Погребённые надежды

Пока моё сердце бьётся – Я буду любить тебя.

      Повозка впереди отдавала по ушам громким стуком колёс, то и дело нарываясь на обломки зданий ещё не восстановленной Шиганшины. Территория уже давным-давно была зачищена, свидетельства о смерти новобранцев розданы их семьям, а титаны по ту сторону стены уничтожены.       Победа была достигнута.       Но какой ценой?       Мозолистые пальцы крепко стискивали вожжи. Знание конечного пункта заставляло руки предательски трястись, но так, чтобы никто не заметил. Только лошадь под капитаном, что шагала медленной, траурной поступью, словно выражая обеспокоенность, ударила копытом по земле. Видно, чувствовала, куда именно они направляются.       Казалось, будто в воздухе всё ещё витал мерзкий запах гари, пыли и несметного количества пролитой крови. Сколько же ужаса наяву представилось испытать около года назад, когда они на пару с Ханджи, едва вступившей в должность командующего, вписывали в извещения имена совсем юнцов, распластанных ошмётками под грудами камней.       Леви теперь выглядел не просто бесконечно уставшим. Из него словно вытянули все жизненные соки, оставляя за собой только серое, осунувшееся лицо с огромными тенями. Капилляры на потухших глазах дали трещину так же, как дал её смысл дальнейшего существования.       Но он всё равно отправился в путь. Его даже не остановили вчерашние уговоры.       — Послезавтра мы отправляемся к морю, — единственный здоровый глаз Ханджи прикрылся в приступе печали. — Может, стоит повременить ещё немного?       — Нет. Он… Он заслуживает нормальных похорон, — раздалось возражение. Пустота заволокла весь разум. Слова проговаривались, но ничего не осознавалось. До сих пор не верилось, что Эрвина и впрямь больше нет. — А не валяться на кровати в каком-то доме, где пришлось его оставить.       — Твои чувства понятны, но…       — Я сказал, что выезжаю в Шиганшину на рассвете, — процедил он, бесцельно мазнув взглядом по полу. — Без всяких «но». Уже почти год прошёл. Мы истребили всех титанов в пределах стен, может и за ними. Опасаться нечего. А то, что от него осталось… Моя обязанность сделать для него хотя бы это, понимаешь?       Слова будто в одночасье ударили Ханджи под дых. Конечно она понимала. Лучше, чем кто-либо.       — Хорошо, — немного подумав, согласилась она с отразившейся на лице скорбью. Эрвин тоже был её близким другом и наставником. Но зная, что для Леви он был целой отдельной вселенной, любые препирательства застряли в глотке. — Мне бы очень хотелось поехать с тобой, но подготовка к миссии…       — Вот именно, у тебя полно работы. Справлюсь сам.       — Поручу рядовым, чтобы помогли тебе с перевозкой.       — Я поеду один.       — Нет, это не обсуждается, Леви, — руки в мягком жесте опустились на плечи друга, отчего тот дёрнулся. Беспокойство за него не давало продыху совершенно – он за все эти месяцы стал ещё нелюдимее, чем прежде. Часто запирался в бывшем кабинете Эрвина, предпочитая погрузиться в разгребание бумажной волокиты там. Не впускал её, сколько не просила. И почти ни с кем нормально не говорил. Вот только сейчас решился. По самому ожидаемому поводу. — Я не отпущу тебя одного. Не в таком состоянии.       — А что с ним? — голос снизошёл до шёпота, наполненного раздражением. Пытайся отмахиваться или нет, очкастая вечно расколет.       — Прекрати, мне ты можешь не врать, — отрезала она, видя, как друг едва ли удерживает личину безразличия, уже трещащую по швам. Преодолевая всё сопротивление, которым её руки хотели отбросить от себя подальше, Ханджи продолжила, — после всего произошедшего нам обоим нужно держаться друг друга.       Полезь эта чокнутая обниматься раньше, нарушая всякие личные границы, Леви бы непременно начал возмущаться. Мол, чего тут разводить? Но именно сейчас не испытал к этому жесту подобного. Не испытал ничего, кроме сторонней поддержки, когда подруга весьма крепко обхватила его спину поперёк и, словно руша последний мост, сказала:       — Я вижу, как тебе больно. И в этом нет ничего зазорного.       — Знаю, — слетело с его губ, когда ладонь ответно легла между её лопаток. — Спасибо, Ханджи.       Вид со стороны, похоже, был действительно прескверный, если рекруты в течение всей дороги шугались лишний раз на него взглянуть. Только парнишка, что сидел в повозке, оглянулся, решившись спросить:       — Сэр, Вам дурно? — по-юношески наивное лицо дрогнуло, когда на него зыркнули блеклыми глазами с залегшими устрашающе тёмными впадинами.       — Порядок, Маркус, — ложь. Выученная, как незыблемое правило, старательно выцарапанная кровавыми шрамами на корке мозга, — Мы почти прибыли, хорош вертеться.       А вот это – чистая правда. Секунды утекали стремительно, а знакомый закуток города становился всё ближе. Того разрушенного города, в котором навек застыли предсмертные вопли, недосказанные слова и невыполненные клятвы.       Через, показалось, один миг, Леви увидел тот самый раскосый дом с кривой черепицей на крыше. Сколько бы он отдал, чтобы никогда не видеть это место, никогда не возвращаться сюда, просто забыть всё подчистую. Но такая мысль – только блажь. Память – всё, что у него осталось.       — Это здесь, — под пристальными взорами трёх зелёных мальчишек капитан спешился, после подводя свою вороную кобылу за поводья прямо к ним. — Напоите лошадей.       И, не проронив более ни слова, направился на покосившееся крыльцо.       Едва Леви, преодолев входную дверь, прошёлся по скрипучим половицам лестницы на второй этаж и отворил одну из комнат, пульс сорвался с ритма и точно бы прекратился совсем. Внутри всё невыносимо сжалось.       Комнатушка встретила рассеянными лучами солнца, уверенно разрезающими полумрак. В нос моментально ударил затхлый запах, ставший знаком, что тело уже успело сгнить до основания. Над ухом прожужжало несколько назойливых мух, то взымающихся к потолку, то оседающих на край кровати.       Пришлось приказать себе подойти ближе. Колени подкосило, как от сильного удара, а рёбра точно бы вывернуло в противоположную сторону.       Располосованная вдоль и поперёк душа громко, протяжно выла. Почему вышло именно так? Почему судьба в решающем бою распорядилась сыграть роковую шутку? Двое умирающих людей на крыше, крик Эрена и ощущение стали клинка у шеи от нападения Микасы до сих пор стояли перед глазами, грохотали в ушах, чувствовались на коже.       Последним за содеянное, конечно же, пришлось отбывать наказание в карцере. Да уж, серьёзно набедокурили. Страх возможной смерти близкого друга в ту пору помутнил им рассудок. Но разве их можно было винить? Они всего лишь дети. Все ребята из отряда, все погибшие новобранцы. Дети с переломанными судьбами, отчаянно цепляющиеся за последние крохи чего-то хорошего в их существовании, но упорно рвущиеся в бой.       Нет, винить было некого. Он сам сделал, верно, самый жестокий выбор за всю свою жизнь. Выбрал продолжать свой путь без единственного, кто мог его указывать. Без того, чья нежность за закрытыми дверьми заставляла трепетать и сгорать в истоме. Без того, кто дал постичь самые светлые чувства.       Пусть тогда и было точное представление, как будет правильнее для человечества, Леви выбрал иное. Выбрал избавить дорогого человека от тяжкого бремени, снующего по пятам нависшей грозовой тучей. Освободить от сожаления, которое в их последнюю встречу ясно читалось во внеземной красоты глазах. Принести их возможное совместное будущее в жертву.       Сколько он так простоял? Несколько секунд? Четверть часа? Время старательно огибало этот треклятый дом.       — Твой отец был прав, — первое, что он наконец осмелился произнести над накрытыми останками. — За стенами и правда есть жизнь, Эрвин. Он во всём был прав.       Голова безвольно опустилась вниз, а руки всё никак не решались дёрнуть ткань. Леви не мог заставить себя взглянуть на то, во что превратился его командующий под форменным плащом.       — Прости меня. Прости, что ты не смог узнать об этом сам. Я…       — Капитан! — зашедший рядовой обмер, уставившись сначала на старую кровать, а затем и на обернувшегося капитана. Будто увидел сразу два трупа. Хотя… Так ли он далёк от истины? Живущий без дальнейшего смысла – всё равно, что покойник. Тем не менее, паренёк нашёл в себе силы продолжить. — Мы напоили лошадей. Уже можно… Заносить, сэр?       Леви ответил с натягом, стараясь не выдавать, что ноги отказываются держать ровно, а в груди невыносимо скребёт:       — Да… Заносите.       Рядовой удалился. Но ненадолго. Выбора больше не было: в конце концов, нужно сделать это самому. Дёрнуть за ткань плаща. Нужно.       Так он и поступил. Коротким рывком. И ошарашено отступил назад. К горлу подступило. Захотелось сорваться на истошный крик, задушиться собственными руками или вонзить себе в грудь острие клинка.       Больше никакого золота волос, мягкости кожи и глубинного света глаз. Никакой улыбки, выразительной и многозначительной. Никакого Эрвина. Мёртвая плоть уже успела покрыться трупными пятнами, а после и иссохнуть до черноты, обнажая скелет. Остатки внутренностей окончательно разбуравили черви. А кости же рано или поздно сотрутся в пыль гранитом времени, уничтожая последнее физическое, что от него осталось.       Простой, ужасно жестокий факт. И с этим ничего не поделаешь. Уже ничего.       Ноги-таки отказались держать и он поверженной титаньей тушей рухнул на одно колено перед кроватью, что целый год служила усыпальницей для его командора.       Руки судорожно потянулись к своим прядям у висков, стискивая их у корней. Эрвин любил так делать: зарываться пятернёй в его тёмную копну и лениво перебирать, ненавязчиво массируя при этом кожу головы. Например, после долгой тренировки или изнуряющей бумажной работы. Тогда его жесты источали бесконечную нежность. Но чуть позже могли приобрести оттенок жаркой страсти – пальцы вплетались в волосы и оттягивали, вынуждая Леви подставить шею под надвигающиеся ласки. Тогда хотелось прильнуть всем телом, позволяя вытворять с ним всё, что заблагорассудится.       А теперь хотелось вырвать каждый волосок до последнего, чтобы хоть как-то заглушить совершенно иное чувство – боль, которая не унималась ни на секунду. Хотелось быть не здесь. Проснуться. Весьма наивно, учитывая реальность происходящего и редкость такого гостя, как сон, в принципе.       Послышались тяжёлые шаги. Словно сигнальный огонь с красным дымом. Леви тотчас подскочил. Хотя бы перед солдатами нужно держаться. Что подумают эти юнцы, увидь такую картину? Какой боевой дух будет у них водиться, если они узрят одного из непосредственных начальников в таком жалком состоянии? Нельзя. Эрвин бы не одобрил.       В проёме показались рядовые ровно тогда, когда Леви удалось изобразить на лице суровость и даже каплю безучастности. Правда выглядело это, скорее, как тонкая маска из воска, начинавшая крошится от малейшего взгляда в сторону злосчастной кровати.       Маркус шумно сглотнул, ставя вместе со вторым товарищем армейский деревянный бушлат на пол, пока третий суетливо маячил где-то позади. Этот малый был достаточно проницательным, чтобы почуять помимо застоявщегося запаха ещё и сильную скорбь.       — Сэр, Вам не обязательно… — начал было он, но обмолвиться до конца не успел.       — Ждите за дверью. Я разберусь.       Следующие полчаса ребята провели в коридоре, то и дело невесело перешёптываясь. В запертой комнате стояла такая тишина, что казалось, будто там и вовсе никого нет. Но все их шушуканья прекратились, когда, немного погодя, капитан показался на пороге и вышел в коридор. Вид у него был, как у безликой тени, а в сжатом кулаке виднелся старый плащ. Он только успел отдать приказ: «Выносите», прежде чем стремглав унестись прочь.       Только выйдя на улицу и уже погрузив ящик в повозку, они смогли понять причину столь быстрой отлучки капитана: он стоял подле своей лошади и порционно выливал понемногу воды из фляжки на раскрытую ладонь, чтобы умыть лицо. Кобыла при этом сочувственно фырчала – пыталась приластиться к хозяину.       — Капитан, мы…       — Не болтайте, — грубо прервал Леви, пока обходил лошадь, на боку которой из закреплённой сумки со снаряжением торчал зелёный клочок ткани, и вскочил в седло, угрюмо вперив глазами на горизонт, в сторону ворот. — Едем.       Рекруты поспешили по своим местам, лишь незамедлительно выкрикнув:       — Есть, сэр!       Всю дорогу Леви пытался. Он правда пытался смотреть только вперёд. Эрвин так умел – всегда мчался, уверенный и гордый, пока ветер трепал белую гриву его бравого коня, невзирая на вопли сражающихся и людской страх.       Как выяснилось позже, в один из вечеров в командорской постели, которая уже была облюбована Леви, а затем, по прошествии времени, стала считаться общей, это было лишь искусным притворством. Он тоже пытался, пока не достиг чистого автоматизма – всё во имя человечества. «Но с тобой я могу не притворяться», — тогда обдало шёпотом ухо. И это казалось таким невероятно пленяющим, что сознание помутнилось. До синяков на ключицах. До красных полос на спине и сжатых челюстей в попытке сдержать вырывающиеся стоны. До беспорядочного оглаживания любимого лица с волевыми чертами. И мысли не возникало, что всё может закончится вот так: стараниями не оборачиваться на повозку позади, дабы лишний раз не глядеть на удерживаемую Маркусом домовину, отныне ставшую почивальней для груды костей.       Недавним воспоминанием вспыхнули те полчаса в комнате. Они были беспрестанной борьбой не свалиться прямо там навзничь – скорбь на долгие мгновения сменилась угрызениями совести, от каких мутило так сильно, что вздохи то и дело пропускались. Выйдя из забвения, Леви обнаружил, что бормотал себе под нос: «Прости».       Прости. Прости. Прости. Да вот только что это изменит? Он мёртв.       Даже дождь начался – поганый такой, редкий. Видно, погода тоже решила внести свою лепту и принялась оплакивать Эрвина. Долгий путь прошёл мимо капитана, являющегося в глазах мальчишек за ним человеком с железной волей. Но никто из них и не подозревал, сколько раз за этот самый путь было подавлено комов в горле и смахнуто то и дело нахлынывающих эмоций. Ни к чему им. Пускай и дальше мнят его бездушным. Заслужил.       Спустя внушительное количество часов на горизонте показалось военное кладбище. Повозка проехала между стройными рядами одинаковых надгробий, разнящихся только именами и подписями к ним.       Ещё несколько рядов было вырыто наперёд. В первый год после вступления в Разведкорпус такое казалось диким, позже – предусмотрительным. Тем не менее, и сейчас подобное зрелище не переставало колоть по живому. Сколько же здесь знакомых имён – Леви помнил почти каждого. Теперь их будет ещё на одно больше – да такое, что от прочтения впредь будет бросать в неконтролируемую дрожь. Кто знает, как скоро и он сам может оказаться по соседству? Человеческая жизнь чересчур хрупка, как разбитая по невнимательности чашка. Хотя к чёрту. Самое ужасное уже случилось. Ему бы только исполнить клятву, а там… Видно будет.       Всё, на что хватило отваги – заглянуть под крышку последний раз. Сунуть туда их любимый чай и листки, на которые он переписал выдержки из книг, найденных в подвале, будь он неладен. Всё, о чём думалось в тот миг – Эрвин очень бы хотел это прочитать однажды.       Крышка захлопнулась. Навек. Дрожащая ладонь прошлась по древесной фактуре, наверняка загоняя себе добрую дюжину заноз.       — Заколачивайте, — выдавил из себя Леви и отошёл, завидев приближающихся рядовых. Они уже вооружились длинными гвоздями и молотком.       Ханджи была права. Без этих ребят он бы уже давно потерялся в поглощающей боли и не довёл бы дело до логического завершения.       Погружать ящик Леви вызвался со всеми. Он бы очень хотел сделать это в одиночестве, но то было бы слишком неудобно. И тяжело. Не физически – морально.       Когда дело было сделано, Маркус потянулся к лопате, но к своему удивлению обнаружил, что её перехватил капитан.       — Вы можете отправляться, — бесцветно оповестил он. — Дальше я сам.       — Капитан Леви, нам был дан приказ сопровождать Вас от начала и до конца.       Леви медленно моргнул и развернулся к, как ему казалось до сего момента, понятливому Маркусу.       — А это чего вам, не конец? — огрызнулся он, кратким жестом указывая на яму. — Не на что тут больше глазеть. Валите давайте.       — Но как же…       — Это приказ, — раздалось, как удар хлыстом. — Возвращайтесь в штаб. Я вроде не младенец, сам доберусь. Так Ханджи и передайте.       Возразить ребятам было нечего. Да и что тут возражать? Приказ и есть приказ. Маркус уходил последний, отвесив кивок, полный понимания.       — Лопату-то оставь, — добавил капитан.       Тот ещё раз кивнул и испарился. Повозка после всей возни отчалила. Наконец-то.       Без промедлений Леви принялся за работу. Горсть за горстью. Печаль за печалью. Дождь изрядно промочил форму, но это не волновало. Больше вообще ничего не волновало. Нить смысла оборвалась.       Вскоре перед ним предстало то, что он всегда боялся увидеть больше всего – холмик земли, под которым хранится одно из самого дорогого, что ему когда-либо дарила жизнь. А он так наплевательски упустил это через шесть лет после обретения.       Как же так, Эрвин? Почему именно мы?       Было ужасно больно. И никакие отрицания тут бы не помогли.       «Теперь и я могу не притворяться перед тобой».       — Пока я жив, память о тебе тоже будет жить, — тихий голос хлынул вместе с ядовитыми, дерущими щёки слезами, которым впервые за долгий срок всё же дали волю. — Новобранцы, совсем ещё сопляки, будут чтить только твой образ на портрете. Ну, знаешь, где ты такой непреклонный, непоколебимый и сильный духом командующий, — пелена перед глазами заставила веки задрожать пуще прежнего. Он склонился ещё ниже, не обращая внимания, что колени на белых брюках тотчас перепачкались, и сгрёб пальцами горсть рыхлой земли на свежей могиле. — Ты и правда был таким.       Редкие капли дождя последний раз пошевелили островки травинок. Ветер продолжал обрывать листья с протянутых лап веток деревьев. Влажный воздух не наполнял лёгкие, не насыщал, а пробегал вскользь, несмотря на тщетные попытки ухватить его отголоски. Наполняло только ноющее чувство в будто бы вскрытой грудной клетке. Вместе с болью. Вместе с безбрежной скорбью. Вместе с давящим чувством потери, от которой он не оправился и не оправится.       — И пусть. Но я запомню тебя не бесстрашным воином. А обычным человеком. Обычным, слышишь? — губы искривились от очередного осознания, что его, конечно же, никто не слышит. — Без всякой формы, без этого чёртового боло…       В голове замелькали множество воспоминаний, как он сам, бережно или не очень, касался медальона на чужой покрытой испариной шее. Как тянул за кручёный, прочный шнурок, привлекая Эрвина поближе к себе. Как оставлял невесомый поцелуй на поверхности зёлёного агата, мерцающего в полуночном свете, вслед за тем прикасаясь и к тёплым, заалевшим губам.       Тогда счастье казалось почти настоящим. Тогда казалось, что всё может закончиться иначе.       — … А тем, кого я видел каждый день. Кто был рядом. Кто мог любить и был любим. Наверное, ты бы хотел именно этого, — почти физически ощутилось, как взглянули бы пытливые глаза, вспыхнувшие светом интереса, скажи он это живому Эрвину. — Я думаю, что хотел бы.       Дуновение ветра, будто в знак согласия, растрепало Леви несколько прядей чёлки. Показалось, что кто-то внимательно наблюдает за ним. Он судорожно огляделся по сторонам, но не встретил ровным счётом ничего. Пустота. Уже невесть что мерещится.       В голове плотной дымкой поселился очередной эпизод из прошлого. Мягкий свет керосиновой лампы, пляшущий жёлтыми пятнами на стенах. Крепкие руки, прижимающие к груди. Негромкий тембр звучного голоса, опаляющий ухо признаниями, которые Эрвин, в отличие от него самого, не робел произносить напрямую. Всё это было таким реальным и недавним. Но больше никогда не повторится. И зарытые в землю кости – главное тому подтверждение.       — Да, я тоже, Эрвин… — вспомнив те слова, Леви с силой стиснул зубы, закрывая лицо ладонью. Ещё несколько слёз, скользнувших по подбородку, окропили землю своей горечью. — Поэтому всё, что ты хотел увидеть во внешнем мире, всё, что ты хотел узнать, я узнаю вместо тебя. Твоя мечта тоже будет жить. А все мои обещания будут исполнены, вот увидишь.       Каменная плита на ряду с сотнями таких же. Уже представлялось, что офицеры или только пришедшая на службу мелкотня окрестят это местом, где покоится «Надежда человечества» – так иногда болтали на просторах штаба.       «До чего пафосное звание», — всегда хмыкал Леви.       «Как скажешь, Сильнейший воин человечества», — а Эрвин лишь шутил в ответ, улыбаясь. Вот бы хоть ещё один раз украдкой взглянуть на его улыбку. Светлую. Нежную. Живую.       Никто прочий не будет прав. Здесь погребена никакая не «Надежда человечества». А их собственные надежды. Желания, которым не суждено сбыться. Две души, одна из которых уже покинула людской мир, а вторая осталась обречённой на долгие скитания.       Он обязательно вернётся с точным сравнением, как сильно море похоже на его глаза. Вернётся, чтобы поведать все подробности путешествия надгробию, к которому возложит букет эдельвейсов.       Но сейчас отведённое время подходит к концу.       За просиживанием в таком незавидном положении наедине с пожирающими мыслями прошло приличное количество времени. Когда Леви собрался уходить, уже догорал закат. Но ему не было до этого никакого дела. Его солнце померкло год назад с рваной раной в животе. По его собственному решению.       Во благо или нет, он не знал до сих пор. Но, как бы то ни было, время не повернуть вспять. Мертвецов не оживить. Даже если сильнее всего прочего хотелось прижаться к скелету в деревянном ящике да так и остаться с ним в выкопанной яме.       Сквозная дыра внутри больше не была необъяснимой. Просто собственное сердце осталось стучать в закостеневших командорских пальцах. Запечатанное дощатой крышкой и толстым слоем земли. Вырванное с корнем. Насовсем.       Прежде чем уйти, нечто заставило на секунду остановиться. К тому времени тучи стали рассеиваться, и один из последних лучей света невесомо скользнул по измученным чертам. Ветерок едва ощутимо прошёлся по мокрой щеке в таком знакомом касании, что кровь застыла в жилах. До того, чтобы свихнуться, видимо, осталось недалеко, если мозг стал выдавать желаемое за действительное. Но он был почти уверен, что почувствовал, как узнаваемая из тысяч ладонь мимолётно приникла к его лицу.       — Совсем уже спятил, — прохрипел Леви себе под нос, моментально оборачиваясь и начиная отмерять шаги прочь. Ржание его верной лошади становилось громче. Верно, злилась, что придётся держать путь до штаба в ночь.       Конечно он не услышал. Не мог услышать, как ветер ласково прошелестел ему вслед:       «Однажды мы обязательно встретимся вновь, Леви. А до тех пор я буду ждать».