Хлам

Ковка позволяет Эренду не думать, позволяет не пить, ну, большую часть времени, по крайней мере. Это дом в том смысле, в каком никогда не была Жила: вес молотка и резкий запах раскаленной стали, жар пара и огня, ощущение крупинок пепла и грязи. Это успокаивает, это что-то привычное, как ставить одну ногу перед другой. Эренд знает как ковать с тех пор, как ползал по покрытому копотью полу, и на это всегда, всегда есть спрос. Приятно хотя бы на несколько часов почувствовать себя полезным, особенно когда обычно себя таковым не считаешь. Он старается появляться в кузнице хотя бы раз в неделю, если это нужно по делам Авангарда, да и если не нужно — тоже. По утрам там слишком много народу, а Эренд предпочитает работать, пока не устанет до полусмерти, но это приятная усталость, так что он берет на себя смелость быть единственным идиотом, готовым ковать в течение последних нескольких часов до захода солнца, аккурат посреди дневной жары. Он полирует царапины от зубов щелкозуба и укрепляет заклепки на броне Авангарда и делает всякие полезные вещицы: молотки, копья и наконечники стрел, и на какое-то время всё, кроме работы перед ним, исчезает. Это просто и понятно, в отличие от большей части его жизни. К тому времени, как он заканчивает, солнце только начинает садиться. Эренд утирает пот с лица, пока он не попал в глаза, и вешает на крючок кожаный фартук в подпалинах. На улице жара — да рядом с кузней стоять прохладней! — поэтому он снимает ещё и рубашку, но не успевает подойти к корыту с водой, чтобы ополоснуть лицо, как кто-то стучит в дверь. Раздается грохот, слышится чья-то ругань, и на лице Эренда появляется улыбка, потому что этот голос он везде узнает. Он бросается открывать дверь (может, немного быстрее, чем обычно), и действительно, это Элой скрючилась прямо у порога и, что-то мрачно бормоча, подбирает части разбитой брони и разные куски металла и как попало бросает их обратно в уже доверху набитый ящик. Эренд прислоняется к дверному косяку. — Помочь? — протягивает он с ленивой ухмылкой. — Возьми вот этот, — не поднимая глаз, приказывает она и кивает в сторону второго ящика слева от нее. Ладно. — И я рад тебя видеть, — беззлобно говорит он, покорно поднимая ящик и занося его внутрь. Элой фыркает от смеха. — Я ненадолго, — раздается за спиной, когда он ставит ящик на ближайший верстак, и это ничего, правда ничего. — Я остановилась, чтобы забрать припасы, и Далга настаивает, что нужно взять эти… Её слова прерываются резким вдохом. Искренне встревоженный Эренд оборачивается посмотреть, что случилось. Элой выглядит подозрительно смущенной, но в остальном с ней всё хорошо. — Руки, — говорит она. — А? Веки Элой какое-то мгновение трепещут, а потом уголки её губ опускаются вниз. — Твои руки, — резко повторяет Элой, как будто они лично её оскорбили. — Что это за отметины? — Эти? — Эренд постукивает пальцем по кругам у себя на плече, просто чтобы убедиться, что они говорят об одном и том же. — Татуировки. Сделал их прямо перед походом на Меридиан. — Он никогда не рассказывал ни одной девушке, что был единственным, кто почти потерял сознание где-то на середине процесса, и сегодня не намерен что-то менять. — Все, кто теперь вступает в Авангард, должны их сделать. Правило Эрсы, — усмехается он. Элой пристально смотрит на них ещё немного, её взгляд мимолетно скользит по его лицу, а потом снова упирается в пол. — А, — бормочет она, очень сосредоточенно собирая ещё одну горсть металла и сваливая её в ящик. На него Элой не смотрит. — Ага, — слабо откликается Эренд в отчаянной попытке разрушить натужное молчание. Не помогает. Он что-то упустил? В последний раз они виделись десять дней назад (не то чтобы Эренд считал или что-то в этом роде), и тогда он вроде ничего особо тупого не сделал. Ну, почти наверняка. — Не знаю, зачем это нужно Далге, — говорит Эренд, копаясь в ящике. — Как по мне, это всё хлам. Он смотрит, как Элой добрую минуту жует язык, волком глядя на ржавую груду металла перед ней. — Ну конечно, — тихо и яростно бормочет она, а затем быстрым решительным движением поднимает ящик и заходит внутрь. Ящик ударяется о верстак с таким грохотом, что Эренд вздрагивает. Элой поворачивается, их глаза встречаются, и от её свирепого, вызывающего взгляда у него аж кишки перекручивает. — Я где-то напортачил? — спрашивает он, втягивая голову в плечи, и выражение лица Элой резко смягчается. — О нет, — говорит она и поджимает губы. — Нет, ты не… ничего такого… Она умолкает, разочарованно вздохнув, и отворачивается, оставляя его совершенно сбитым с толку, и… погодите-ка, она краснеет? О. О-о-о. — Приятно знать, — говорит Эренд с внезапной радостью и скрещивает руки на груди, совсем-совсем не играя мышцами. И всё же, глаза Элой чуть распахиваются, когда ему вдруг становиться очень нужно размять мышцы, так что он быстренько вытягивает руки над головой. Её рука невольно дергается, а горло подпрыгивает, когда Элой тяжело сглатывает, вознося эго Эренда куда-то за Шпиль. Не то чтобы Эренд считал себя уродом, но когда симпатичная девушка — и дважды Спасительница Меридиана — загорается как кузнечный горн, при виде тебя (включая пивной живот) — это совсем другое дело. — Знаешь, — говорит он на октаву ниже и наклоняется чуть ближе. Элой, правда, может убить его, но это стоит того. — Если бы ты осталась подольше, я бы мог побольше рассказать тебе о своих татуировках. Её веснушки полностью исчезают под неумолимый жаром румянца, но Элой есть Элой, и полсекунды — это всё, что ей нужно, чтобы нахмуриться и очень показательно закатить глаза. — Пока, Эренд, — едко говорит она, поворачивается на каблуках и выходит за дверь. Он бросается к двери, окликает её, и не может перестать улыбаться. — Нет, правда, я мог бы рассказать тебе все про… — Пока, Эренд, — бросает она через плечо, не останавливаясь ни на секунду. Элой уходит в темноту, но он всё ещё может различить её лицо в тусклом свете факелов. И если из-за воспоминания об этой застенчивой, милой улыбке, которую он увидел, он, ничего не соображая, пялится в потолок, пока, наконец, не заставляет себя уснуть, ну, тут ничего страшного.