Осалена

Кто бы мог подумать, что тот самый тихий мальчик на задней парте буквально за год разовьет в себе паранормальное чутье и звериную жестокость. Паркер, наверное, плотно сидит на каких-то психотропных веществах и срывается из-за отсутствия дозы — все признаки налицо. На носу были экзамены, ты решала логарифмы, а потом соседний класс с коридором действительно разворотили огромный ящер на пару с костюмированным мальчишкой. Криминальные фильмы и скромные дедуктивные навыки подсказывали, что Паркер что-то скрывает, а желание застукать его за чем-то противозаконным было непреодолимо сладким. Все знают сказку про Синюю Бороду. После выпускного класса Гвен Стейси, отличница и девушка Паркера, умирает. В вашу первую встречу ты была «непосредственной», тогда, у школьного алтаря, как он вспоминал вслух. Наверное, слишком напомнила Гвен, с одной простой разницей, что ты — не она, и он мог найти сотню отличий, но не искал лишь потому, что было до одури больно. — Ты, наверное, хочешь прибить Человека-Паука, правда? — крайне странный способ проявить сочувствие, но вы оба — странные. — Он пытался хоть что-то сделать… — он мгновенно вышел из ступора, отступая на несколько шагов, поднимая руки вместе с учебником вверх, и его глаза невольно стали влажными, поблескивая под светом люминесцентных ламп в школьном коридоре. — …а знаешь, что? Да, черт возьми, он мог бы сделать больше. Прибить мало. — А что тогда? Поджечь или заморозить? Ты неловко, совершенно глупо шутишь, но Питер утирает глаза рукавом оверсайз толстовки и сквозь слезы улыбается. — О, я расскажу тебе, когда решу. Бинты отнюдь не способны закрыть все желто-лиловые гематомы от пущенного тока. Питер меняется, по ночам город становится пустым и тихим. Головоломка собирается, и чем ближе ты становилась к разгадке, тем нарастала опасность от убитого горем молодого человека. Та самая, что чувствуется загривком, о которой кричит интуиция, но о которой рационально умалчивает мозг. «Знаешь, мы могли бы поужинать вместе. Как считаешь? Здесь есть замечательное место неподалеку, но пойдем туда, куда захочешь». Ты считаешь, что у Паркера безумно красивый профиль и выразительный взгляд. А глаза — орехово-карие, приковывающие к себе, магнетические. Какая глупость. Казалось бы, что опасного в этих словах? Теперь ты знаешь, что это лишь иллюзия возможного выбора. Почему ты тогда не подумала, например, о кино или выставке искусств? Но Питера хотелось слушать и слушать, порой не отвлекаясь, приятно поджимая под себя скрещенные бедра, и всё никак не понять почему. На первом свидании ты сказала, кто он, в лицо, словно бы видя насквозь, нарезая на белоснежной тарелке стейк средней прожарки. Если бы ты только знала, что последует дальше, разумнее всего было бы не связываться. Но как ты могла устоять? На удивление, он не стал увиливать. Тогда и произошел первый поцелуй, изучающий пределы и слегка робкий, перешедший в более откровенный, сладкий; взъерошенные каштановые волосы Питера приятные и мягкие наощупь. Вдыхая его кислород, ты всё поняла и приняла. — Я думал, нас оттуда выгонят, — на выходе из ресторана смеется Питер, и смех его настолько звонкий и заразительный, что не улыбнуться невозможно. — Да за что?! У нас была благодарная публика. Больше вы эту тему старались не поднимать, да и Питер настоял. Шрамы — это «ерунда», доставшаяся в бою и уже зажившая, новые точно так же «заживут и пройдут». А потом тебе приходится всю ночь зашивать открытую рану от пропущенного режущего удара ножом. — Питер, пожалуйста, тебе нужно в больницу, — ты держишь его горящее, покрытое испариной лицо своей ладонью. Твои руки дрожат от остывающе-липкой крови, принадлежащей ему. Господи боже. — Заживет. У дяди оставались где-то антибиотики… Ты перебиваешь. — Перестань играть в героя, пока ты сам себя не убил. — Но я и есть герой. Пойми, я не играю, — он настойчиво ластится к тебе на любимой кровати: «пойми мои чувства, они настоящие». Это привлекает и чертовски пугает одновременно. Жизнь не без чувства юмора — правда, юмор у неё слишком уж специфический, и девушкам супергероев не везет. После… того инцидента, о котором нельзя говорить, его прикосновения очень отчаянные. Впрочем, ты не знаешь от него других прикосновений, и, когда он целует тебя, глубоко приникая языком, помимо подростковой нерастраченной нежности ты чувствуешь горечь невысказанного. Это «все для тебя», «чтобы тебя уберечь». — Я не могу. Всё повторяется снова. Ты устала, ты больше так не можешь и после третьей попытки вырываешься из его нечеловечески цепких рук. (Но ты ведь не думала, что всё будет так просто?) Прогуливаясь по ночным улицам, ты чувствуешь его присутствие за периферией зрения тем самым загривком и невольно заводишься — до исступления и дрожащих от возбуждения ног. Паук не упускает добычу из своих сетей, просто в засаде подбирает подходящий момент. Слова лишь уловки, чтобы затупить и отвести внимание. Надежда иллюзорна — дороги назад просто не существует. «Осалена!» Однажды ты его увидишь и что есть мочи закричишь. Ты станешь его, и на этом всё кончится.