Не страшно

*** Йеннифер пока не тревожит грядущее. Что о нем беспокоиться – оно же еще не наступило, верно? Йеннифер боится прошлого. Боится той, кем была – одинокой, ненужной, грязной горбуньей, выброшенной из собственной семьи, проданной на потеху Аретузе за жалкие четыре марки. Нелюбимой и не способной на любовь. Желающей лишь одного – бескрайнего могущества, силы, перед которой склоняются все без исключения, возможности показать миру, что зря он с ней так жестоко обошелся, ох, зря. Боится той, кем сделала себя сама – пустой и обозленной из-за собственного выбора утратить право на дар жизни. Обменявшей его на красивую внешность и непомерные амбиции. Жестокой и расчетливой, готовой пройти – и спокойно проходившей – по головам и телам любого, кто осмеливался стать на пути к цели. Боится той, кем однажды стала – сгоревшей и утратившей силу, а вместе с ней, как ей казалось, и смысл дальнейшего существования. Вернувшейся к себе прежней – жалкой, слабой и растерянной, в одно мгновение лишившейся всего, что казалось важным. Готовой хладнокровно, осознанно, без колебаний, даже не спрашивая причин, поставить на кон одну-единственную жизнь, чтобы залечить раны, самой же себе нанесенные, понимая, что остатки человечности своей она тем самым навсегда утратит. Боится, что потеряла то, что однажды вдруг так неожиданно для себя обрела, не зная, чем заслужила. Нежность и доверие Геральта, немногословного ведьмака, что когда-то связал себя с ней Желанием. Неуверенную, но искреннюю привязанность Цириллы, Цинтрийской княжны, такой же потерянной и отчаянно нуждающейся в семье, как и сама чародейка. Чистое и открытое тепло Лютика, обычного и слабого вроде бы человека с разбитым и спаленным невысказанной болью сердцем, который внезапно стал ей ближе иных случайных знакомых… …Йеннифер умеет испытывать страх. Но, конечно, могучая чародейка никому об этом не скажет. *** Цириллу уже не беспокоит минувшее. Что его страшиться – оно ведь прошло, так? Цирилла боится будущего. Боится того, что ее ждет – неизвестной дороги по неведомым тропам к неясной пока цели. Рядом со знакомым ведьмаком, что словно отец для девушки стал. Рядом с почти чужой чародейкой, которая использовать княжну хотела, да непонятно почему вдруг помогла ей обрести контроль над неуправляемой ранее Силой. Того, что не получится у девушки чародейке довериться полностью после случившегося, хотя и хочет этого Цирилла, потому что знает – чувствует, что чем-то они похожи с Йеннифер. С одним ведьмаком связаны, пусть и разными узами, и прошли через многое, многое утратили, прежде чем дороги их сошлись. Боится она того, что о себе узнать может – о собственном Предназначении, что предсказано людскими, чародейскими да эльфийскими пророчествами. Кем ей быть суждено – Спасительницей или Разрушительницей, чародейкой или ведьмачкой, королевой или всадницей Дикой Охоты. Не знает она, сколько тьмы в ней было и сколько еще осталось, кто способен светом поделиться, чтобы пустоту да холод прогнать, чтобы не было больше огня и крови – ни от самой Цириллы, ни для нее и тех, кто важен и близок. Боится Цири того, что не сможет снова обрести столь страстно желаемое, близкое и светлое, однажды уже утерянное, как казалось, навсегда – семью. Пусть не идеальную, но настоящую. Ту, где есть тепло и доверие, где любят безусловно и принимают любовь в ответ, где оберегают и не отказываются от защиты. Где все просто и понятно, а что непонятно – так разъясняется сразу, еще до того, как несказанным оттолкнет-запутает. Боится она, что выбора грядущее ей не оставит – определит ее дорогу, саму княжну не спросив, да и толкнет на неизведанный путь, вымощенный чужими словами да ожиданиями. Добро или зло, лед или пламя, свет или тьма, правда или ложь – кто решает и выбирает? Судьба – тех, чьи нити в руках держит, или же сами люди – Судьбу эту? Не знает пока Цирилла, и страшно ей. Узнать страшно. И не узнать – тоже… …Цирилла еще не разучилась бояться. Но, конечно, знать о страхах Ребенка-Предназначения никому не нужно. *** Геральт стоит на разрушенном мосту Каэр-Морхена, смотрит на останки монстра из разрыва Миров, думает о том, не поторопился ли с решением уйти из крепости, не ошибся ли в собственных словах. Он боится… - Ничего. Знакомый негромкий голос отвлекает от мрачных мыслей, звенит над тишиной, спокойно, почти легко, почти привычно. Почти. - Что – ничего? - Ничего ты не боишься, - менестрель стоит в тени колонны, не приближается, держится в отдалении. Как и всегда в последние дни. – Минувшего зачем бояться – оно уже кануло в небытие. Грядущего опасаться пока рано – оно еще не наступило. А здесь и сейчас страшиться тебе нечего. Ты дома. Рядом с отцом, братьями… дочерью и, что бы ты ни говорил, чародейкой любимой своей… - Ты слышал, - понимает ведьмак. - Издержки профессии, - пожимает плечами Лютик, все так же спокойно и равнодушно даже. – Сам знаешь, что все равно простишь, рано или поздно. Путь у вас впереди долгий, времени достаточно. Геральт и поспорил бы, да не хочет. Ему не должно быть никакого дела до реакции Лютика на слова, бардовским ушам не предназначавшиеся. Вот только царапает холодком что-то, как засел в груди шип ледяной, крошечный, и таять никак не желает. - Мы уходим с рассветом, - зачем-то говорит он о том, что Лютику известно и так. – Направимся к… - Стоп, - перебивает менестрель, делает шаг вперед и останавливается на границе тени. – Мне знать о том не положено, да и незачем. Для баллад и воображения достаточно, а правда опасна. Для кого, хочет спросить Геральт, но не спрашивает. А Лютик, как всегда, слышит несказанное. Вздрагивает, прячет за спиной правую руку… поздно прятать, ведьмак уже увидел. Ладонь обожженную, незалеченную вовремя. Искалечил пыткой огненной его незнакомый чародей, не играть менестрелю теперь на лютне. …А с лютней-то, кстати говоря, что? – осознает Геральт, что даже не спросил барда об этом. О многом не спросил, что после Кайнгорна случилось. Не до того было. А теперь, может быть, и до того – да уже не от кого. Потому что ведьмак видит еще кое-что, помимо следов от чародейского пламени. Глаза Лютика он видит – несмотря на то, что за стенами крепости уже темно. Спокойные, без знакомой и привычной живости и ясности, без улыбки и смеха, без возмущения и тревоги, без страха даже. Погасло в них что-то. Изменился менестрель, как старше стал все равно что, утратил прежнее чистое веселье и открытость свою для мира. И кажется ведьмаку, что понимает он, почему и когда это произошло. И понимает он, что не за свою безопасность беспокоится Лютик в случае слишком многих знаний о ведьмаке, княжне да чародейке. Вернее, не только за свою, да и не в первую очередь. Как и почему это вышло, Геральту пока неизвестно, но вот просто вышло и стало так, как есть. - Лютик… Геральт замолкает, не зная, что сказать. Да менестрель и не ждет от него ничего. Лишь головой кивает, снова читая тишину без слов. Разворачивается и шагает к дверям, бросая через плечо все так же спокойно: - Доброй вам дороги. Быв… - Верхом ездить умеешь? Ведьмак перебивает незавершенную фразу прежде, чем осознает, что именно сделал. Ночная тишина вздрагивает, словно от удара. За границей тени знакомый силуэт обрисован будто штрихами невидимого света, и Геральту не нужно чародейское умение читать мысли, чтобы распознать вспыхнувшее в голове Лютика отчетливое «Да какого…?!». - Если не умеешь, - продолжает ведьмак, не услышав ответа, - учиться придется быстро. Цири даст тебе пару уроков, а дальше сам. Он ждет, что Лютик возмущенно развернется, сверкая глазами: «Специально для плохо слышащих… да, да, это я про тебя, чертов ведьмак – так вот, специально для тебя повторяю, что я все-таки виконт, а значит, дворянского рода, а следовательно основы верховой езды на примитивном уровне мне знакомы!...». Он ждет, что менестрель хотя бы кивнет: «Да, умею», или «Нет, но научусь». Он ждет, что Лютик негромко хмыкнет: «С чего ты вообще решил, что я хочу ехать с вами?». Он ждет, что бард просто скажет хоть что-то. Пусть даже завершит оборванную фразу – не то, что нужно ведьмаку сейчас, но хотя бы какой-то ответ, хоть какая-то определенность. Хоть какой-то шанс понять, что же нужно самому Лютику. Но Лютик молчит. И Геральт знает, что боится именно этого. Молчания. За которым больше ничего нет. И не будет. *** Лютик боится многого. Чего-то из минувшего, чего-то из грядущего, чего-то из нынешнего. Боится он разных чудовищ да монстров, с которыми сталкиваться приходилось – да и придется, наверное, еще не раз пересечься, ибо много их на Континенте. И не всех видно за человеческим обличием. Раньше, правда, охотник на чудовищ рядом был… хотя вопрос, кто еще с кем рядом. Ну, да барду не привыкать. Не умер же он как-то до ведьмака, выжил без него после расставания, справится и сейчас как-нибудь. Боится он мужей, любовников, братьев, матерей – всех тех, кто мог или до сих пор может отправить на тот свет или просто серьезно навредить романтичному менестрелю… правда, в последнее время риск этого все меньше. Не до романтики Лютику, не до развлечений. Изменилось что-то в его жизни – много лет назад изменилось, недавно изменилось, вот только что изменилось. Боится менестрель, что однажды Искусство утратит, дар свой к творению потеряет, голоса муз не услышит. Боится, что уже отчасти случилось это. Ожог на ладони, несильный и нестрашный на первый взгляд, а будто глубже под кожу, по венам, к сердцу пробрался, испепелил все. Что музыкант без лютни? Все равно, что ведьмак без мечей своих, да княжна, что Хаос контролировать пока не умеет. Не будет выхода музыке – смолкнет она, и что останется? Новую цель искать, как чародейка говорила. Лучшую цель. Вот только в чем она, не знает пока Лютик. Боится он ничего не знать – потому что предупрежден, значит, вооружен, против монстров, да и людей, что порой не лучше. Боится знать слишком много – потому что опасно это, не только для него, но и для тех, о ком это знание в памяти да сердце хранится. Боится, что уже знает больше, чем дозволено, меньше, чем нужно, и уж точно не то, что знать бы хотел – да вот только сделать с этим уже ничего нельзя. Боится он, что узнанное чужим достоянием стать может, хоть и не должно, и чтобы не допустить этого, один лишь выход есть. Боится Лютик этого выхода, и не уверен, готов ли к нему. Проще сказать, наверное, чего не боится менестрель. Кого не боится. Не боится он чародейки с фиалковыми глазами – несмотря на то, что ждать от нее можно всякого. Не боится и девушки пепельноволосой – хотя и видел, на что она способна. Не боится он и ведьмака, что Желанием и Предназначением с теми связан, по собственной ли воле, против нее. Не боится Лютик тех, кого многие сторонятся – не боялся никогда. Боится он за них. Из-за того, что встретилось – и еще встретится им на пути. Хотя… Почему Лютику должно быть страшно? Страшно будет тем, кто недоброе замыслил против этих троих. *** Йеннифер боится прошлого, хотя оно уже свершилось. Цирилла боится будущего, хотя оно еще не наступило. Геральт боится настоящего, что звенит сейчас тишиной после его слов. Лютик боится всего. И ничего. Он устал бояться. - Бывай, Геральт*, - отвечает он. И после короткой паузы длиной в несколько жизней добавляет: - Увидимся на рассвете*. ***