История одной зимы

      —Просыпайся-я. — долго и капризно, пока Дотторе не мог продрать глаза его расшевеливали. — Как же ты крепко спишь. Давай, открывай глаза. Уже вечер, солнца нет.       Но сил проснуться мужчина не нашел, только невнятно и возмущенно пробормотать:       —Отстань, Коломбина.       —У-у-у, как тяжело тебя акклиматизирует. Милый муж, я что-то пропустила?       «Милый муж?» — ему не показалось? Сон сняло как рукой, его глаза открылись: блестя улыбкой, над ним нависала Синьора.       —Ну ты чего? Вчера вернулся из Сумеру, бодрый был, а сейчас...не заболел? — пока он в непонимание до костей онемевший, она рукой прижалась к его телу. — Негорячий.       Он не дал ей убрать с себя руку:       —Не уходи.       —Я...рядом. Зачем ты так крепко держишь руку?       —Не могу поверить...я видел ужасный сон.       —Какой сон?       —Н-не помню...ужасный. — Дотторе решил не ведать Синьоре историю кошмара длиною в год.       Но между ними повисло неловкое молчание. И все-же девушка, вздохнув, прилегла на мужа.       —Я тоже видела дурной сон... — робко призналась его леди.       —Какой?       —Почти не помню...только перед глазами, как кто-то толкнул в спину, и как потом ослепила молния...и темнота. Пф, никогда не любила молнии.       —Молнии...молния? Синьора, когда последний раз ты была в Инадзуме?       —Несколько месяцев назад.       —Для чего ты там была?       —А...Не помню. — со стороны виделось — Синьора растерялась, как правда не могла вспомнить. — Как странно, я правда не помню.       —А в Ли Юэ и Мондштарде?       —Очень давно не была.       —Как странно...       Ему стало не спокойно, а Синьора, сначала долго пытаясь что-то вспомнить, потом, плюнув на тщетные попытки, сама упала на подушку:       —К черту работу, Дотторе. Давай уволимся. Найдём спокойную работу, где не будет беспрестанных командировок... Всё будет иначе. Жизнь, в которой мы заведём ребёнка. Я всегда мечтала испытать это чувство — выносить под сердцем, стать заботливой мамой. Ведь у меня всё для этого есть. — Синьора положила руку на любящего мужа. — Может, пора?       —Синьора... — больше его испугало, как смело Синьора мечтала, нежели то, о чем. В её мечтах невозможное, и это не желание покинуть пост Предвестника. — Ты забыла?       —Что забыла?       Перед тем, как ему ответить, в него голубого глянули её глаза, пылающе светом, самым чистым и невинным:       —...Скоро отпуск. Может, тебе поможет отдых. — он не посмел погасить тот свет.       —Отпуск...а потом по кругу снова 10 лет рутины. Я устала. Быть с утра дипломатом, а вечером строить политику жёсткой силы — это рыть могилу самой себе на утро. Мне кажется, когда-нибудь эта могила дороется. Мне кажется, пора остановиться.       Как странно говорила это Синьора. Легко, не сожалея — как говорила ли она это про себя?       —А ты помнишь, ради чего являешься Предвестником?       Без грусти, но с надеждой на завтрашний день она снова прижалась к нему. Одолело замешательство. Всё, на что осмеливался Дотторе — только с догадками смотреть на свою ли Синьору, пока она не ответила:       —Нет...не помню.       Но не видел и не было в её глаза грусти. Только улыбка, словно есть одно желание. Синьора снова всё забыла. Но никогда это не углублялось настолько, что она пожелала бы покинуть свою работу. Она никогда не забывалась настолько, что потеряла бы цели своей жизни.       За завтраком, наблюдая за Синьорой, в ней Дотторе видел только светлый жизнерадостный луч. Синьора вела себя настолько живой, что, к ужасу, не казалась настоящей.       —Синьора...       —Да?       —Ты снова всё забыла?       —Снова? — на него смотрели невинные, к несчастью, пустые глаза.       —Да, снова.       —Дотторе... — увы, ничего не понимала, но нашла выход — впустить свою ладонь в его и нежно поцеловать, оставив его крепкую ладонь на своей груди, следом свою положив ему на лицо, где натянула улыбку. — Разве это плохо — забывать несчастья? Почему-то мне кажется, так было со мной всегда.       Столько счастья было в тех словах, словно она помнила, сколько ужаса забыла.       И так правда было всегда: на памяти Синьоры всегда была печать амнезии — её ледяной кокон. А годы предавали забвению новые несчастья. Так была ли это печать их Архонта? Или…Синьора с самого начала сама накладывала на свое сознание то, чему посвятила дипломную работу в Академии?       Безмолвно рассуждая над этим, он взял её нежные руки и, закрыв глаза, трепетно поцеловал их, но когда взору пришлось пасть на них:       —На твоих руках нет шрамов. — осознал: они всё ещё во сне. Синьора снова заставила себя всё забыть. В осознании этого шёпотом из него невольно вырвалось: «Зачем…»       —Что «зачем»?       Но Синьора услышала те слова. Но он сделал вид, что ничего, никаких слов, не случилось. Он только прижал её к себе, молча, улыбаясь, и только снаружи. Внутри же же он кричал от отчаяния:       «Ты так и не смогла выбраться из своего кошмара… мы снова вернулись к тому, с чего начинали. Теперь ты совсем как та, которую я помогал воскресить: настолько растеряна, что в тебе едва ли складывается картина мира. И все-же, когда он сам разрушил многолетние труды, он верно сказал мне: «Те копии — не моя жена. Только умерев, они стали для меня настоящими. Ведь моя настоящая жена мертва». Синьора, моя жена, к несчастью, ты мертва... Всегда ты просила меня помочь, когда я только глазом увижу, что ты теряешь себя. Напомнить, кто ты есть, зачем и какими методами ты идёшь к своей цели. Но в это раз...ведь ты сама себя заставила забыть! Зачем? Нет, я знаю, зачем… Синьора, ты не смогла выбраться из своего кошмара… всё, из-за чего ты чувствовала себя неживой, было твоим кошмаром…»       Дотторе в одиночестве бродил по дому. Всё настолько, до безумия, в нём стало жизниподобно, что, если бы он не заметил отсутствие шрамов на теле Синьоры, то так и считал бы сон явью. Стоячие веками стены могли навеять тысячу воспоминаний. Они переехали в этот дом почти сразу, как поженились. Настояла Синьора. Не осуждая Дотторе за его на то время деятельность, ей всё-таки было не совсем спокойно находиться в доме, местами подходящем на морг. В новом же доме под невинные научные опыты Синьора щедро оставила целую комнатку. С ремонтом Дотторе узнал, что, даже почти бессмертному человеку, сорвать спину — дело самое возможное. Тогда наступил момент, когда из них двоих в роли доктора выступила Синьора. С одной стороны это было приятно, с другой — врачи такие существа, что манипуляции над собой им трудно стерпеть. В конце концов, врач — самый худший пациент. И всё же с горем пополам, дособирав камин, Дотторе привёл дом в вид, каким был прошлый.       Но всё-таки этот мир изменился: стрелки часов вернулись в ход. Неужели только всё забыв, Синьора смогла закончить бесконечный день и вернуть в ход время? Но это правда так. Только сад мёртвых роз остался по-своему укрытый льдом от времени. Таким его запомнила Синьора.       «Разве возможно так всё забыть? Ведь даже Боги, предавая себя забвению, сохраняют забвенное где-то глубоко».       Восседая над розами, он пытался осознать: как вернуть Синьору? А нужно ли это? Ведь Синьора совершила это по своей воле. Но не давало покоя: а где она настоящая? Есть ли она ещё? Сердце трепетало в не спокойствии.       Но его думы были потревожены:       —Ты прав. Ничего не исчезает бесследно.       —Детский голос...Властительница Кусалини. Вы здесь.       —Без помощи Ирминсуля невозможно полностью уничтожить информацию. Синьора не уничтожила свою память. И сейчас она где-то существует, только без части себя, которую отдала тебе. Если ты того хочешь, я знаю, как воссоединить сознание в целое.       Без страха, что и в этот раз Архонт Мудрости разобьёт сон, ведь теперь это не его сон, а его хозяин верит, что живёт, Дотторе открыл ей путь:       —Что вы можете сделать?       —Рассказать, как ты можешь собрать её сознание в целое. Взамен я хочу, чтобы ты освободил меня. Не только моё сознание, но и физическое тело.       —Чтобы остановить создание Искусственного Архонта?              —Да. Искусственный Архонт никому не принесёт победы. Ведь я видела и его, и твои мечты тоже. Разве ты правда думаешь, что в новом мире Синьора мечтает увидеть руины? Только их оставит ваш Предвестник, став Богом и отомстив миру за свои обиды. Искусственный Архонт задумал страшное.       —Я знаю, что, завершив своё превращение в Бога, его разум очистится.       —И он знает это. И не позволит вам сделать последний шаг над ним. Осталось мало времени. Если его не остановить сейчас, потом это сделает Небесный Порядок, а вместе с ним покарает и тех, кто его создал — народ Сумеру...В тебе нет сочувствия к жителям леса, но пустыня — ведь тоже часть Сумеру.       —Нет. Между ними стена, которую воздвигли люди, и Боги им не помешали.       —Я ничего не могла сделать. Отбрось свои обиды и позволь мне помочь моему народу.       —И сейчас вы ничего не можете сделать.       —Ты не прав... Да...я всего лишь луна, а настоящее Солнце Сумеру давно погибло, но я хочу засветить также ярко, как светила Руккодевата. Мне не дали этой попытки. Люди, пленившие меня, не хотели видеть мудрость в лице ребёнка. Они — утопленники высокомерия над самими собой юными. Тебе тоже не чуждо высокомерие к себе из прошлого. Но чувство обретенной мудрости не делает нас в прошлом несовершенными. Это только доказывает, что мы идём вперёд. Но не нужно из самого себя создавать Тень. Мы имеем право существовать в любой версии себя, но каждой версии своё время так же, как родителю нельзя, видя в своих детях несовершенные версии, пренебрегать высокомерием… Может, посмотрев с такой стороны на версию себя, с которой ты живёшь в одно время, ты поймёшь это. Ведь, в конце концов, я тоже несовершенная версия, но Руккодевата никогда не осудила меня…я чувствую это.       —Так Руккодевата жива?       —Она отдала своё сознание дереву Ирминсулю.       —Но Ирминсуль горит…       —Да…и всё, о чём он просит, чтобы «мир забыл меня». Умирая, Руккодевата просила, чтобы мир забыл её. Я не знаю, как это сделать и что случится после… Но в этом мне никто не помощник. Сейчас есть другая проблема. Мы можем помочь друг другу.       Он согласен ей помочь. Но:       —Властительница Кусалини, при всей безнравственности создания Искусственного Архонта, вы желаете забрать у нас Бога, что своюет на нашей стороне, поэтому я имею право потребовать равноценный обмен.       Божество Мудрости знала его желание:       —Да будет так: я отдам тебе свое Сердце Бога, когда остановлю создание Искусственного Архонта.       —Да будет так. Теперь о способе воссоединить сознание.       —За пределами сна есть лабиринт. Он хранит в себе всю память хозяина сознания. Тебе нужно пройти в его глубь и забрать, что она отделила от себя. Но ложный Бог Мудрости не видит стен лабиринта. И я не успею здесь помочь, мне надо остановить запуск Архонта, поэтому попроси помощи у своего Архонта. Она тоже может видеть стены лабиринта. Будь готов, что между моментом, когда ты войдёшь в лабиринт, и моментом, когда выйдешь из него, в реальности пройдёт гораздо больше времени, чем ты почувствуешь. На этом всё… Я помогу тебе связаться с твоим Архонтом.       Кусалини поведала, как попасть в чужой сон. Встретиться в реальном мире он обещал ей, когда настанет ночь здесь, когда проводит в сон Синьору. Ведь насколько бы, наполненная одним счастьем, она не была бы пуста, она все равно его любимая Синьора. И когда всё вернётся на круги своя, она тоже вернётся в единое целое её сознания.       —Спи спокойно, любовь моя.

«Спи, словно нет больше в этом мире войны…в мире, где все грехи время отпустит и простит…»

      —Я люблю тебя. До завтра в новом дне… — она прошептала, закрывая глаза и провожая свой первый живой день.       В сладком забвении Синьора уснула. Но Дотторе не поспешил просыпаться. Сначала он решил встретиться со своим Архонтом.       —Мне нужна ваша помощь.       Дотторе рассказал, что сделала Синьора и чего хочет он, на что Архонт с сожалением ему ответила:       —Время миров бежит слишком по разному. Своему сознанию я не могу позволить остаться здесь на длинное время, однако проводника по лабиринту я дам. Но прошу поторопиться в реальности. У нас осталось меньше времени, чем мы планировали.       —Думаю, я должен рассказать, что сделал…       —Я знаю. Небесным порядком ты провозглашен Богом Мудрости. Ты встретил Асмодей.       —В её планах было только убить меня. Но она обратила смерть вспять, сказав, что «за мою жизнь ей пообещали кое-чью больше».       —Я знаю… Что ещё она тебе сказала?       —Человек, вызвавший на дуэль Синьору, — её пешка. Она и существо с ней рядом. Коломбина не может назвать то существо человеком. Я попытался их убить. Мне помешала Асмодей. Я ждал встречи с ней. Бесспорно…было глупо надеяться, что против неё я смогу что-то сделать.       —Покажи мне образы её названных пешек.       Дотторе воссоздал образы. Как только это случилось, Царица обомлела:       —Девушка, что человек, — Принцесса Каэнриа'х… Она не умерла. Но как она стала слугой Селестии…       —Она использует силу Богов, не имея Глаза Бога. — ко всему уточнил Дотторе, и тогда на лице Царицы очертился ужас:       —Принцесса убила себя…Король воскресил её даром Времени… — и она отчаянно прозрела. — Между Принцессой и Асмодей с самого начала завязался Контракт.       —Ваше Величество, может ли быть такое, что источником силы, Глазом Бога, девушки является существо рядом с ней?       —Скорее всего, это так. Но то существо не бездушно… через Глаз Порчи я видела душу, и я не знаю того цвета, что видела в ней.       —Значит, Асмодей с самого начала узнала, чем мы занялись?       —Всё свидетельствует тому, что — да.       —Почему по сей день она не вмешалась радикально?       —Возможно, она сама желает, чтобы бой с ней настал в момент, когда я сольюсь со всеми семью Сердцами.       Мнимая граница не позволяла вспыхнувшим снова в приумноженной силе боли и гневу вырваться наружу, чему Царица не могла позволить. Не здесь, не при Дотторе. Он горит тем же, чем она, и позволь она проявиться своей ярости — она одержит верх над ними всеми. Но потребовав разорвать оковы сна, Царица получила отказ с просьбой выслушать ещё:       —Вы знали, как люди получают Глаз Бога?       —Да.       —Почему вы сразу, ещё давно, не рассказали мне об этом?       —Это была твоя большая мечта. Я не могла её отнять. Ничего страшного в том, что сейчас ты получил её глаз. Даже ими она не видит многого. В конце концов они все будут разбиты. Как и Глаза Порчи...       —Глаз Порчи это тоже форма контракта? С вами.       —И да, и нет. Глаз Порчи это симбиоз Жизни и Смерти. В отличие от Глаза Бога, у него другой принцип создания. Это контракт Жизни и Смерти. Но в Глазе Порче доминирует Смерть, потому что Бог Жизни мёртв...       —В мече, «полученном вами трофеем над Богом», сознание Бога Жизни — вашей сестры?       —Да. Я не буду это скрывать. Однако я не ведала этого тебе. Дотторе, откуда ты узнал?       —Жизнь и Смерть — по природе противоположны, как вечность и мимолетность, чьим олицетворением являлись Вельзевул и Балл — Боги-близнецы.       —Верно... Но если ты сам понимал, то целью вопроса было иное. Что ты хочешь узнать?       —Желали ли вы… чтобы ваша судьба в отношении сестры сложилась иначе?       —Нет. Смерть — был для неё наилучший исход, вне зрения того, что она сделала. Когда всё закончится, я разобью этот меч и отпущу её, а пока мне нужна её сила. Пусть это прозвучит странно, но Смерть не может дать долголетия, кое имеете вы, это даёт только её сила.       —А какое бессмертие можете дать вы?       —О чём ты говоришь?       —О Тайне Смерти.       Слова разбили маску стали на её лице.       —Нет, Дотторе. Нет. Прошу, не ищи Тайны Смерти. Кто...тебе о ней рассказал?       —Алазель. Она сказала, что Рейдоттир, узнав Тайну Смерти, обрела бессмертие.       —Она сказала тебе цену Тайны Смерти?       —Только сказала, что не каждому она по нраву.       —Дотторе...прошу, не повторяй судьбы Рейдоттир. Она была не плохим человеком и просто всем сердцем желала своего. Так же сильно, как ты желаешь быть с Синьорой. Я не сужу её желание, и не осужу тебя, если случится непоправимое. Но жесток суд за последствия. И однажды уже случилось, что случилось... В конце концов Каэнриа'х уничтожен за грех Рейдоттир. Жители Каэнриа'х были готовы отказаться от силы, но Рейдоттир подумала, что исчезнув из этого мира, она избавится от расплаты, но, как только она впустила в себя Тайну Смерти, Хранитель Небесного Порядка узнала об этом, но не успела получить жизни Грешника — Рейдоттир раньше её убила себя и отошла в мир Теней. Самоубийством она только избавилась от физической оболочки, но с Тайной Смерти её сознание стало сравнимо Богу Смерти — она всегда может переродиться с памятью прошлой жизни. Хранитель Небесного Порядка наказала Каэнриа'х, но Рейдоттир наказание только ожидает... ей придётся преклонить колено и занять своё место в мире, которому она себя приписала, когда кончится эта война и на трон мира Теней кто-то воссядет. Теперь ты понимаешь? Принимая Тайну Смерти, ты станешь слугой Смерти. В том мире нет любви. И я — Крио Архонт, и я — Королева мира Теней: разные правители. В мире Теней нет Любви... Такие, как Алазель, там сотни. Души должны перерождаться в новую жизнь, но представь, какими были души, оставленные служению Аду...       —Значит, и Моракс отдал своё Сердце за Тайну Смерти?       —Но он понимает, чем рискует. И ты тоже, пожалуйста, пойми: и правители падают в сражениях, а на их место приходят новые. Таких грешников, как Рейдоттир, Осирис, воссев на трон, приговорит к глубинам Ада. Поэтому, Дотторе, пожалуйста, не ищи Тайны Смерти. Если ты выбираешь вечность, то оставайтесь здесь, в мире Ирминсуля.       —Я уже не знаю, что выбираю…не знаю, что выбирает Синьора.       — Что происходит с Синьорой — правда тяжело. И здесь и сейчас даже я не могу поговорить с ней. Она закрыла себя так же, как многие Боги на Войне… Но если Буэр права, то, когда все осколки соединятся, Синьора найдёт стремление выйти…по крайней мере до окончания войны. Ведь в ней есть забытое стремление посчитаться с Бездной.       —Но нет тела…       —Синьора становится сильнее. Если она сделала, что сделала, то теперь у неё есть силы придать своё сознание в физическую оболочку, но только которую не расплавит огонь.       —Но разве ли не это зовётся Божественным Оружием?       —Да… Но, в конце концов, встретившись со мной впервые, Синьора взяла с меня обещание — позволить ей стать моим оружием против Бездны. В конце концов…ведь тогда я ей сказала, что потушу в ней огонь и боль, а со временем и воспоминания, но она отказалась…потому что верно знала: «но это значит, что тогда я забуду и свои цели, то, ради чего обрекла себя на этот кошмар». И только с моим обещанием «не забудешь, обещаю, ты станешь моим оружием против бездны» она приняла силу и стала моим союзником.