Билл. Дым. Густая кровь

Про Билла говорили все. Он, как мрачный всемогущий призрак, витал над Нью-Йорком; и даже когда его не было рядом, у каждого жителя города оставалось смутное и тяжёлое чувство тревоги. Билл будто бы угрожал каждому лично. Действительно, не было ни одного человека в городе, кто бы его не боялся. Он отрубал конечности тем, кто у него воровал; мог голыми руками вырвать язык за одно лишь хамское слово в свой адрес; обезглавливал каждого, кто стоял у него на пути. Мясник Билл разрубал неугодных ему людей, подобно свиньям; казалось, не видя особой разницы. Он выглядел совершенно бесстрашным, абсолютно непробиваемым. Билл Каттинг был олицетворением ужаса и силы для всех жителей Нью-Йорка. Конечно же, помимо страха, он вызывал и трепет. Им восхищались. Опасаясь умереть от его руки − а бывали случаи, что Билл убивал без особого повода, от плохого настроения − многие мечтали стать соратниками Мясника. Ну а кто не хочет стать частью Абсолютной Силы, пусть и губительной? И я не была исключением. Слушая о Билле Каттинге с раннего детства, едва ли не с пелёнок, я не переставала удивляться тем смешанным ощущениям, что вызывало его имя − дикий, животный страх, желание убежать от него подальше; как кролику, спасающемуся от бешеного хищника, мне хотелось спрятаться в глубокую нору, лишь бы только он не навредил мне, лишь бы только не убил. И в то же время совершенно абсурдный, безумный порыв − соприкоснуться с Биллом. Это было непросто. Ведь несмотря на определённую “популярность” Билла в городе, встретить его на улицах Нью-Йорка можно было отнюдь нечасто. И каждый раз мать уводила меня; чтобы я только не смотрела, ни в коем случае, на него. И чтобы, самое ужасное, только бы он не посмотрел на меня. И я слушалась маму, жмурилась и убегала вместе с ней, как только он появлялся на горизонте. Но вот однажды я посмотрела. И с тех пор мой покой ушёл навеки. Признаюсь, вмиг мне стало плевать на маму и на её увещевания. Стало плевать и на свою безопасность, даже на свою жизнь. Как только я увидела Билла Каттинга в оба глаза, имея возможность внимательно рассмотреть, с этого мгновения, мне больше не было спасения. В первые секунды мне казалось, что за одну его элегантную шляпу, за один только шанс прикоснуться к его кожаной обуви, к его умопомрачительной одежде − я могла бы вырвать себе сердце. Но со временем мой безумный пыл поубавился, и я стала предусмотрительно и продумано выверять моменты, когда Мясник со своей бандой появляется на центральной улице − чтобы и мне оказаться там в гордом одиночестве. В подходящий, так сказать, момент. Стоит ли говорить, что на тот момент у меня не осталось уже и следа от страха перед Биллом. Лишь благоговение. В мгновения пиков “любовного припадка” мне даже хотелось быть им побитой, изрезанной, даже умереть от его рук. Помню, как однажды издалека наблюдала расправу Каттинга над одним несчастным мужичком из другой, враждебной банды. Моя подруга тогда, вся дрожа от страха, так судорожно вцепилась в мою руку, что порвала ткань рубашки. Она плакала и умоляла меня уйти, но какой-то дед, засевший в помоях, пояснил нам, что лучше не двигаться с места − вдруг будет шум, а внимание Каттинга и его соратников привлекать не стоит. В те минуты я сама ужаснулась своим мыслям: ведь горела от зависти, хотела, чтобы это меня Билл возил лицом по грязи, наступил сапогом на дрожащую грудь, разбил лицо в кровь, прислонил лезвие кинжала к шее, сильно надавив… Всяко лучше, чем быть незамеченной. Но меня постигла именно эта участь. Лишь дважды мне посчастливилось оказаться в “зоне риска”: на площади, когда и Билл был там. Но он просто прошёл мимо, даже не взглянув в мою сторону. Спустя некоторое время, с тошнотворным отчаянием я осознала, что не одна такая. Подозрительно много особей прекрасной половины Нью-Йорка случайно оказывалось на площади именно тогда, когда там прохаживался Мясник со своей бандой. Определённо есть что-то посильнее страха смерти. Билл был безупречен. Как-то, замирая в кровати, искусав свои несчастные губы в кровь, я поклялась, что буду замечена им. Цель, однако, была намечена вполне достижимая. Не выйти замуж, не переспать, не влюбить в себя, да даже не поцеловать. Просто. Быть. Замеченной.

***

Итак, любой ценой мне надо было попасть в таверну, где он заседал со своими товарищами. Контингент там был неописуемого уровня опасности. Идти туда юной, хрупкой девушке вроде меня было равноценно самоубийству. Алкаши, местный сброд, воры, насильники, наркоманы и шлюхи − все собирались именно там. Стол Билла и его приближенных, разумеется, был изолирован; так, что к нему можно было подойти лишь по приглашению. Идти в подобное место с минимальными шансами достичь своей цели, при этом рискуя своей жизнью, безопасностью, честью − такое решение я приняла. Влюблённая. Я оделась в белое и прихватила нож. Сразу на входе начала искать глазами Билла, но забыла, видимо, что не во сне. Конечно же, Мясника видно не было: во-первых, вообще не факт, что он находился там в то же время, во-вторых, его стол располагался на верхних ярусах, что были вне зоны видимости. Вот и искала глазами Его, и не находила; а в это время моё юное стройное тело лапали десятки сальных взоров уродливых завсегдатаев сего чудного заведения. В итоге я решила просто выпить. И это было ужасной ошибкой. Тогда, сильно растерянная, я словно забыла, где нахожусь… Не успела я опустошить и кружки медовухи, как ощутила омерзительное потное прикосновение в районе талии. Отнекиваться не было смысла. И я, будучи смышлёной и сдержанной девушкой, сперва наиграно пофлиртовала с беззубым жирдяем, а затем кокетливо “отпросилась” припудрить носик. Но не тут-то было. Туалет и выход из таверны находились в разных сторонах заведения. Жирдяй внимательно следил за мной. И мне пришлось притвориться, что вовсе не собираюсь сбегать. Я была вынуждена и правда двинуться в сторону “дыры” в полу − думаю, следует, называть вещи своими именами. И, пробыв в самом зловонном и тесном помещении в своей жизни несколько минут, я всё же решилась выйти. Кавалер, кончено же, уже ожидал меня прямо у выхода из “туалета”. За пару минут моего отсутствия он времени зря не терял − надрался, как скотина. По его взгляду можно было также сказать, что мой новоиспечённый знакомый побаловался ещё и опиумом. Я услышала смех Билла. Сильный, не слишком громкий, но звучный. Такому человеку, как Билл, никогда не надо было кричать, чтобы его услышали; никогда не надо было представляться, чтобы о нём знали; никогда не надо было выпрашивать, чтобы сделали, как ему надо. Билл Каттинг, Мясник, Глава сильнейшей банды города “Коренные”. Я медленно обернулась, осматривая таверну. Но ведь было и ещё что-то. Не просто Мощь. Не просто Сильнейший Авторитет и Влияние. Была в нём и мягкость. Возможно, всецело осознавали и чувствовали это лишь женщины. Абсолютная честность и пугающая искренность, которые находили проявление в грубости, резкости. От Билла исходил исходил густой, тяжёлый, слегка сладкий аромат: запах пота, табака, крепкого алкоголя и чего-то очень приторного. Закрывая глаза и думая о Билле, я всегда представляла разные, чудные картины: душное, грозовое, моросящее, гигантское мрачное небо… пустые улицы в дыму и тумане… сорванные, растоптанные цветы в крови, слегка завяли… густая чёрная краска, разлитая по благородной ткани… Я никогда не подходила к Мяснику, но совершенно точно знала, как он пахнет. С самого начала моя симпатия к нему была пропитана сильнейшей болью. Трагизм ситуации я поняла уже с первых секунд, сразу, как только осознала, что боготворю его. Тогда, несколько лет назад на площади, буквально вырвавшись из рук матери, широко раскрыв любопытные глаза в сторону его бесподобного силуэта − я обрекла себя на погибель. Находясь в реальной опасности, ощущая зловонное дыхание тучного алкаша на своём лице, я не могла думать ни о чём кроме тёмных волос Билла. О том, как я мечтаю провести по ним руками; о том, как они прилегают к его всегда чуть влажному от пота лицу; о том, насколько же глубок и бесподобен их иссиня-чёрный цвет. И, ощущая, что из мерзких объятий целой мне уже не вырваться; я не могла думать ни о чём, кроме как о худенькой рыжеволосой красотке, которая, смеясь, сбежала с верхнего этажа таверны, где сейчас восседал Билл с его Бандой. Пока Толстяк уже о чём-то договаривался со своим одноглазым, невероятно уродливым другом, пошло рассматривая меня; я только и могла размышлять о том, красивее ли я это рыжеволосой девушки или скорее наоборот. Тошнотворные мысли терзали моё нутро: если там уже есть красивые, юные, весёлые, влюбленные, то зачем нужна я? Никакой уникальности во мне, выходит, нет. Только если моё чувство. Единственное, в чём я была совершенно уверена − так это в неповторимости и силе моей любви к Биллу. И только тут мне стало по-настоящему страшно. Сейчас меня могут убить, а я так и не расскажу Каттингу о своих чувствах. Он так и не узнает? Вот что было бы по-настоящему жутко. Конечно, ему нет до этого никакого дела, − думала я. Но всё же, мне казалось, что сокрыть такие чувства, умолчать про них, умерев, − величайшее преступление, едва ли не хуже убийства. Такая сумасшедшая любовь бывает крайне редко, я была убеждена.

***

Сама не заметила, как оказалась в подворотне у таверны. На свежем воздухе с ужасом ощутила, как же я была пьяна. И Толстяк тут как тут. Изнасиловать девушку прямо на улице, буквально у входа в заведение с кучей народа внутри? Обычное дело. Таков был он, наш Нью-Йорк второй половины девятнадцатого столетия. Заметила, что и Одноглазый радостно приближался, прихрамывая и сально улыбаясь. Я грустно прикрыла глаза, и время будто бы застыло, всё вокруг замерло, воздух стал гуще, плотнее, дышать даже трудно. Горько усмехнулась своим мыслям: нет, к сожалению, как бы мне не хотелось “уйти” спокойно и красиво, гордо прикрыв глаза и смиренно отдавшись смерти, я так не смогу. Не смогу я отдаться двум уродливым ублюдкам без сопротивления. Не выйдет у меня умереть тихо. Поняла, что буду истерично и жалобно вопить, толкаться; хоть это и чертовски унизительно. И бессмысленно: никому до подобного здесь дела совершенно нет, никто не поможет. Нет, я не была гордой. Я не была целомудренной. Я не была тонкокожей. Но что-то внутри, природное сопротивление. Мало какая женщина смогла бы молча принять такое, даже если бы и хотела. И вот, когда Толстяк раскинул подолы моего дешёвого, но такого белоснежного платья, я достала нож. Холод земли обжигал спину, было очень темно, хоть глаз выколи − но тёплый свет из окон таверны согревал и успокаивал даже в такой обстановке. Я воткнула лезвие в шею ублюдка. Кинжал вошёл так легко. Я даже удивилась. Никогда раньше не убивала людей. Кровь в то же мгновенье залила мне всё лицо и грудь, окрасила, испортила самую красивую часть маминого платья. Кровь пахла ярко − железом, морской водой и немного землёй. Едва не захлёбываясь ей, содрагаясь, я сперва повернулась на живот, а затем попыталась подняться на трясущихся ногах. Волосы мои растрепались, как у ведьмы. Но встать мне не удалось, одноглазый сильно ударил меня по лицу, разбив нос. И я снова упала на спину, сильно ударившись головой. Чудовищное головокружение − много алкоголя, дешёвого табака, ещё и этот удар. Главное не терять сознание, не выпадать, тогда точно конец, − думала я. Погружаясь в чернеющее небо, я боялась, что уже не в этом мире. Но нависнувший надо мной уродец напомнил мне, где я; засунув одну руку под юбку, а другой сжав мне горло. Он был так слаб. Он был тощий наркоман. И он весь трясся, то ли от страха, то ли от возбуждения. Я выдавила ему оставшийся глаз. Это, правда, было несложно. Не знаю, смогла ли бы я совершить подобное на трезвую голову. Алкоголь, уничтожая в человеке личность, всё же иногда спасает, делает сильнее − размышляла я, поднимаясь и потирая разбитый затылок. Насильник, уже безглазый, вопил и корчился у моих ног. Проклинал и угрожал убить. Я весело рассмеялась. − Очередная шлюха решила срубить побольше… − Да ей лет девятнадцать… − И не скажешь по ней… Человек семь всё же выбежали на вопль, уж очень он был истошный, в сочетании со смехом − очень любопытно. Ещё и покурить на свежем воздухе − великое удовольствие на пьяную голову: − Красавица, наверное, расстроилась? Не было у них ничего? − Надо же понимать, кого выбирать, по этим же видно, что нищие, как мышь? − На кого хоть работаешь? Безглазый ублюдок уже притих, драматично положив руку на мою голую ступню. Так и умер, кажется. А я только тут и заметила, насколько театрально выгляжу − растрёпанные, пушистые волосы дыбом; все лицо и белое платье в грязи и крови; одна нога босая. Нож как-то уже оказался в руке, видимо, сама не заметила, как подняла. Ткань подола разорвана в клочья, оголяя ноги так, что видно чулки. − Эй, я спросил, на кого работаешь, сука? − Они тебе отчисляют проценты, Билл? Я эту впервые вижу. Я прикрыла кровоточащий нос рукой, постаралась вытереть лицо и шею. Волосы откинула назад. Смело смотрю. И как же широко открыты мои глаза. Табак, виски, сладость. Мрачные небеса. Дым. Густая кровь. Элегантная шляпа. Алый бархат жилетки. Его глаза блестели в ночи. И взгляд был устремлён на меня. Больше ничего не имело значения. − Красиво, − светлым, приторно пахнущим платком Билл Каттинг вытер кровь под моим носом, а затем ласково погладил по щеке, − это очень красиво.