Светло-серые краски

Инк смотрит в пустые глазницы напротив и не может оторвать взгляд, невольно передёргиваясь от отвращения. Отражение дёргается следом, и Инку кажется, что стекло от таких резких движений должно пойти рябью, являя ему портал в мир зазеркалья. Но в жизни Инка, пожалуй, и так слишком много порталов, а потому провалиться подобно Алисе в зазеркальный мир ему сейчас хочется меньше всего. Хотя, кажется, когда-то давно он видел подобную AU… На самом деле глазницы в отражении вовсе не пустые: они мелькают разными цветами и рисунками, где сияющие звёзды сменяются на восклицательные знаки. Но для Инка сейчас всё это видится слишком фальшивым и наигранным — кажется, кто-то переборщил с фиолетовой краской. Собственные зрачки кажутся ему насмешкой над ним самим и его отсутствующей душой. Они будто кичатся перед окружающими, мол, смотрите, сколько в нас эмоций, но забывают добавить, что отними кто у их владельца краски — и никаких эмоций не останется. Разноцветных мелькающих фигурок в глазницах, к слову, тоже. Хотя если бы он, не принявший краски, оставался с теми же мелькающими зрачками, это было бы слишком даже для Инка при его-то извращённости (и как он вообще до сих пор не потерял звание главного спасителя мультивселенных?). Взгляд снова возвращается к зеркалу. Боже, кто только находит здесь позитивного художника и неугомонного защитника AU? Или как там обычно его называют. Хотя скорее всего те попросту строят весь его образ на личности, насквозь пропитанной жёлтой краской, вот и радуются. Инк невольно вспоминает растерянный вид Дрима с опасливым взглядом и торопливое «зайду попозже», стоит ему увидеть Инка без красок внутри. Испуганного Блу, который буквально отпрянул от него, вжавшись в Дрима, когда случайно застал Инка в таком состоянии. Так что, пожалуй, все его почитатели и восторженные друзья и «фанаты» имеют свойство быстро растворяться, стоит им увидеть Инка без его обыденной позитивности. (Растворяться подобно залитым белым краскам в нём самом — иронично добавляет он). Дрим, конечно, терпит его и грустным, и растерянным, и излишне раздражённым. Врагам изредка может не посчастливиться увидеть его злым — после принятия целой дозы красной краски редко кто из «Бед геаев» и им подобных затевал с ним бой раньше, чем через месяц — как минимум пару недель им требовалось для того, чтобы отойти физически. А уж на возмещение морального ущерба частенько не хватало и всех последующих лет — если там, конечно, ещё было, что возмещать. Многим из путешественников, врагов и друзей всё-таки удавалось застать его не только под ядрёной смесью из «положительных» цветов, но его пустые глазницы выдерживал лишь один скелет. Эррор всё ещё оставался для Инка загадкой. Самой красивой, близкой, сильной и нередко раздражающей — но всё-таки загадкой. Пожалуй, одной из очень немногих в его жизни. Задачей труднее, чем раскрыть глючного, оставалась только задача раскрыть и понять самого себя — но это уже что-то за рамками мультивселенной. После пары дружеских бесед, если вам посчастливится не погибнуть от его костлявой руки в первые же несколько минут, Эррор покажется вам простым как пять копеек. Но для Инка он уже был непостижимой тайной как минимум потому, что всё ещё терпел его рядом. И, кажется, Эррора не пугала его бездушность?.. В глубине души грудной клетки Инк был рад, что всё ещё не смог раскрыть Эррора до конца. Пока что это было единственное существо в мультивселенной, общение с которым вызывало в нём такой интерес и даже заставляло его, кажется, искренне волноваться, скучать и дорожить глючным — конечно, только после того, как Инк напьётся нужных красок. И что-то ему подсказывало — в первую очередь, на основе своего не слишком весёлого опыта, — что стоит ему открыть все закоулки глючной души, как вся эта «жгучая любовь» (которую Инк таковой называл, естественного, только в шутку — говорить так всерьёз было бы слишком жестоко и лицемерно) развеется подобно праху из «Эрроровых» кукол. Ему просто станет скучно. Инк с трудом отрывается от своего отражения и одним рывком вливает в себя оставшуюся жёлтую краску. Зубы тут же растягиваются в широкой улыбке, а тело наполняется энергией, готовое возбуждённо скакать и сражаться. Где-то в глотке застревает весёлый смех, а глаза загораются пуще прежнего. Сразу хочется петь, танцевать, веселиться, обнимать каждого встречного и делиться с ним распирающей его радостью. И, с трудом сдерживая все порывы, он направляется прочь из своего сотворённого им же домика. Не до конца осознавая, чем конкретно он руководствуется и что намеревается сделать, Инк активирует портал в другую антипустоту, которая даже при всей своей такой же белизне всё равно кажется на какой-то незаметный глазу оттенок темнее и мрачнее. Инк уже собирается сделать шаг, как вдруг, продолжая всё так же широко улыбаться, где-то глубоко-глубоко внутри чувствует остатки такого жгучего отвращения (неужто где-то там на дне всё же ещё сохранилась фиолетовая краска?) к собственной улыбке, горящим глазам и лёгкой танцующей походке, что не выдерживает и в последний момент залпом выпивает белую краску, шагая в закрывающийся портал. Эррор встречает его на своём излюбленном диване, даже не укрытым никаким подобием стен и крыши вокруг («А нафига мне, если ни дождя, ни ветра тут не бывает?»). Он смотрит по крохотному ящику бесконечную Андерновеллу. Инк много раз предлагал ему нарисовать новый телевизор с экраном раза в три больше и тоньше, но тот тут же отказывался, агрессивно размахивая руками и убеждая, что ему и со своим прекрасно живётся. Приходилось вздыхать и, поворчав, всё-таки соглашаться — иначе нарисуй ему Инк эту несчастную плазму, и та тут же полетела бы в ближайший портал какого-нибудь Дасттейла. На безучастного художника с серыми глазницами Эррор сначала просто машет рукой, даже не отрываясь от экрана, но затем всё-таки оборачивается, настороженный отсутствием реакции. На миг Эррор хмурится, внимательным взглядом оглядывая Инка, но, видно, не заметив никаких новых травм и ссадин, машет повторно, приглашая на диван. Инк без красок чувствует себя странно, будто во сне, том самом, где все движения даются одновременно и с лёгкость, и с трудом, словно двигаться приходится через толстый слой ваты. Уже окончательно забыв, зачем он пришёл, Инк затуманенным взором находит покоцанный диван и через пару затянувшихся секунд медленно садится рядом с Эррором. Тот продолжает внимательным взглядом рассматривать его лицо. — Зачем пришёл? — Эррор брякает это небрежно, будто бы между делом, но становится понятно, что он чем-то явно озабочен. — Не знаю, — Инк отдалённой частью сознания слышит, что его голос звучит слишком сухо и глухо, но сейчас не видит смысла что-то с этим делать. — Посидеть?.. Это должно было звучать как утверждение, а в итоге в воздухе повисает незаконченный вопрос. Эррор делает глубокий вздох и поворачивается к телевизору. — Ну посидеть так посидеть, — он будто невзначай (благо, они уже прошли этап с предварительным потягиванием и якобы случайно закиданной на спинку рукой) протягивает кисть за его спиной и мягко поддерживающе приобнимает. Инк чувствует, как по чужому телу прокатывается маленькая, едва заметная дрожь, сопровождаемая белыми помехами — остатки гаптофобии всё ещё дают о себе знать, — но Эррор упрямо прижимает его к себе. Расслабленное тело Инка позволяет его голове свободно упасть на соседнее плечо. Макушку опаляет тёплое дыхание, и затуманенное сознание уже автоматически представляет промелькнувшую на тёмном черепе улыбку. — Скажи. Тебе… противно? — голос звучит по-прежнему глухо и слишком равнодушно для подобного вопроса. — Да вроде ни Фреша, ни Найтмера здесь не наблюдается, так что не понимаю, с чего вдруг мне должно быть противно, — Эррор нарочито беззаботно хмыкает, продолжая заинтересованно пялиться в экран. Без красок Инк не способен воспринимать ни шутки, ни моменты, когда нужно вежливо посмеяться, даже если на самом деле не смешно, а потому он молчит, лёжа на чужом плече и механически сминая рукав синей куртки. Плечо под ним заметно напрягается через пару мгновений тишины, затем костлявая рука нащупывает пульт и, вырубив жужжащую на фоне Андерновеллу, Эррор с тяжёлым вздохом поворачивается к нему. Инк механически поднимается, потеряв опору, но всё ещё продолжает теребить чужой рукав, устремив пустой взгляд на обивку дивана. — Нет, правда, с чего вообще такие мысли? — Эррор хмурится, но взгляд выдаёт растерянность — он явно не привык к подобным вопросам и разговорам. — Я ведь ничего не чувствую, — Инк говорит это безразлично и краем сознания думает, что, услышь он со стороны что-то подобное с такой интонацией, покрылся бы мурашками даже при отсутствии кожи. — Без красок, — зачем-то добавляет он, будто это что-то смягчает. — И что теперь? — кажется, Эррор умудряется выгнуть бровь даже на черепе. — Послушай меня, — Инк чувствует, как костлявые пальцы осторожно берут его за подбородок, приподнимая голову, безвольно повисшую на хрупких шейных позвонках. — Я ведь встречаюсь с тобой, а не с твоими красками или — прости господи — кистью. — Но я ничего не чувствую, — эхом повторяет Инк, как будто Эррору не хватило первого раза. — И что? — может показаться, что он начинает закипать, но Инк отчего-то мимоходом думает, что Эррор просто пытается перебить чем-то его безэмоциональность. — Если бы ты никогда ничего не чувствовал, ты бы, как минимум, не шёл так упорно защищать свои AU и не лип бы ко мне столько времени. А если… — кажется, будь у скелетов слюна и нормальная гортань, он сейчас непременно бы шумно сглотнул, — а если ты и правда ничего не чувствуешь… то плевать, моих чувств вполне хватит на двоих. Он широко улыбается, пытается придать голосу самодовольства и бахвальства, но выходит всё равно слишком серьёзно и слишком… искренне. Почему-то заторможенный мозг Инка выдаёт именно это слово. А ещё лицом он ощущает, как улыбается — странная реакция, обычно без красок на нём не бывает ни печали, ни радости. Но он явно чувствует, как его зубы растягиваются в слабой-слабой, но всё-таки улыбке. И Эррор напротив поддерживающе улыбается в ответ, разглядывая его пустые глазницы так внимательно и зачарованно, будто бы даже сейчас видит там и сияющие звёзды, и разноцветные круги, и красные сердца. Эррор прижимает его к себе, осторожно обнимая — касается тела так нежно и трепетно, словно гаптофобия у Инка, а не у него самого. Внутри красок по-прежнему нет, и он всё так же ничего не чувствует, но то ли его сознание зеркалит чужие эмоции, то ли так на него действует тепло знакомого тела, но Инк будто и вправду ощущает, как то же тепло окутывает его изнутри, заставляя продолжать улыбаться. И кажется, что вот-вот, и что-то трепетно забьётся в грудной клетке. Что-то, чего там нет и не может быть.