд. Та боль, что видел Дилюк на его лице, даже если он сам имел намерение причинить её — он знал обо всём этом. Никто не знает Кэйю лучше, чем Дилюк. — Даже если ты выбрал тогда самый неподходящий момент, ты не был виноват ни в чём. Кэйя смеётся, параллельно прислоняясь к дереву. — Оглянись, Дилюк, — Селестия ранила сама себя, ради того, чтобы расплескать кровь по всем небесам. Звук этого полыхающего огня — последняя песня, которую они услышат. Это зрелище похуже Бездны, потому что если она лишь съедает, то что насчёт богов? Они берут. Они забирают смеясь. Им смешно, ведь им ничего не стоит начать всё с начала, если им однажды наскучит, — Разве это всё — не результат моей собственной кровавой, надменной самоуверенности? — Ты хотел, чтобы так случилось, Кэйя? Его дыхание сбилось. — Хотел ли ты, чтобы что-нибудь из этого произошло? — В какой-то степени, да. Ты знаешь, о чем мне рассказывал мой отец. Как Каэнри’ах пал, а остальная часть Тейвата просто… продолжила жить как ни в чем не бывало. Я почти завидовал. Как любой ребенок мог прыгать по лугам, в то время как дети, вроде меня, не видели даже и луча света. Я так завидовал, что желал, чтобы все что у них было — исчезло, ведь «то, чего нет у меня, не должно быть у остальных», — он не может сдержать свой смех. — Но затем я встретил тебя. Дилюк поднимает взгляд на него. — Я был просто ребёнком… Но и вы все тоже были детьми. Глупость ваших богов — не ваша глупость, я не понимал этого. Я был так слеп в своей зависти, что был готов принести в жертву детскую невинность, которой был лишён сам. Я был совершенно предвзят. Не у каждого такая же история, но почему некоторым детям пришлось столкнуться с худшей участью, чем остальным? Ты показал мне, как был прекрасен Тейват. Кристальные бабочки, лозы винограда, твоя семья, Мондштадт — всё это. И лишь в тот момент, когда погиб твой отец, я обнаружил, что этот мир тоже не защищён от жестокости. Этот мир был так изумителен по сравнению с моим, и я давно позабыл, что мой всё ещё существует, не смотря на жестокую реальность, выкроенную богами для нас. На время между ними повисло молчание. Они оба смотрели, как Мондштадт в конце концов идёт ко дну. — Никто из нас не виноват — наконец пришёл Дилюк к нужному заключению, — И всё же мы идиоты, потому что позволяли всему этому преследовать нас слишком долго. Кэйя прыснул. — Ты прав. Но, как сказала бы Лиза, лучше поздно, чем никогда. Небо темнеет. Языки пламени становятся горячее. Реальность рассыпается перед ними, словно живопись, сдираемая с холста. Кэйя отстраняется от дерева, ложась подле Дилюка, прямо как в детстве, когда они смотрели на звёздное небо. — Какая жалость, на самом деле. Только подумать, сколько возможностей мы упустили. — Дилюк не скрыл безотрадного вздоха, — Может быть, если бы мы не вели себя как дети, могли бы оказаться в гораздо более романтичной обстановке, по сравнению с этой. Кэйя помотал на это головой, улыбаясь. — Вынужден не согласиться. Не думаю, что я бы мог быть где-то, если не здесь. Это — всё, чего я хочу, и я доказал свою сторону. Мы обречены, да, мы были неизбежно обречены с самого начала, но зато взгляни — мы вместе. Мы наконец вместе. Его рука, прежде нелюбимая, теперь любима, переплетена с дилюковой. — Я наконец-то нашёл свой дом, — шепчет он, и это желание сбывается.