Я хочу быть твоим.

Я часто думаю о тебе. Все реже замечаю, как минуты перерастают в часы; часы в дни, недели, месяцы, и лишь изредка осознаю, в какое болото меня затягивает. Воспоминания становятся моим воздухом, от которого кружится голова. Упоминания о тебе превращаются в пыль, которую так поспешно пытаются стереть с поверхности наши друзья. А тебя все нет рядом. Как все было бы превосходно, согласись? Сидеть с тобой в одном кресле, укрываться твоей преданностью. Общаться посредством прикосновений; твоего низкого, скрипучего голоса; моего звонкого смеха, вторящего твоему наивному взгляду, полному тепла. Чувствовать твое сердцебиение, осторожно опуская голову на твою вздымающуюся от тяжелого дыхания грудь. Стараться не расплескать горячий кофе, убегая от журналистов вместе с тобой. Но тебя по-прежнему нет. О том, как мне без тебя, Алекс Тернер, знают лишь стены в моей квартире. Все мои секреты раздаются дребезгом в ее ушах-окнах. Твои признания все еще хранят эти стены; твои письма отчетливо помнят металлический холод почтового ящика. Они пылают, Алекс, я это чувствую: твое участие, всепрощение, жгучую страсть, ядовитой ртутью растекающуюся по бумаге. Я все еще чувствую твою любовь, Алекс. Но ты, почему-то, далеко. Я бы стала для тебя всем, чем захочешь. Я была бы твоим личным солнцем в январе, я сделала бы все возможное, чтобы твои ноги не мерзли. Я бы отправилась за тобой хоть на край света, лишь бы снова захлебываться твоим присутствием, лишь бы снова что-то почувствовать . Я бы так хотела стать единым целым с твоими горячими объятиями. Я бы убила мерзопакостное расстояние, как оно убило в нас желание быть этим целым. Но я не знаю, чего хочешь ты. Ты просил меня не жить прошлым. Отчаянно тряс, впиваясь пальцами в плечи. Ты не хотел быть моим якорем, оставляющим дрейфовать посреди океана в совершенном своим отчаянием одиночестве, так ты сказал. Просил меня быть хорошей девочкой, но для кого-то другого. Я не сдержала своего обещания перед тобой, Алекс. Я, как и прежде, все та же плохая девчонка, желающая рассекать ночные автострады на Харлей Дэвидсоне, вжимаясь в твою широкую спину. По обыкновению своему кладущая голову на твое плечо, чувствуя разгоряченной щекой холод кожаной куртки. Отпечатывающая в памяти, словно через застарелую копировальную бумагу, твой низкий голос, едва различимый среди какофонии звуков: рева мотора, ветра, опустошающего мои мысли, шелестящего океана, разбивающего вдалеке гребни волны о беспощадные, отточенные скалы. Но ты рядом, и это все, о чем я смею просить. Ты поворачиваешь голову назад, едва касаясь меня подбородком. Еле уловимо целуешь в щеку и давишь на газ. И вот я уже готова разбиться, комочком чувств скатываясь по серпантинной дороге. Ты заливисто смеешься, чувствуя остервененную хватку на своей талии, и ласково поглаживаешь мои сцепленные пальцы. Ты так легко сдался. Ты отпустил меня, Алекс Тернер, но я не отпускаю себя. Я все чаще стала натыкаться на интервью с твоим участием. Они ничуть не отличаются от сотни других, просмотренных нами совместно. Время от времени в твоем голосе проскальзывает отчаяние, словно случайные порезы на коже, не оставляя шрамов. Я бы сделала все возможное, чтобы искоренить его, вернув прежнего мальчика, так любящего переплетать отчаянное о безрассудство. Я бы стала твоим лекарством от гриппа, пластырем на твоей ране, я бы впитала в себя всю твою боль. Я бы отогнала твои ночные кошмары, увлекая в поцелуй. Выгибалась на встречу желанным губам, сливая твое столь вожделенное имя со стоном. Я бы вновь и вновь вспыхивала от твоей привычки бесстыдно разглядывать мое обнаженное тело, водить вспотевшими ладонями по коже, словно я была для тебя чистым холстом, а ты являлся моим творцом, раз за разом начинающим работу по новой. Я бы снова и снова притягивала тебя ближе к себе, хватаясь за твою шею и плечи, пытаясь унять сильную дрожь в прикосновениях. И каждая ночь была бы для нас первой. Ты был бы никотином, раз за разом оседающим в легких; моим самым дорогим французским вином, обволакивая терпко-сладким сиянием каждый порванный нерв. Ты стал бы для меня самой высокой башней, заточая в вечные оковы высоко над землей, и каждый день, проведенный без твоих глаз, был бы для меня самой страшной пыткой. Я бы доказала тебе, что нечего бояться. Я бы заставила тебя понять, что все твои попытки сделать меня счастливее только разрушают, обезоруживают, заставляют корчиться от невыносимой боли, невозможному скучанию по тебе, снося все до последнего кирпича. Но я не знаю, где ты. Каждая ночь, ущемленная в твоем присутствии, становится невыносимой. Подсознание отказывается отпускать тебя, заставляя метаться по непривычно холодной кровати, вдруг ставшей для меня слишком большой. Вместо твоих плеч тонкая подушка, взамен твоему бедру, на которое ты несколько собственнически закидывал мою ногу, смятое одеяло. И, если честно, у меня не осталось сил, чтобы во что-то верить. Умоляю, Алекс, спаси меня от самой себя. То был единственный сон, в котором все было как прежде. Твои пальцы лениво трепали мои волосы, и если бы ощущения, подобно прядям, можно было собрать в косу, она стала бы самой сильной, самой идеальной. Я прошу тебя сделать что-нибудь, прошу тебя заставить меня забыть, разорвать эту незримую связь, скинуть, словно пуд душевного груза между нами. Ты тихонько смеешься, утыкаясь холодным носом в мою шею. Сгребаешь меня в охапку, усаживая на своих гостеприимных коленях, и тихо бормочешь: я хочу быть твоим. Обещаешь отвезти меня к лошадям, как только я хорошенько высплюсь. За окном падает снег, укрывая нас от чужих глаз. Ты укутываешь меня в одеяло, как маленькую, и, вовлекая в плен сильных рук, ложишься рядом. Я потихоньку проваливаюсь в сон, словно одомашненный кот лапками в снег. Чувствую, что ты рядом, и успокаиваюсь. Теперь все будет хорошо.