Романти́к с кровью и водкой.

Давно за полночь, но Илья всë равно слышит глухой стук в дверь. Он угрюмо плетётся, предвкушая, как будет плевать в лицо тому, кто смеет его беспокоить. И вдруг замирает. В двери стоит Даня с задранной головой закрывающий нос. По ссадинам и свежим следам крови на его лице можно предположить, что вечер у него был не из лучших. — Нихуя ты заряженный пришёл, — единственное, что может выдавить из себя оторопевший парень. Беспокойство при виде кровоточащих ран отталкивает мысль о мести на второй план. — Как так, нахуй? — На лестнице наебнулся. — Давно лестницы так честных трудяг мудохают? — Коряков оглядывает с ног до головы: помятая куртка вся в пыли, взъерошенные волосы, едва запекшаяся кровь на костяшках… Лестница была, скорее, шкафом два на два с очень агрессивным настроем. В ответ Илья получает только вздох и уставший взгляд. Более напрягающий, чем обычно. Даня шмыгает носом, думая, что на очередную драку, даже несерьëзную, сил не осталось. — Пустишь? Выдавленная с хрипом просьба заставляет нервно сглотнуть. Разукрашенный Кашин и правда сейчас не выглядит настроенным выслушивать подъëбы и саркастичные замечания, поэтому Илье только остаётся отойти да пропустить раненного, похожего больше на побитого пса, товарища в квартиру. До комнаты они доходят молча. Кашин сразу же падает на кровать и бессильно растекается. Болит всë: от еле открывающихся глаз до голени, по которой несколько раз заехали тяжёлыми сапогами. Даже дышать тяжело, на выдохе получаются только хрип и кашель. Зато хоть зубы все на месте, респект молотильщикам. Парень приподнимается на локтях и ищет взглядом куда-то пропавшего Мазеллова. Тот по итогу находится неподалёку, сверлящим обеспокоенным взглядом недобойца. — Как ты? — Не ссы, доживу примерно до ста двадцати, — привычная ухмылка слегка успокаивает, а Мазеллов молчит, все продолжая смотреть чересчур обеспокоенно. Как бы он не прятался за маской клоуна, мальчик слишком эмпатичный и переживающий, отчего у Дани скулежом в голове отзывается совесть. Слишком уж он хороший, добрый и наивный. Вот так вот ворвался посреди ночи ещё и переживать заставил. Стыдно. — Сейчас заштопаем, будешь симпатичнее, чем был, — улыбка парня напротив заставляет чувствовать себя как дома. Становится слишком душно, хоть окно и открыто. Мазеллов поджимает губы и старается сфокусироваться. Их лица находятся настолько непозволительно близко, так, что каждый рваный выдох опаляет, когда Илья дотрагивается до ран. К сожалению, из вспомогательных средств у них лишь дешёвая водка, пачка ватных дисков и икона божьей матери, доставшаяся Илье от хозяйки квартиры. Противная тишина уже звенит в ушах, потому Маз пытается разорвать еë: — Причину-то узнать можно? Кашин даже бровью не ведëт. Он лишь снова шмыгает носом, а после морщится от боли. Сколько бы раз он не попадал в драки и гордо не рассказывал о победах, признавать поражение парень не любил, особенно в ситуациях, когда он не прав изначально. Остаётся надеяться, что разнесли его по фактам. Автор невероятного хита «Я помню», не получив ответа, устало закатывает глаза и аккуратно берёт лицо Кашина в свои руки, бросая шёпотом «терпи». Ссадина на щеке, брови, разбитый веснушчатый нос и счесанный подбородок Илью совсем не отталкивают. Даже наоборот, они как-то особенно гармонично смотрятся на лице этого балбеса. Будто ему всегда их и не хватало. Конечно, не хотелось бы, чтоб он всегда попадал в драки и выходил с новыми боевыми трофеями, но эта идиотина выглядит с ними и правда симпатично. Впрочем, и без них не хуже. — Ты это... прости за беспокойство. — Да закройся, в голову не бери, — Коряков, подумав секунду с улыбкой добавляет, — отработаешь. Даня хрипло смеëтся, а недолекарь на секунду останавливается и старается не подавать виду, что он на грани. Что уж скрывать, он и раньше считал Даню до чëртиков красивым. Парень уже давно не может оторвать взгляда от хмурых бровей, подрагивающих светлых ресниц и уставших глаз, повидавших многое, а когда пытается отвлечься, терпит поражение. Вот и в этот раз, сколько от мыслей не убегай, они оказываются быстрее. Взгляд Ильи падает на губы. Нижнюю лопнувшую и заметно припухшую от удара дополняли кровавые разводы и искусанная кожа. Коряков думает, нет, знает, что Дане было чертовски больно. Ещё больше думает о том, как сильно хочет зализать его рану и попробовать кровь на вкус. Не зря же говорят, что после поцелуев всë проходит? Кажется, он смотрит слишком долго. — Чего встал, водка выдохнется, дай лучше в себя залью, чтоб не пропадала. Желание оказывается невыносимо давящим и здравый смысл нехотя отступает на второй план. Илья сокращает расстояние между ними до предельного минимума и крепко-крепко зажмуривает глаза, целуя рыжего куда-то в уголок губ. Откровенно говоря, поцелуем это назвать сложно — больше походит на попытку избиения товарища собственными губами, на что Маз получает только резкое недовольное мычание. Кашин отстраняется и болезненно шипит, зажмурив глаза и прикрывая рот рукой, попутно матерясь. На горе-инициатора накатывает волна осознания, накрывая с головой. Всё, на что он способен, это пробубнить беспорядочное "простипростипрости", "блятьблятьблять" и убрать руки Дани, чтоб оценить масштабы бедствия. Ранка снова начинает кровоточить. Мазеллов впопыхах шерудит руками вокруг в поисках ваты и бутылки спиртного, бубня под нос всякие оправдательные речи, краснея и теряясь. И на что он рассчитывал? Что его манёвр останется незамеченным? — Блять, я не хотел, честно, само как-то вышло. Не рассчитал. Подвинулся неудачно, сам понимаешь, сидим неудобно, — прячет глаза вниз, сам себя закапывая ещё глубже. Сначала хотелось драматично сесть на невидимый мотоцикл и уехать в невидимый закат от этой ситуации, даже несмотря на то, что квартира принадлежит ему же... А после парень чувствует, как его дëргают за футболку и быстро поднимает испуганные глаза. Он ожидает чего угодно: кулак в лицо, харчок, полное презрения выражение лица, но уж точно не то, что получает. А именно неуверенный взгляд, в котором видится что угодно, но уж точно не недовольство ситуацией. — Дурак ты, блять, пиздак завали, — мыслей много, и Даня выражает их как может. — Мне просто больно стало, въебался ты будь здоров, — рука, державшая футболку, пытается притянуть Илью обратно и после переглядки длиной в несколько секунд, Кашин, чуть тише, добавляет, — просто аккуратнее будь. Медленно, но верно приходит осознание, что не всё ещё проёбано. Коряков хмыкает. Второй раз уж слишком контрастирует с первым. Илья, чутка осмелев тянется к пострадавшему и слегка трётся своим носом о его, будто бы прося разрешения. Даня же неловко наклоняет голову вбок и робко касается чужих губ, целуя легко, почти невесомо. Всё выходит как-то приторно сладко и спокойно, но от этого сносит голову ещё сильнее, а металлический привкус лишь усиливает и без того накрывшие ощущения. — Сильно болит? — Нормально так, но перестанет, если снова поцелуешь, сердцем чую. Дальше всë будто под светом стробоскопов: неловко залезающий на Даню Илья, горячее дыхание и, конечно же, редкое Данино шипение. Кашин проходится смазанными поцелуями от щеки до мочки уха, пальцами выводит какие-то символы на спине и бëдрах (возможно пишет ругательства, может признаётся в бесконечной любви и верности, но, что вероятнее всего, рисует всякие непотребства) и теряется окончательно. Но, знаете ли, тяжело сохранять дыхание и ясный ум, когда тебя буквально обжигают горячим и бессвязным шепотом, а после осыпают поцелуями характерную линию челюсти, целуют в подбородок, лоб и нос, висок и уголок губы, целуют-целуют-целуют, пытаясь передать всё то, что словами через рот сказать боятся. Перед глазами всë плывет. Слишком много эмоций для одного вечера. Остаётся только молиться за счастье того забивного купидона, который невольно стал героем бюджетного ромкома. Действительно хочется, чтоб этот вечер не заканчивался никогда: ни через час, ни через три дня или две недели, но… Даня утыкается в мазовское плечо и несдержанно смеëтся: — Ну, отработал, получается? После чего следует хлопок по спине и заливистый гогот Ильи. Умеет же балбес моменты портить.