Один телефонный разговор

      Последние годы Сурганова перестала любить ночные звонки. Как правило, ничего хорошего они не предвещали, а потому Светлана предпочитала ставить мобильник на беззвучку, или вообще отключать. Но эти даты были особенные, и она была готова бодрствовать целую ночь, лишь бы не пропустить входящий сигнал.       Прошли те времена, когда стоило взыграть рингтону, и она мгновенно просыпалась: потому как это могла быть Динка. Пьяная, в наркотическом угаре, или в очередном творческом ударе, или просто ей захотелось поболтать — о новой песне, клипе, о том, о сем, о детях, о жизни вообще. Да о чем угодно — Сурганова готова была слушать любимый голос до бесконечности.       Но в последнее время их общение скатилось до нескольких звонков в год: на дни рождения самой Светланы, «Ночных снайперов» и «СиО». И никогда - на день рождения Арбениной. Диана перестала любить этот день, да и раньше-то не особо. Пусть и просила «не забыть поздравить с днём рождения меня». Поначалу Светлана пыталась звонить в этот день сама, но набрав номер непослушными, трясущимися от волнения пальцами, прослушивала пару гудков, и тут же скидывала звонок, не зная чего она боится больше: что ответят, или что нет…       Вот и в эту ночь, Сурганова уже привычно положила включенный телефон на прикроватную тумбочку, зажгла ночник, взяла любимого Динкой Бродского, устроилась на высоко уложенных подушках поудобнее, и приготовилась бодрствовать.       Мобильник заиграл, стоило дочитать «Бабочку» до последней точки. Светлана грустно усмехнулась привычному ритуалу, хватая телефон. В динамике, как всегда, хрипело и свистело, несмотря на всю крутизну айфонов, которыми хвасталась Диана.       — Здравствуй, родная, — выдохнула женщина в трубку.       Сквозь хрип и шипение донёсся сипловатый, чуть в нос, голос.       — И тебе салют, кузнечик. Ну что, с очередным днём рождением снайперов, что ли… Давай, трави, как там у тебя дела, а то, сама понимаешь, много болтать не дадут.       Светлана говорила, часто прерываясь, чтобы прослушать восхищённое или возмущенное: «да ну нах…», «зачетно же», «крутяк», или «передай — башку оторву», произнесённое любимым голосом, с трудом пробивающимся сквозь помехи связи.       Слезы текли по щекам, Светлана смахивала их, стараясь не дрогнуть голосом. Но по ту сторону трубки, прервав ее монолог, Диана посерьёзнела:       — Хорош реветь, заяц…       — Я не реву… — Сурганова вытерла слезы, боясь, что стоит солёным каплям попасть на экран и разговор немедленно прервется. — Дин, может встретимся? — совершенно невольно вырвалось у нее. — Я соскучилась…       — Не сейчас, заяц, сама понимаешь… — хрипение и бульканье в динамике прекратилось, и голос Арбениной стал суров и напряжен, слышался ясно и четко, словно она стояла рядом. На какую-то долю секунды Светлане даже показалось, что на ее плечи легли вечногорячие руки и сжали их сильными пальцами.       — Я устала, правда, родная. Давай придумаем встречу. Как раньше…       — Не время, Светка. Ну ладно, мне пора…       — Люблю тебя, — помимо воли вырвалось у Сургановой, впервые за эти несколько лет. Совершенно бессознательно.       — И я тебя, заяц, — твердым, уверенным голосом отозвалась Арбенина. — Всегда… Ты же знаешь…       А после была тишина… Сурганова ещё немного поприжимала телефон к уху, надеясь, что это не конец разговора, но тщетно. В динамике стояла полная, абсолютно космическая тишина.       Женщина откинула мобильник в сторону, сползла с подушек и свернулась клубочком, обхватив руками плечи, на которых ещё чувствовались прикосновения пальцев Динки. Сама же Арбенина уже не первый год посылала ей свою прощальную, немного грустную улыбку только с фотографии, окаймленной черной деревянной рамкой.