Bloody sunset

      Уже начало смеркаться, и чуть желтоватое, почти белое солнце неизбежно клонилось к горизонту, вскоре скрываясь за краем земли. Красный закат сегодня был вовсе не похож на яркое красное небо, что должно было предзнаменовать солнечную или просто хорошую погоду завтра. Кровавая лужа растеклась по небосводу, не оставляя привычного оранжевого или жёлто-розового цвета нормальных закатов, к которым все привыкли, а рваные тёмные, почти чёрные тучи словно сгустки крови или комья земли были разбросаны по небу бордового цвета.       В этом районе Страны Чудес не пели птицы, не стрекотали цикады и сверчки, не перешёптывались перед сном цветы. Черепичная крыша и флаги сливались с алым небом, нависшем над Угрюмым Брегом и вообще всем Подземьем. Одинокие серо-коричневые мотыльки бились в витражные окна, из которых брезжил неяркий свет, исходящий от множества свеч в спальне королевы.       Вздохнув, Ирацибета с полуотвращением взглянула на себя саму в зеркале, на выдохе закрывая глаза. Бессонные ночи сильно сказывались на её самочувствии и настроении. Последнее время голова болит всё сильнее, не давая заснуть. Лишь иногда ей удавалось задремать, погрузившись в мимолётный сон.       Тёмно-карие глаза потускнели и словно стали ещё темнее. Теперь сложнее понять — где начало зрачка, а где уже конец радужки. От недосыпа появились мешки под глазами, а плечи слегка подрагивали от напряжения.       — Я стала ещё уродливее, — одними лишь губами произнесла она, изгибая уголки рта в горькой улыбке. Занеся руку над зеркалом в порыве ненависти к самой же себе, она остановилась, услышав шаги. Так и замерев, не поворачиваясь к двери, она взглянула в зеркало, с неким спокойствием обнаружив, что вошедшим в комнату оказался Илосовик.       — Моя королева, я не думаю, что разбить зеркало — хорошая идея. Вы поранитесь, да и разбитое зеркало явно не сулит ничего хорошего, это точно, — нараспев произнёс Стейн, переходя на змеиный шёпот.       — Ничего хорошего… — обречённо повторила Ирацибета вслед за Валетом, опуская руку и падая на пуфик, что так идеально сочетался с интерьером в комнате. — Завтра Бравный День, а Алиса… я не удивлюсь, если она одержит верх в битве с моим Бармаглотом. Таррант и Мальямкин сбежали, Ам оказалась вовсе не Ам, а Алисой. Куда ещё хуже-то? — её глаз дёрнулся, а сама она, чуть наклонившись вперёд и уперевшись грудью в край туалетного столика, потянулась за салфеткой.       Стейн сложил руки на груди, наблюдая за бьющимися об стекло ночными бабочками.       — Вам нравятся мотыльки? — вдруг спросил он, на шаг становясь ближе к витражной блестящей поверхности.       — Нет, — бросила она, смочив салфетку в особой жидкости, состоящей из воды, розового масла и чего-то ещё. — Меня раздражает то, как они летят к свету, а касаясь огня — сгорают. Их губят собственные желание и любовь.       Отжав мокрую салфетку, тем самым избавляя её от лишней жидкости, Ирацибета приложила её к губам, стирая липкую красную помаду, видневшуюся на губах ярким красным сердечком. Помада стёрлась не сразу, ведь в течение дня она подновляла её контур множество раз. Красная помада идеально исполняла свой долг; она хорошо скрывала теперь бледные, слегка розоватые губы, что когда-то были красные и без помады. «Видимо, от усталости…» — решила кареглазая, отнимая от губ испачканную салфетку.       — Меня тоже губит собственное желание. Желание властвовать, править страной, решать судьбы людей… и убивать их, если понадобится. Но вряд ли это можно назвать убийствами. Я просто поступаю справедливо, наказывая их за провинности, — последнее предложение звучало как утешение. На самом деле она уже просто не могла остановиться, раз за разом приговаривая подземцев к смерти, выкрикивая очередное «голову с плеч!». Ей хотелось думать, что она поступает справедливо. Красноволосой правительницей управляла тяга и желание справедливости, поскольку когда-то к ней самой отнеслись несправедливо и она больше не хотела, чтобы кто-то страдал из-за нечестного отношения к нему. Возможно, Ирацибета действительно поступала правильно, а возможно и нет, но даже если она была неправа, никто не говорил ей этого, поскольку боялись её.       «Это убийства, что бы ты не говорила» — решил для себя Стейн, сдувая чёрные пряди с видящего глаза.       Взяв новую салфетку, она смочила её как и предыдущую, стирая белила с лица. Одновременно снимая макияж, она продолжила:       — Знаешь, Стейн, я так устала. Устала от веса короны, неудобного трона, лицемерия свиты и самой себя. Даже от самой себя я устала, да. Но золотая корона была бы приятной тяжестью, если отец добровольно отдал престол мне, неудобство трона имело бы какой-то смысл, а на лицах подданных не было бы видны страх и ненависть, которые они так неумело прятали за заискиванием и «от» и «до» наполненными ложью комплиментами и похвалами. Каждое утро я надеваю на себя маску грозной повелительницы, кровожадного тирана и беспощадной Ирацибеты оф Кримс. От рассвета до заката меня называют «Ваше Величество» или как ты говоришь мне «миледи», «моя королева». Но в самом-то деле, в глубине души я просто Ирацибета. Да, представь себе, мне иногда хочется, чтобы не было всех этих формальностей, поклонов, реверансов. Хочу быть просто «Ирацибета». Не «оф Кримс». Но когда я хочу быть лишь Ирацибетой, я сразу вспоминаю кем являюсь в глазах людей. И никогда этот образ деспота не развеется. Никто и никогда уже и не поверит, что я могу быть другой, желающей всего лишь понимания, сострадания и, возможно, нежности и любви.       Под белилами оказалась просто кожа. Светлая кукольная, словно фарфоровая кожа. От гротескной королевы осталась лишь сердцевидная причёска, пряди из которой уже выбились к концу дня.       Протяжно вздохнув, она сняла корону с большой головы и водрузила королевское украшение на специальную подставку с подушечкой, конечно же, красного цвета.       — О, наверное, единственное, от чего я не устала — красный цвет. Я бы хотела, чтобы он сопровождал меня всю жизнь. Я хочу, чтобы всё было красным.       Взглянув на чёрное, уже не красное небо, она добавила:       — Почему небо не может быть красным всегда? Почему земля не может быть красной? Трава, солнце, люди? Это было бы так прекрасно, — она тихо зевнула, прикрывая глаза.       — Не знаю, — признался Стейн. Он и правда не знал.       По стеклу вдруг забарабанил дождь. Где-то вдалеке блеснула молния. Начиналась гроза.       Вытащив заколки из волос, причёска распалась, заменив «сердце» распущенными кудрями, небрежно разбросанными по плечам и спине. Ирацибета была не в платье, в котором провела весь день. Оно осталось брошенным на постели, а сама женщина была в корсете и тонком нижнем платье. Кружева украшали тело королевы, делая образ более изящным. По правде, сейчас она была не в лучшем виде; без макияжа, привычной причёски, под глазами виднелись мешки, так что в целом Ирацибета выглядела измождённой. Но в ней сохранилась некая красота, что не была видна с первого взгляда. Корсет добавлял утончённость, делая хрупким и без того худое тело. Большая голова была своеобразной изюминкой, особенностью Ирацибеты. Быть может, если с самого детства она не относилась бы к этому так трагично, окружающие её люди и вообще жители Страны Чудес тоже не воспринимали это как уродство.       Помассировав ноющую кожу головы, она из-под полуопущенных ресниц снова посмотрела на себя в зеркало, тут же отворачиваясь. Стараясь собраться с мыслями, она встала с пуфика, разминая затёкшие ноги. Неуверенным шагом, она, немного качаясь, подошла к Стейну, сонно взглянув на него.       — Я так устала. Но у меня болит голова. Мысли как обычно будут роиться в ней, словно осы.       — Вам необходимо отдохнуть, миледи. Завтра трудный день, силы будут нужны как никогда, — попытался убедить ту Стейн, кладя руку ей на спину, легонько подталкивая женщину к кровати. — Корсет? — спросил он, когда между ложем и ними осталось меньше фута. Ирацибета отрицательно качнула головой, оперевшись рукой на постель, сразу после этого присаживаясь сама.       Стуки по стеклу стали словно тяжелее, будто это уже был не простой дождь, а град. Может, это и был град. Или дождь?       Ирацибета в полусне отползла к подушке и улеглась поверх одеяла. Корсет не давал ей свернуться калачиком, так, как она любила, поэтому она просто повернулась на левый бок и положила руку под голову, что-то пробормотав.       Стейн на секунду взглянул на окно, пытаясь найти мотыльков, но тяжёлые удары градинок об стекло дали понять, что это бесполезно. Даже не посмотрев на Ирацибету, он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.       А один-единственный мотылёк каким-то чудесным образом проник в комнату, считанные секунды порхая возле горящей свечи, зависнув над огоньком и, подпалив свои тонкие серые крылышки, он замертво свалился в маленькую лужу стремительно застывающего ещё горячего воска.       Когда свечка догорела, воск толстым слоем покрыл мотылька, похоронив в себе маленькое тонкое тело насекомого.