У Золотого Шара

«Сукин ты сын, — Волк жадно глотнул из фляжки — вот же черт, почти ничего не осталось. — Жадный ублюдок! Дерьмоед!» Тоненький, но нескладный, неловкий, весь усыпанный веснушками — ни одна дура не позарится — парнишка то и дело оборачивался к нему, радостно щебетал «Вот! Вот оно, ты же понимаешь, Волк! Настоящее чудо для всех! И для меня…» Волк сплюнул тягучую вязкую слюну. Во рту — привкус металла, но крови в слюне нет. «Воды ржавой нахлебался, поди». Конечно, ни жадным ублюдком, ни дерьмоедом в волчьих мыслях парнишка не являлся. Все это и еще сотня таких же сомнительных комплиментов относились к Слепому. Редкостный говнюк. А кроме того, что говнюк, так еще и личный счетец у Волка к нему имелся. Ага. Тот самый. Слепым Слепой стал после Зоны. И только вне Зоны. Не так, как в Кварталах. Уж неизвестно, на что там эта падаль напоролась, но, как только выбирался за пределы Зоны, не видел ни черта. Зато в самой Зоне — получше иного зрячего глазенками-то зыркал. Понятное дело, что при таком раскладе с Зоной-то завязывать пора, но Слепой от хабара отказываться не собирался. А может, еще и надеялся, что Зона ему зрение вернет. Нашел себе напарника. Чистая душа, восторженный дуралей. Лучший друг Волка. Кузнечик. Волк опять отхлебнул, добалтывая остатки. Сам он Кузнечика к Зоне близко не подпускал. Отшучивался, врал, уходил один. Врезал Слепому, когда Кузнечик заявил, что раз Волк отказывается брать его в Зону, то он пойдет со Слепым. И пошел. И — удачно. Сработались. Кузнечик аккуратно выруливал к Зоне, оставлял машину где-нибудь в укромном месте. Вел Слепого. А уж на Зоне — что греха таить, это и Волк знал, хоть и не признавал — Слепому равных не было. Весь хабар Слепой забирал себе, но Кузнечика деньгами не обделял — делился честно. Редкий случай, чтобы напарники из сталкеров так ладили. Надежного напарника подобрать — дело сложное. Можно, конечно, как Стервятник — таскать в Зону молодых идиотов — выживут — их счастье. Нет — ну и ладно, Стервятник не в накладе. Парни шептались — колченогий падальщик так Зону задабривает. Типа жертвоприношения устраивает, чтобы от себя всякую напасть отвести. Только Волк в эти сказки не верил. И сам напарников не брал. Никогда. Хоть и просились — уж больно везучим он считался. Любимчиком Зоны. Единственным, кто вынес ведьмин студень. Ясное дело, сам Волк ни словом, ни полсловом об этом не обмолвился, но языки трепали, он отбрехивался, мол, ага, пойди сам попробуй вытащить… А какого черта Слепой Кузнечика с собой потянул — знал. Кузнечик не бросит. Не сумеет. Даже мысли такой — на выходе из Зоны врезать Слепому покрепче, да и укатить с хабаром, а тот пусть как хочет, так и выкручивается, хоть обратно в Зону топает — ему в голову не приходило. Своего друга Волк знал хорошо. Не уберег. В середине прошлого лета это произошло, когда день уже катился на убыль. И жара стояла такая, что асфальт плавился, и Волку с пьяных глаз мерещилось, что и тут — у самого порога Кофейника — комариные плеши. Тьфу же, черт. Кузнечик и Слепой только вернулись, разбирали улов. Слепой говорил — все было, как обычно. Потом Кузнечик рухнул на пол. Больше он не поднялся. Лежал почти год в клинике Януса, опутанный проводами и датчиками с головы до ног. Янус говорил — впал в кому. Волк тогда устроил погром в Кофейнике, чуть не убил Слепого и знатно проехался по физиономии владельца Кофа и главного скупщика хабара — Кролика. И зуду кинул. Поздней осенью Слепой пришел к нему. Упрашивал взять с собой в Зону. Волк решил, было, что с деньгами у того совсем туго, и предложил зелененьких. Слепой отказался. Дело было не в деньгах. Он просто уже не мог без Зоны. Волк тогда ответил ему резко, грубо. Но Слепой не сдавался. Обещал невозможное. Приходил и из раза в раз своим чуть слышным голосом убеждал. Весной они сели рисовать карту. Один миллиметр — три шага. Слепой диктовал по памяти. Дорога к Золотому шару. — Вот здесь, — шелестел он, — два холма. Между ними идти. Волк молчал. Вторая заповедь сталкера — либо справа, либо слева все должно быть чисто на сто шагов. Слепой, будто прочитав его мысли, усмехнулся. — Слева лежит Леопард. Справа — Помпей. Не последние из сталкеров, верно? А посередине — пройдешь… Волк закуривал, слушал дальше. — …если не один, то пройдешь. Слепой свернул карту. — Возьми, кого не жалко. Вот ведь ублюдок! Напарников Волк не брал не из-за самоуверенности. Не из жадности. Не из гордости. А из-за того, что знал себя — идиота, придурка конченного. Ведь не падальщик он! Не Стервятник! Не сможет видеть, как какого-нибудь лопоухого недоумка жрет ведьмин студень! Спасать полезет. Кретин. Напарников Волк не брал. До сегодняшнего дня. Он не слушал треп мальчишки. Про деда, про родственников, про то, как он сейчас счастлив. Он вообще ничего не хотел знать об этом мальчишке. Не хотел даже запоминать кличку, но она въелась, засела в мозгу своей нелепостью. Македонский. Его отмычку — не больше — звали Македонский. — Дошли! — радостно пискнула отмычка. Волк отшвырнул пустую фляжку. Поднялся. Шар отливал медью. И казался чертовски горячим, раскаленным. Не только от лучей солнца, но и от своей, какой-то зоновской дряни. Валялся, будто никому ненужный, забытый. Как, впрочем, валялось здесь всё — и браслеты, и брызги, и пустышки… Македонский больше не ждал его команды — припустился вниз по меловому спуску. Горлопанил что-то неразборчиво. Кажется, даже напевал. У Волка дернулся уголок рта, когда пустота из тени экскаватора схватила Македонского. Наверное, ему сразу сломало шею — он молчал. Не орал, не звал на помощь. Или просто все понял. Чудес даром не бывает. Волк не отворачивался. Смотрел, как это неуклюжее тело выкручивают. Один раз. И другой. Роняют какую-то бесформенную кучку. Которая пару минут назад была живым человеком, поющим от радости. Сейчас. Волк выжидает. Пока мясорубка переваривает Македонского. Сейчас. Он спустится по насыпи, по свежим следам. Дойдет до Шара. Сейчас. Проговорит заветное — без сомнений и без запинки. И Шар сделает. И его друг вернется. Будет прежним Кузнечиком. Сейчас…