поэзия-хуезия

- В понедельник умер Б.Р. Говорят, повесился в квартире родителей, на титова 44. Помнишь, мы еще курили там с неделю назад на лавочке позади дома, и у тебя кровь носом шла? Славный был денек, да, солнечный и теплый. Были же времена. Ваня хмурится и нервно вертит в пальцах спичечный коробок, он не любит разговоры о мертвецах и плевать хотел на этого Б.Р., о чем тут же не ржавеет сообщить всклоченному и взбудораженному Сереже. - Да что ты понимаешь, - тут же возмущается тот, гневно сверкая глазами из-под растрепанной кудрявой челки, - что ты понимаешь? Ты, бесчувственный чурбан, презревший даже не саму поэзию, только одно упоминание о ней? Ты, глупец, восторгающийся попсовыми песенками смысловых галлюцинаций и Настеньки? Тьфу, ну и дрянь же они. А Б.Р. гений был. Да, гений всего Свердловска, да что там Свердловска, всей России-матушки.  О, понесло этого помешанного. Его послушаешь, так каждый второй завалящий поэт - гений и Аполлон. И про галлюцинации - обидно очень, зачетная группа, Ваня в прошлое воскресенье нормально так на их концерте в главклубе оттянулся. - Остынь, Серый. Нахуй пошел бы ты со своей литературой. Серый замолкает и надувается весь, агрессивно затягиваясь сигаретой и от злости давясь горьким дымом, а Ваня устало пялит на него и хочет драться. Заебал тот со своей тупой поэзией, ей богу, каждый вечер одно по одному: поэзия то, поэзия сё, а Тягунова убили, а что Дозморов написал - закачаешься. Теперь вот и этот глупый Б.Р. Да, глупый Б.Р., который повесился. Приятно этому кудлатому о мертвецах базарить, а Ване их и в собственном дворе хватает: недавно зарезали соседа Леху-Таракана в лесополосе. Вот кого реально жаль было. Он Ване в детстве каждое лето деревянные свистульки вырезал, не то, что этот Б.Р. Антибукер выиграл - велика победа. Ваня даже не знает, что такое этот букер-хуюкер. Сережа тушит сигарету об отсыревший профнастил и отбрасывает окурок куда-то за спину. Почему он никогда по-человечески не выкидывает их под ноги - Ваня не знает. Ваню, если честно, это немного бесит: из-за Серого вся крыша усыпана разбухшими сигаретными фильтрами. Как в хлеву, ей богу.   А Серый, прокашлявшись, тихо и осторожно опять пытается завести старую шарманку: - Вышел месяц из тумана, и на много-много лет… Ваня все это уже слышал в январе - тогда еще умер тот самый Тягунов, выбросился из окна. Или его выбросили, как считал Серый. Ох уж, как долго он тогда долбил Ваню этим самым стихотворением, самому черту неизвестно. - Опля - сдох бля, - тянет Ваня веселым голосом просто Серому назло. Заебал он его, честное слово бывшего пионера. Серый, конечно же, злится, раздувается весь от раздражения, краснеет. Очень уж ему не нравится, когда мешают стихи читать, будто в душу плюют. Поэтому он сильно толкает Ваню в плечо кулаком и пытается прожечь возмущенным взглядом дыру в его переносице, а тот лишь злорадствует и еще два раза с присвистом на блатной манер напевает глупую эпитафию. - Прекрати, придурок. Ну прекрати же, я прошу тебя. Ты, хуйня ты собачья, мерзавец ебанный, прекрати, - Сережа распаляется с каждой секундой все больше и больше, и завязывается нешуточная борьба. Сережа тянется руками к Ваниной шее и, опрокинув его на сырой профнастил, начинает душить. Красное лицо маячит перед Ваниными глазами, расплывается. Он задыхается, но не может перестать смеяться. Лопатки, с которых сползла майка-алкоголичка, как об наждачку, обдираются о жесткое покрытие крыши. Наконец у Вани получается взять себя в руки, и он за плечи притягивает Сережу поближе к себе. Есть только один способ успокоить этого взрывного и нелепого любителя поэзии, и Ваня не ржавеет им воспользоваться, впиваясь губами в Сережин ярко-красный рот. Кусает его за нижнюю губу, зарываясь руками в кучерявую копну волос, грея ладонями его холодные, покрасневшие уши.  Так у них обычно все и получается: через поэзию к ебле. Только ради одного этого Ваня и готов терпеть нескончаемый Сережин базар о литературе. Ради тонких пальцев, скользящих по впалому животу, и красных губ, впивающиеся в его собственные. Ради курчавой головы, зависающей над пахом, и узкого горла, в которое так приятно толкаться под гортанные Сережины стоны. Холодный северный ветер, даже в мае пробирающий до костей, обмурашивает Ванины руки и пузырит запачканную майку. Ваня затягивается, выпуская дым в свинцовое небо, и, передав ополовиненную сигарету тихому и молчаливому Сереже, устало привалившемуся к его плечу, произносит, подобравшись и приосанившись, с чувством и расстановкой:  - Хуйня твоя поэзия, но вот это вот хорошо написано, я считаю: Легко художника обидеть, Поэта мудаком назвать, А вот боксера трудновато, Боксеры, сука, молодцы. Сережа лишь грустно улыбается в ответ.