до и после

до отбытия в ишвар у роя в армии времени всего ничего: год перед смертью хоукая, три после него. четыре года без маэса рядом, три года без ризы. четыре года беготни, звания майора, алхимических экспериментов и войны «где-то не с ним». два года до третьей лаборатории и два года после после ишвара рой всё делит на до и после, считает время не в часах или месяцах, а в годах, когда истина меняется, и всё вдруг переворачивается с ног на голову. так что до отбытия в ишвар было четыре года, а что было в этих четырех годах — не так уж и важно. там было много потерянности и многое забылось. там был оксид углерода и очень много рвоты. там были письма с фронта и наивные мечты что было в ишваре выжигается на сетчатке глаза, не забыть, не стереть, не заживёт никогда. этого года нет на шкале, этот год утерян, этот год нулевой. этот год — старт, точка отсчёта, начало эры. этот год отмечен красной точкой в его личном до и после. он тот единственный, который забыть отчаянно хочется, но совершенно нельзя что было после ишвара хочется сжечь. год после — пустота, два года — два ребенка (один из них доспех), три…а что там дальше? рой хочет считать в месяцах и находить в жизни что-то, что может придавать ей смысл. он хочет перестать делить на «до того, как ты стал убийцей, подонок» и «после того, как ты ушел оттуда живым, героем». года после — все как один, они ничем не отличаются, в них нет ничего хорошего и слишком много плохого но рой считает: четыре года до ишвара, один год там, шесть лет после. четыре года армии до — это два года третьей лаборатории, искусственных пожаров и ожогов на руках. один год крови, трупной вони и мертвых тел под ногами. шесть лет пустых бутылок алкоголя, слащавых улыбок (как будто ты не убийца) и одного большого «после» пятый год, это когда академия уже закончена, когда звание майора и серебряные часы ему только выданы, когда форма ярко-синяя, не поношенная, погоны сверкают золотом, а ботинки выглядят лучше, чем тот, кто их носит. пятый год — это далёкие сообщения о том, что происходит в ишваре, созвоны с маэсом раз в неделю, белоснежное здание восточного штаба и июльская жара в середине октября шестой год это смерть хоукая, риза и пламя, которое становится сильнее, которое он учится контролировать вновь. это когда парня из его команды отправляют на фронт, а через три недели они узнают, что он мертв. это очень много гнева и отвращения, это осознание того, что хоукай был, пусть даже и немного, но прав седьмой — третья лаборатория, оксид углерода и отчаянные визги существ, которых он сжигает. седьмой — это всё и сразу, это рухнувшие идеалистичные мечты, покрытые пеплом перчатки с кроваво-красными кругами, и маэса он не видел уже так давно, что хочется рвать на себе волосы. седьмой — смена истины, но не настолько, чтобы… седьмой — это пощёчина всему его существу и смех бертольда хоукая на подкорке восьмой это письма с фронта. это когда без фотографий и с надеждой на то, что маэс жив. это когда война становится неожиданно очень близко девятый — приказ. девятый — конец. девятый, памятный, больной, наполненный кровавым месивом под ногами и гнилым запахом тел, покрасневшими песчаными бурями и серыми тусклыми палатками. когда звуки выстрелов слышишь чуть реже криков людей, и они почти перебивают друг друга, но всегда сливаются в одну единую какофонию. когда пустынная жара в конце февраля (в октябре было хуже), у тебя за спиной отряд, а на руках перчатки уже давно не белоснежные. перед тобой лишь трупы, вокруг огонь, а ты — убийца. живи с этим, тварь, и убивай дальше девятый — красная точка на координатной прямой. девятый наполнен приказами командиров, хриплым смехом кимбли и пулемётными очередями. наполнен пылью, оглушающими взрывами и телами детей под его ногами десятый рой не помнит. десятый это снова третья лаборатория, снова химеры и снова ожоги на руках. десятый это пустые, одинаковые дни, кошмарные ночи и не менее ужасные утра. десятый это девять плюс один, это начало одного большого «после» в централе пять лабораторий рой слишком много времени проводит в третьей до и мало времени проводит там после. до — это визги химер, когда он их сжигает, химические ожоги на руках, и отражения в глазах этих существ такой боли, которой рою и не снилось тогда. до — это бесчеловечные эксперименты над животными, от которых его рвёт после каждого прихода туда. огонь тогда перестаёт ассоциироваться с чем-то, что может помочь, и впервые, рою кажется, он понимает, что огонь несёт смерть в ишваре рой убеждается, когда запах горелой плоти становится постоянным его спутником. когда не химеры, а люди. когда не третья лаборатория, а поле боя. когда не централ, а война из пяти рой был в одной в первой всегда были слишком человечные для него эксперименты. что-то более доброе и полезное, что-то, что можно показывать людям и говорить «смотрите, какие мы хорошие. смотрите, мы не убийцы. смотрите, и забудьте об остальных трёх» во второй были закрытые эксперименты, и никто не знал, что там происходит. рой не стремился туда попасть и не стремился узнать, какие исследования и опыты там проводят. вторая лаборатория — табу, но он не знал, что может быть хуже третьей (хуже третьей война, хуже третьей только ад) в четвертой всегда происходило что-то странное, что-то, кажется, не совсем алхимическое. рой не вмешивался. рою было всё равно пятая была закрыта. годы спустя, годы «после», рой думал, что, возможно, вот что было хуже третьей. но третья для него навсегда останется личным кошмаром, который нельзя забыть. не ишваром, который забывать нельзя, а ужасом, отпечатавшимся в памяти запахом рвоты и скулежом девять плюс два это восточный штаб (опять), письма маэсу (опять) и новые погоны (опять). это почти как четыре до, вот только это два после. это по-прежнему пустые бутылки от алкоголя, синяки под глазами, вот только уже без ожогов на руках. одиннадцать это не одиннадцать, а два года после, это ещё один бессмысленный год в череде бессмысленных лет. это два ребенка, которых он зовёт в армию, которые видели больше, чем большинство солдат. одиннадцать это его собственный ужас, разрастающийся до небывалых размеров, и безжизненные глаза эдварда элрика, когда рядом отливающая краснотой пустота глаза альфонса двенадцать это плюс три. тринадцать плюс четыре двенадцать это красные плащи, доспехи и мальчишки-ураганы, называющие его ублюдком. это процветающий алкоголизм и зависимость от снотворного. это когда страх смерти во сне отступает, потому что, возможно, так будет лучше для всех. это когда звание героя войны вешает ему на шею табличку «убийца». его орден — обмен на человечность. он ветеран геноцида четырнадцать это плюс пять. это юбилей, это праздник, это пять лет с тех пор, как ты стал убийцей. пять лет ты ходишь по этой земле, пока люди, по которым ты ходил раньше в ишваре, гниют в ней. это не четырнадцать, это пять лет после. это фюрер гомункул, два ребенка, которые держатся друг за друга, несмотря на то, что происходит в их жизнях, и философские камни. четырнадцать — это почти один год до, но у роя всё ещё на сетчатке выжжены красные глаза, смуглая кожа и белые волосы. четырнадцать это почти ещё одна красная точка, потому что маэс мёртв. четырнадцать одно сплошное почти, потому что безумно паршиво, но всё равно не так, как было в ишваре пятнадцать это шесть лет после. это что-то похожее на смену истины, это переворот, это революция. это король мёртв, да здравствует король. это ненависть и месть, это пистолет у затылка. это слепота, которая теперь навсегда, это истина (другая и одновременно всё та же), которая была ему так нужна за четыре года до, но та, которая есть шесть лет после. пятнадцать это эдвард, который достиг своей цели, это альфонс, у которого есть тело. пятнадцать это конец чего-то, что длилось шесть долгих лет после, и, когда для всех истина меняется, рой остаётся в темноте и не может из неё выбраться пятнадцать — это десять лет армии. пятнадцать это его полуживое тело среди пепла его души, это огонь, который забрал у него всё, а отдал звание полковника, двух покалеченных подростков и самую лучшую ризу хоукай. рой думает, что в какой-то вселенной этого было бы достаточно. в его вселенной он сгорел и больше никогда не возродится вновь, он — пепелище, он не вернулся с войны, он сжег сам себя там, он там остался пятнадцать — это надежды на счастливое будущее. пятнадцать это преддверие будущего, которого у роя уже шесть лет как нет. пятнадцать это эд и ал в ризенбург, а риза в бриггс. пятнадцать это он сам в ишвар шестнадцать это семь лет после. это жара и слепота в одном флаконе, снова палатки, снова песок, снова остатки его души, пепел, развеянный по ветру. шестнадцать это впервые шестнадцать, шестнадцать впервые не девять плюс семь. шестнадцать, это когда рой думает, что его, возможно, начало отпускать но шестнадцать — это конец его пути. как бы лучше ни становилось, его девять плюс семь меняется на сейчас они восстанавливают города, они возвращают людей в дома, они помогают всем, чем только могут помочь, но в глубине души все понимают, что этого никогда не будет достаточно. рой смотрит в темноту, вокруг него только блёклое жёлтое свечение, но он уже так давно не видел настоящего солнца, что почти не замечает различий. ему говорят, что он хорошо справляется со слепотой. рой не отвечает, что слепота хорошо справляется с ним (фьюри читает ему письма из ризенбурга) шестнадцать это мрак, песчаные бури и отброшенные в дальний угол перчатки. это грумман — фюрер, он сам — бригадный генерал, а весь аместрис — одно большое последствие существа, возомнившего себя богом. это армия чёрт знает какой год подряд, это снова крики и ненависть, это никогда не что-то хорошее. это всё то, что рой презирает и рой он…он так чертовски устал жить жизнью до и после. когда каждый год это девять плюс, это после, когда каждый год это снова, когда каждый год бессмысленен и вся его жизнь — один сплошной выменянный кусок золота на тысячи смертей семнадцать это пистолет в нижнем шкафчике стола, холод квартиры и стук в дверь. семнадцать это эдвард элрик на пороге его квартиры с чемоданом в костлявой руке и коричневым плащом на плечах. семнадцать это рой, который больше не видит, и эд, который больше не может использовать алхимию семнадцать это…пистолет у виска, слёзы на глазах и рука эдварда на его руке. это уже год как не девять плюс восемь, но всё ещё восемь лет после. рой живёт в этом после так давно, что забыл — оказывается, можно жить иначе можно без третьей лаборатории, можно без слепоты, можно без ишвара. можно без кровавых перчаток, бутылок в квартире и кошмарных ночей. можно перестать даже в свете видеть темноту, а начать в темноте видеть свет и можно даже поверить, что будучи убийцей, найдутся те, кто протянут руку в ответ у роя нет человечности и он сам — одно сплошное напоминание того, что армия делает с людьми. рой жертва войны, одна из сотен тысяч таких же, он не уникален и его проблемы не таковы. рой пьёт, принимает слишком много снотворного и приставляет к своему виску пистолет. одно дело. другое — у него отчего-то есть те, кто готовы выкинуть все бутылки, обнять даже в самые кошмарные ночи и осторожно убрать палец с курка и даже если они всегда были, рой впервые это замечает. ослепнув, он, кажется, прозрел оно не происходит быстро и никогда не проходит до конца, но иногда, всего на несколько секунд, рой чувствует, что забывает. что может позволить себе забыть восемнадцать это первый поцелуй с эдвардом элриком. это письма на могиле маэса хьюза. это затыкающийся голос бертольда хоукая в его голове. это окончание восстановления ишвара. это много кретской кухни на столе и сотни историй о путешествиях. это алхимические теории, разговоры до трёх часов ночи, мягкие объятия, танцы под пластинки, улыбки, улыбки, улыбки восемнадцать это не красные глаза, это не пыльные перчатки, не трупы под ногами, не пулеметные очереди, не кровь на его руках восемнадцать… восемнадцать это впервые не после. восемнадцать это впервые январь