Отречение

      Дазай, который совершенно случайно — невзначай опущенным взглядом на сидящего за соседней партой Накахару — в один момент осознал три вещи.       Первая: Чуя изменил своей любимой дурацкой толстовке и пришёл в рубашке. С рукавами по локоть и глупой маленькой вышивкой на кармане. Вторая: запястья. В глаза бросилась непривычная изящность, но Дазай мог поклясться, что он уже терпеть их не может. Ещё и эта красная нить-браслет, раздражающая своей бессмысленностью. Третья: они соулмейты.       Дазай ни за что бы в жизни не хотел, чтобы Чуя — этот мальчишка с растрепанными рыжими волосами и невыносимым характером — стал его соулмейтом. В нем бесило всё. Отталкивало. Не давало находиться рядом. Только по какой-то причине Осаму предпочёл бы иметь другого соулмейта. На которого ему было бы всё равно. За которого он бы не переживал. Про которого он бы не думал, прогуливаясь ночью в одиночестве, игриво — пока ещё — балансируя на краю крыши.       Он перевёл взгляд на свои руки — до боли знакомые следы на венах, оставшиеся с удивительно, но относительно давнего времени, были идентичны тем, что у Чуи.       Догадывался ли Накахара? Скорее всего. Дазай мог бы с уверенностью сказать, что этот мелкий умнее всех в классе и, может быть, школе. После него самого, конечно.       Дазай, уставая от того, что в его мыслях теперь стало особенно много Чуи, в очередную бессонную ночь принял решение, к которому он никогда бы ранее не пришел. Что-то ему мешало. Или наоборот, чего-то ему не хватало.       Дазай, который переступает через себя, прогоняя из головы навязчивые мысли, и который буквально ломает себя, заставляя —не полюбить, нет — перестать ненавидеть жизнь, находя фантомные причины и оправдания тому, что он не хочет — не может —обрекать Чую. Накахара виноват в том, что не может обойтись без ругательств в речи и бесящих мелких безделушек в одежде, а не в том, что его соулмейтом оказался Осаму. Ему будет очень сложно — но он постарается — исправить себя. Чтоб Чуя, на которого он не мог смотреть с первого дня их встречи, не испытал то, что чувствует Осаму.

***

— Мог попытаться хотя бы не палиться, — голос откуда-то сбоку вернул Дазая к реальности. — Милая рубашка, — ехидно улыбнулся Осаму, переводя тему, — похоже на подарок моей бабули мне на пять лет. — Катись к черту, Дазай, — процедил Чуя сквозь зубы. Не будь сейчас они за партами посреди урока литературы, он бы стёр эту наглую усмешку с губ Дазая за пару точных ударов. Даже не жалея о том, что боль почувствует и сам.       Накахара мог бы поклясться, что больше всего в мире он ненавидел Осаму. За то, что тот по какой-то непонятной причине возненавидел его и всем видом это показывал. А ведь поначалу Чуя считал, что они поладят. Первые пару недель он был даже в этом убеждён. Но, к счастью, он ошибался. Он бы не простил себе невзаимных чувств, успей он привязаться, а потом узнай, какой этот Осаму мудак. Поправочка: эгоистичный мудак. Быть того не может, чтоб этот гений не узнал, кто его соулмейт и что его действия отражаются на Чуе.       Накахара никогда не понимал некоторых вещей. Он мог бы рассказать почти наизусть историю Древнего Рима или решить несколько сложных — для всех, но не для него — уравнений, однако то, что заставляет Осаму вести такой образ жизни, для него все ещё было неизвестным. И нет, его совершенно это не касалось. Нет, он ничуть не беспокоился. Накахара был убеждён, что его совсем не заботит судьба "этого перебинтованного ублюдка", но по пути из ближайшей к дому аптеки, где фармацевт снова покосился на привычный чек с бинтами и антисептиками, Чуя поневоле думал, хватает ли мозгов для этого у Осаму. Накахара предпочитал вообще не вспоминать "этого придурка" вне школы, где встреча с ним была неминуема, как бы он ни старался — если не где-нибудь в коридорах или классах, то мыслях, заставляя возвращаться к вопросу, что произошло, почему все так и виноват ли в том Чуя. Ему было всё равно, но какой-то горький осадок в душе его не покидал. Вдруг всё ещё можно исправить? И они бы...       Нет, Накахара не выносил подобных мыслей, но они против воли появлялись в его голове, заставляя продумывать реплики будущих диалогов, на которые никогда не хватало времени или смелости.       "Чёртов Дазай, что с тобой не так?! — думал Накахара, не в силах уснуть. — Только попробуй завтра попытаться увильнуть от темы своими тупыми шутками."

***

      Накахара был точно уверен, что ещё вчера вечером на его запястьях были шрамы, пересчитанные не раз — тринадцать на левом и девять на правом — и оставленные не его руками.       Только сейчас уже ничего нет. Они исчезли. Изящные — о, как он ненавидел этот комплимент — запястья были нетронуты.       "Гребаный Осаму!..." — прозвучало спустя несколько минут тишины и напрасного отрицания логических доказательств.       Неосознанно прокручивая красную ниточку-браслет, Чуя думал о том, что он бы обязательно выслушал Осаму. Помог. Он бы даже смирился с тем, что фармацевт его по имени знать будет. Если бы только…