Один год. Дурневы
- Пентюшенька, ну ещё ложечку. Ой, какое вкусное… Ты только ротик открой! А-а-ам! – мадам Дурнева, тощая дамочка с болезненно-зелёным цветом лица вновь поднесла ложку с манной кашей к весьма внушительному ротику любимого сыночка Пантелеймона. – Ну, Пентик, ну открой ротик… - Гертруда, мне пора на работу! – донеслось из коридора. Женщина выпрямилась во весь свой далеко не маленький рост – в папеньку любимого пошла – мигнула водянистыми глазками, бледными-бледными, как у изголодавшегося вампира на острове, где проживают только больные анемией, и направилась к благоверному. - Разве ты не хочешь попрощаться с Пентиком? – недовольно поинтересовалась Дурнева у своего мужа, поймав-таки его у самой двери. – Коля, ну разве так можно? - Дорогая, я спешу, - огрызнулся Николай, весьма дородный мужчина средних лет. Соседи достаточно долго удивлялись, как же он, перебравший перед этим троих жён и бессчётное количество убегающий кандидаток на приём руки, сердца и в те времена ещё маленького счёта в банке, не придушил свою жену, а так же, как именно последняя умудрилась родить пятикилограммового Пантелеймона при своей конституции, но вообще-то парой они были достаточно гармоничной. Если рассматривать среднее между двумя. Гертруда была чрезмерно стройной, то есть, костлявой, достаточно безвольной дамой со склонностью к деспотизму и страшной боязнью ко всему, от чего можно заразиться, Николай же – тем ещё толстяком, властным, с противным характером и желанием командовать практически всеми, кроме любимого сыночка. Оный пошёл и в мамочку, и в папочку, причём взял от них всё самое плохое, что только мог, а хорошее, вероятно, оставил всем остальным несуществующим потомкам рода Дурневых. Толстый и уже с самого малого жадный, аки папочка, с такими же мамочкиными водянистыми глазками, а самое главное, со смешанным характером! - Ох, ладно, - вздохнул Николай, шагая к Пентику, как сокращённо называли Пантелеймона. – Твою же… маму. - Не трогай мою маму! – возмутилась Гертруда, наблюдая за тем, как благоверный отдирает липкий комок каши от собственного лица – сыночка хорошо прицелился. - Ути-пути, моё солнышко, - пролепетал Дурнев, наблюдая за тем, как жена пытается поднять чадо. Помогать он явно не планировал, потому как уже успел опоздать на работу, свою любимую, великолепную работу! А надо же кому-то в обязательном порядке передавать старые носки пенсионерам и жертвовать школьникам использованные бумажные носовые платки! Внезапно послышался настойчивый звонок в дверь. Сначала семейство, проживающее в немаленькой квартире на Рублёвке, даже и не среагировало на этот сигнал к действию, но неизвестный явно был не из слабонервных, поэтому ещё несколько раз повторил попытку. - Наверное, Алексей Котлеткин пришёл, сосед наш, - вздохнула Гертруда. – Вот уж человек – сбросил всё на хрупкие плечи жены, между прочим, с генеральскими погонами, а теперь сплетничать явился. - Так прогони, - попытался пожать плечами Николай. Жест этот остался практически незамеченным, потому как костюм двигаться не позволял, ибо оказался чрезмерно тесным. Впрочем, Дурнева это ничуть не напрягало – ладно уж, придётся ограничить свою физическую деятельность, но разве от этого ему будет так плохо? - Мне скучно, - пожала плечами Гертруда. – Пойду открою. Николай покачал головой. Ему совершенно не хотелось спорить с женой, к тому же, следовало отправляться на работу. Мало ли, ведь его заместитель в прошлый раз украл три носка! И он после этого не уволил нахала, потому что являлся очень-очень-очень жалостливым человеком. Ну, прям очень-очень! Дурнева уже подоспела к двери и даже повернула ключ, потянула за ручку, а потом… замерла. - Коля-а-а! – взвизгнула она достаточно громко, чтобы муж не услышал, но и достаточно тихо, потому что голос срывать из-за какого-то там происшествия совершенно не хотелось. – Что это? - Ребёнок, - спокойно ответил Николай. Он пока что не понял, какое именно отношение имеет завёрнутое в одеяльце и положенное в футляр от контрабаса дитя, которое сжимает в руке письмецо, поэтому и среагировал чрезмерно миролюбиво. - Надо отнести это в детский дом, - скривилась Гертруда, но всё же наклонилась и попыталась вытащить смятый листок бумаги. – Да что за беда рыжая! Рыжая? Почему-то это слово напомнило о чём-то крайне неприятном, но Дурнева моментально выбросила плохие мысли с головы и развернула письмо, углубившись в чтение и даже не слушая, что именно говорит Коля. - Так, так, - вслух шептала женщина. – Ага, вот! София и Леопольд Гроттеры погибли в горах… Так, это не важно, это не интересно! Есть! Сиротой остался их годовалый сын Тимофей Гроттер, который вскоре будет передан… родственникам. О господи, только не это! Ленчик Гроттер! - Что – не это? – удивился Николай. – И кто такой Ленчик? - Очень далёкий братец, - прошипела Дурнева. – Но, получается, что мы теперь не можем выбросить этого ребёнка или сдать его в приют! - Почему ещё не можем? - Да потому что у тебя политическая карьера! Благотворительность, - Гертруда скривилась. – Поэтому придётся приютить… Мой Пентик! Мужчина лишь пожал плечами и, брезгливо скривившись, подхватил свёрток, стараясь не прикасаться к ребёнку. У него в жизни существовали только две важные вещи – Пантелеймон и карьера, а бедным Пентику жить будет гораздо труднее, чем рядом со сводным братишкой, пускай и не самым приятным в мире. Гертруда, фыркнув, прихватила всё же футляр от контрабаса – он показался меркантильной женщине недешёвым, вдруг получится продать? Маленький Тимофей, проснувшись, заплакал, будто бы предчувствуя годы приятнейшей жизни с Дурневыми, но на него, естественно, никто не обращал внимания. Это ведь не Пентюшечка, значит, обед строго по расписанию.***
Семь лет. Первый класс
- Рыжий-рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой! – захохотал один из мальчишек, бросаясь куском мела в Тимофея. Гроттер, мальчик лет семи, щуплый, невысокий, да ещё и с ярко-рыжими волосами, вечно подвергался издевкам со стороны одноклассников. И, несмотря на то, что веснушек у него вроде бы как и не было, от этого противный стишок не становился более приятным, а окружающие дети миролюбивыми. - Я не конопатый! И никогда не убивал своего дедушку! – сжимая кулаки и испытывая желание треснуть по голове кому-то портфелем или учебником, а потом ещё так, от себя, добавить, прошипел Тимофей. - Да ты не переживай, Тимоша, - одна из девочек устроилась на краешке парты и начала листать старенькие книги, всученные мальчишке Дурневыми – на новые у них, обладателей квартиры на Рублёвке, денег не было, - мы ведь в шутку всё. Мы все прекрасно знаем, что ты не убивал своего дедушку! Да потому что его нет! - Ну да! Ты же у нас безродный сиротинушка! – захохотал Лев Мумриков, крайне неприятный субъект с длинным носом, который он совал туда, куда не следует. Пантелеймон покосился сначала на лучшего друга Лёвушку, потом – на сводного братца Тимофея, а после громко-громко захохотал. Дурнев рос, но совсем даже не хорошел. Да, он был потолще даже некоторых преподавателей, вот только роста мальчишке не хватало. И ума, кстати, тоже. На лице постоянно водилось несколько прыщей, и что-то подсказывало Тимофею, что потом, года через три, их будет куда больше. А что уж говорить о подростковом возрасте? - У меня есть родители! – возмутился Гроттер, с ненавистью посмотрев на одноклассника. Порой у него возникало непреодолимое желание уничтожить всех, кто только подвернётся под руку, лишь бы к нему никто не лез. Вот доказать один раз, что он очень опасен, а потом и не подойдут дальше! Но слишком часто добро побеждало жалкие зародыши мести, и Тимофей успокаивался, вздыхал и напоминал себе, что когда-то он будет взрослым и сильным, вот и докажет всем-всем-всем, что он чего-то стоит. А пока что не стоит спешить, надо жить и пытаться сопротивляться обстоятельствам. Махнув рукой на очередного шутника, привыкший к издевательствам дома Гроттер уселся на стул и вновь углубился в мечтания, свойственные ему из-за неимения нормальной жизни. Почему-то Тимофей верил в волшебников. И, несмотря на те гадости, что говорили Дурневы о его родителях, мальчик иногда думал, что его мама и папа – могущественные волшебники, которые просто не могут сейчас его забрать. Просто так надо, а потом, через несколько дней/месяцев/лет всё закончится, и их семья воссоединится. Тогда уже навечно. И не будет больше Дурневых, идиота Пентика, который только и знает, что волоски приклеивать к своим игрушкам, дабы он, Тим, ни в коем случае их не тронул. И почему его так ненавидят? Тимофей не хотел в это верить, но понимал, что никто его никогда не заберёт. Сколько бы Николай не говорил о том, что его родители в тюрьме, Гертруда всё время прибавляла «только умерли уже давно, от голода и того, что слишком плохо себя вели». - И ты сдохнешь, как и твои… - вдруг заорал Пантелеймон. Оказывается, он только что подкрался к Гроттеру, склонился над ним и закричал прямо на ухо, дабы напугать. Делать так мальчик любил практически настолько же, как и запирать Тимофея на лоджии, причём именно в те дни, когда было особенно холодно и мерзко на улице. И тогда приходилось стучать кулаками в стекло и пытаться открыть. То есть, скорее всего, ждать, пока тётя Гертруда придёт. Когда Дурневы собирались вместе, для маленького Гроттера наступал самый настоящий кошмар. Они носились с Пентиком, едва ли не в рот ему заглядывали, ждали, пока тот выскажет хотя бы одну умную мысль, а на Тимофея постоянно орали и заставляли его делать что-то ещё, наказывали, придумывали для этого всевозможные причины… Тим любил, когда Николай уходил на работу, а Пантелеймона брал с собой, чтобы тот учился руководить людьми. В те дни Гертруда заглядывала к Алексею Котлеткину, и они там общались непонятно сколько времени, а ему, Тимофею, можно было наконец-то украсть что-то с кухни и нормально поесть. Но иногда случалось так, что Дурнева оставалась дома, а Пантелеймона всё ещё не было – он ведь всё же иногда сбегал на улицу, подальше от мамочки, больной паранойей. В те дни тётя Гертруда была либо очень злая, либо очень добрая. Гроттер помнил, как один раз она смотрела фильм о том, как маленького ребёнка подбросили дальним родственникам погибших, а те потом издевались над подкидышем, едва не уморили, и плакала. Может, потому что дождь шёл? Но это было лишь один раз, а после за Гертрудой не наблюдалось совершенно никакой сентиментальности. И жизнь становилась всё хуже и хуже… - Гроттер, к доске! – послышался крик учительницы, дамочки крайне нервной и, надо сказать, весьма неприятной. Горестно вздохнув, Тимофей поднялся на ноги и поплёлся к доске. Ну и что, что он знает, как решать эти примеры? Всё равно вряд ли что-то хорошее будет.***
Двенадцать лет. Яна-Ягуния
Гроттер ещё раз покосился на оставленный около стенки на лоджии футляр, а после перевёл взгляд на тетрадку. Вновь оглянулся. Написал несколько примеров. Поднялся. Откашлялся и наконец-то решился подойти. Защёлки поддались с первого раза, и мальчик увидел желанный контрабас. Рядом, у самой стенки футляра, ютился достаточно длинный смычок, коим он ещё пока не умел пользоваться. Нет, действительно, ему достаточно рыжих волос, не хватало ещё занятия музыкой. Послышался стук, но Тимофей даже головы не поднял. Его интересовал только этот инструмент, такой диковинный, великолепный. Мальчик провёл кончиками пальцев по тёплому корпусу контрабаса, прикоснулся к струне и прикрыл глаза, вновь погружаясь в мечтания. Сидел, забывая о времени, забывая о том, что Пентик только что звал на ужин, что скрипнула защёлка – лоджия закрыта теперь надолго, возможно, до самого утра. Тимофей долго ходит туда-сюда по комнате, пытаясь собраться с мыслями. Спать ему не хотелось, а вот время ускользало практически неощутимо, улетало куда-то вдаль, забывая сообщить своё местонахождение. На улице было очень темно, да и не странно оно, потому что поздняя осень. Слишком поздняя осень. Тим знал, чего он ждёт. Сегодня его едва не отправили спать в комнату, вот только он отказался. Потому что сегодня должна была сбыться его мечта. Сегодня он улетает в Тибидохс. Ещё совсем недавно, около недели назад, прилетела Ягуния. Вся в гипсе и на огромной кровати, свистнутой из какого-то там магпункта, что ли – он точно не запомнил странное новое слово. Вломилась в окно и сказала, что он отправляется в школу волшебства. Стук в окно повторился несколько раз, и Гроттер наконец-то одумался и бросился открывать его. - Привет, папочка мой дедуся! – весело поздоровалась девочка, зависшая в воздухе на пылесосе. – Что смотришь, подвигайся! Здесь холодно! Ночной гостье было лет двенадцать, столько же, сколько и самому Тимофею. Светловолосая, бойкая, не слишком низенькая, но и полная, она действительно смахивала на какого-то лидера класса, что вроде бы и не отличница, но все за нею идут и все с нею дружат. - А где Ягуния? – поинтересовался Тимофей, не узнав в девочке свою знакомую комментаторшу в гипсе. - Вот она самая! – девочка взмахнула рукой, указывая на себя. – Яна-Ягуния собственной персоной! - Ты? Так ты… - Твоя однокурсница, папочка мой дедуся! Нет, я прямо зверею, как можно настолько плохо разбираться в людях, а? Прямо позор какой-то, - Яна заулыбалась и продолжила. – Готов? - Готов, - кивнул Гроттер, забрасывая на плечо небольшой рюкзачок с вещами первой необходимости. Всё остальное смысла брать не было, потому что в старых куртках Пентика стыдно появляться на людях. - Ну, тогда полетели, - скомандовала Ягуния. – Ты, наверное, на пылесосе – как корова на льду! А вот мы, девчонки… - Я – корова на льду?! – возмутился Тимофей, усаживаясь на родной контрабас и поправляя перстень с противным нужным голосом, принадлежавшим его деду. – Ну тогда держись! Торопыгус Угорелус. - Не гони, идиот! Дедушку погубишь! - Ого! И это новички, - это были последние фразы, которые расслышал юный Гроттер, мчась к своей новой, интересной и более приятной жизни, чем была раньше…***
Семнадцать лет. Наше время. Тибидохс.
- Приземлились все! На сегодня тренировка окончена! – громко оповестила Солоха и, прихрамывая, направилась к зазевавшимся джиннам. – Чего стоите. Обормоты! Гоярыню кто закрывать будет, я, что ли? Быстро, быстро! - Уф! – Гроттер подхватил футляр от контрабаса, причём с самим контрабасом внутри, и направился в стороны выхода из драконбольного поля, мечтая только о том, чтобы принять душ, лечь и поспать. А ещё, чтобы Пентика наконец-то отселили. За последние пять лет Тимофей если и изменился, то незначительно. Ну, вырос, да – на рост, в отличие от некоторых, не жаловался. Но волосы остались всё такими же рыжими, глаза – зелёными, кожа – смуглой… И всё такой же костлявый, как выражался стокилограммовый Пантелеймон – при его-то метре пятьдесят. То, что эта «костлявость» называлась хорошей спортивной формой, Дурнев, редкий ленивец и трус, не учитывал. - Папочка мой дедуся, какой кошмар! – возмутилась Ягуния, всучив любимый пылесосик Константину, своему избраннику, отличнику, первому красавцу светлого отделения и просто хорошему человеку, несмотря на свои статусы, до сих пор ещё не зазнавшемуся. – Правда, Тим? - Ага, - кивнул Тимофей. – С ума сойти можно! - Что, светленькие, умаялись? – иронично поинтересовалась Жоржетта Жикина, задрав свой греческий нос с идеально ровной поверхностью, как выражалась Яна. – А я вот… Марк! - Иди нафиг! – добродушно посоветовал Шито-Крыто. – И сама носи свою швабру, прямоносая ты наша! - Смотрите – Грааль Гардарика полыхает, - подал голос Михаил Феклищев, самый младший игрок основной сборной. И действительно, одна за другой приземлялись лавки с первокурсниками, а сразу за ними, Мейдат с Зубодёрихом, а так же три ступы. - Переростки какие-то, - хохотнула Горьянова, приглядываясь к старшим новоприбывшим. - Некромаги, - шепнут подоспевший Верослав. – Они, говорят, сразу к нам, на пятый курс… Здесь, около моста, собрался практически весь их курс, потому что дальше не пускала Пельменница – огромная циклопша с кучей дури в голове. Малыши, перепуганные, бегали туда-сюда, то и дело пытались прижаться к преподавателям, а после ещё и повизгивали от переизбытка чувств. Тимофей, привыкший уже к первокурсникам, обратил внимание на тех новеньких, что постарше – почему-то они всё же заинтересовали парня. Некромагов, как выразился Попугаев, было трое – два парня и одна девушка. Первый из юношей, чрезмерно высокий, чрезмерно худой, был каким-то уж чрезмерно странным. Волосы его, торчащие в разные стороны, оказались разноцветными, что, впрочем, не было бы большим удивлением для однокурсников Склепова, если бы не слишком умное выражение лица. Второй же, юркий, пониже, русоволосый, крутился возле преподавателей, что-то выспрашивал и то и дело косился на своих коллег. - А новенькая ничего, - хмыкнул Гробыний, косясь на девушку. - Ничего? – Марк, остановившийся рядом, присвистнул. – Найдёшь мне такое «ничего» среди наших – яд твой! - На черноволосых потянуло? – язвительно поинтересовался кто-то из толпы, но Шито-Крыто лишь махнул рукой и вновь принялся разглядывать некромагиню, оказавшуюся достаточно привлекательной особой. Черноволосая, смуглая, с приятными чертами лица, как можно было разглядеть с такого расстояния, девушка вела себя крайне спокойно и сдержано. В одной руке она сжимала папку, всё того же, могильного цвета, во второй держала длинную бамбуковую трость, вероятно, использующуюся в магических целях. Некромагиня то и дело одёргивала одного из своих коллег, того, что повыше, и недовольно косилась на второго, более разговорчивого, чем все остальные. Тимофей помимо собственного желания встретился с таинственной незнакомкой – хотя это, конечно, не надолго, - взглядом и содрогнулся. Глаза, в тон волосам, трости и большей части одежды, оказались тоже чёрными, но дело было даже не в этом. Они ничего не отражали. - Значит этого, длинного, зовут Леонид Свеколт, - тем временем шептал Верослав Попугаев, непонятно откуда узнавший данную информацию. – Он типа нашей Шурочки. Второй – Жорж Аббатиков. По-моему, жуткая выскочка, да и вообще, непонятно что… А девушка, - юноша сделал многозначительную паузу, будто бы уже представляя себя с новой однокурсницей, - хи-хи, Глебианна Бейбарсова! - Кто? – переспросил Гробыний. - Глебианна. И, между прочим, у тебя имя похуже. Это хотя бы настоящее, а, Андрюшенька, - хмыкнул Марк, вспоминая случайно услышанное имя друга. - А почему это ты вообще на неё смотришь, а! – возмутилась Гломова. – Какая-то курица с папкой! - Ну, не скажи, Галя… - присвистнул Шито-Крыто, отмахиваясь от возмущающейся Жикиной. – Как по мне, очень даже хорошенькая… А творчество – это просто прекрасно! - Ага, - кивнула Галина. – Но вы все можете думать о какой-то новенькой столько, сколько хочется. А ты, - Гломова поднесла кулак к носу Склепова, - будешь мечтать исключительно обо мне. Понятно? - Угу, - кивнул Гробыний. Действительно, для себя же лучше будет… Галина фыркнула, покосилась на некромагиню, как-то слишком нехорошо покосилась, но больше ничего делать не стала, вероятно, действительно опасаясь того, что именно может случиться. Шито-Крыто, отмахнувшись от надоедающих однокурсников, бодрым шагом направился к новеньким, естественно, игнорируя Жоржа и Леонида, но зато внимательно поглядывая на Глебианну. Бейбарсовой, судя по всему, было всё равно. Она лишь раз окинула взглядом собравшуюся толпу, а потом повернулась к преподавателям, которые сейчас о чём-то рассказывали первокурсникам. Судя по всему, некромагине было абсолютно всё равно, что именно поясняет Мейдат – она просто не желала общаться с будущими однокурсниками. - Привет! – весело поздоровался Марк, таинственно улыбаясь и не отводя взгляда от Бейбарсовой, к которой он приблизился. - Интересно, а что случится, папочка мой дедуся… Странные они какие-то! – весело воскликнула Ягуния, обращаясь к Тимофею. Гроттер только фыркнул. Он бы с удовольствием отправился бы в Тибидохс и отдохнул бы от тренировки, так Пельменница не пускает, видите ли, чтобы малышей не задавили! Да что им станется, таким наглым малышам! Тим приблизительно представлял себе, что именно случится. Вероятно, как обычно и случается с девчонками, к которым пристают (примеров было много – даже на их курсе), эта некромагиня завизжит, ну, ударит по лицу или просто отступит, а потом явятся её друзья. А если просто поговорить – так ещё улыбаться будет, кокетничать – Шито-Крыто, в конце концов, на чудище тоже не похож. - Ну, здравствуй, - хмыкнула Бейбарсова, оборачиваясь к Марку. - Рисуешь? – парень покосился на папку, которую держала Глебианна. – Позволь посмотреть? - Не позволю, - всё в том же тоне ответила девушка, недовольно покосившись на будущего однокурсника. Судя по всему, она была не слишком-то и рада подобному общению, да и вообще, пока что не планировала налаживать контакты. Шито-Крыто был одним из самых сильных магов тёмного отделения, прекрасно разбирался в зельях и, что самое главное, в последнее время стал слишком уж самоуверенным. И именно поэтому он просто протянул руку, планируя взять-таки рисунки. Прищурившись, Бейбарсова подняла свою трость и отвела ею руку юноши. Она была явно недовольна подобным обращением к себе, не желала отвечать на какие-либо вопросы и, самое главное, не собиралась терпеть вмешательства в свою личную жизнь. - А что, там нечто противозаконное, а? – поинтересовался Шито-Крыто. – А вдруг всё-таки нечто интересное? Знаешь, думаю, ничего не случится, если я всё же посмотрю… Марк собирался сказать что-то ещё, но не успел. Девушка, возмущённо фыркнув, вновь вскинула свою трость, служившую магическим оружием, и легонько стукнула оной своего собеседника по руке. - Эй! Ты лучше не… - Аббатиков, судя по всему, планировал сказать что-то, но не успел. Шито-Крыто захрипел и согнулся пополам, схватившись за живот. Судя по всему, у него начались резкие боли, да и вообще, парень задыхался и не имел сил ничего сказать. - Немедленно прекратите! – возмутился кто-то из курса. – Ты же его убьешь! - Действительно, перестань! – возмутилась Ягуния, порываясь стукнуть чем-то, например, пылесосом, новенькую. Преподаватели уже удалились, поэтому контролировать ситуацию было некому. - Это всё поправимо, - загадочно протянула Бейбарсова и, прищёлкнув пальцами, направилась к остальным некромагам, уже перешедшим мост. Тимофей содрогнулся, вновь поймав на себе взгляд новенькой. Всё-таки, он ошибался. И очень даже серьёзно ошибался – Глебианна оказалась очень даже необычной особой...