Шершавые руки

Немцы заходят в ветхий бельгийский домик и почти одновременно наводят свои пистолеты на хозяина. Тот медленно становится на колени. В его глазах нет слез или страха. Только смирение и принятие. Для Химворде чувство страха уже давно стало таким же обыденным, как голод. Находясь в осаде уже больше трех месяцев человек привыкнет ко всему, даже к публичным казням на главной улице или внезапным визитам немецких солдат. Теодора продолжает делать пометки и зарисовки к будущим статьям, но уже не преследуя профессиональную цель, а просто чтобы отвлечься и не сойти с ума от происходящего вокруг безумия. С Лоуренсом их пути разошлись почти полгода назад, когда он объявил, что решил бросить работу и вернуться домой. Его было сложно осудить, учитывая какой ужас им пришлось пережить. Тем временем доктора Робертса забрали на поле боя — хороший лекарь там на вес золота. Ну, а Фридриха перенаправили в другой город, в одну из самых горячих точек. Возможно, он уже давно погиб в одном из сражений. Как бы то ни было, Теодора понимала, что она еще легко отделалась. Пока многие жители спали на полу в полупустой хате из-за грабежей и мародёрств, девушка могла позволить себе некое подобие кровати в виде старого чахлого матраса и подушки, наполненной какими-то тряпками. Вши почти не кусали и на том спасибо. В отличие от других местных девочек и женщин, немецкие солдаты ее не трогали. Повлияло на это гражданство, профессиональная деятельность или просто стечение обстоятельств — ей было неизвестно. Но порой, узнавая от местных, которые тихо (как те думали) обсуждали акты насилия, Теодора часто винила себя. Обустроившись в центре, прямо перед носом немецкого командования, в маленьком домике, она все равно по ночам вслушивалась в каждый звук. После потери своих друзей, девушка неохотно шла на контакт. Единственной отдушиной стала бабка Жаклин, в доме которой ютилась девушка. Женщины говорили обо всем на свете, кроме войны. Теодора слышала, что у Жаклин сын ушел служить, а мужа застрелили в первые дни войны. Однако спрашивать подробности девушка не решалась, было бы невежливо. Бельгийка только один раз показала фотографию мужчины, где с обратной стороны была надпись «Любимой маме». Хозяйка прижала фото к груди, всхлипнула и через пару минут спрятала обратно в нагрудный карман рубахи. Никаких намеков на войну с ее стороны больше не было. В какой-то момент Теодора потерялась в днях. Сидя дома в горе исписанной бумаги, журналистка совсем перестала следить за ходом жизни. Время она измеряла в возможности писать — как только клочок бумаги и карандаш терялись где-то в темноте помещения, девушка ложилась спать. Выходить на улицу было опасно, так что без надобности этого никто не делал. Единственная причина всеобщего нахождения снаружи была публичная казнь. На нее сгоняли всех жителей поселка. Таким образом немцы пытались запугать тех, кто уже смирился со своей участью. Теодора проснулась довольно рано, еще даже не начало светать. Тишину нарушил рев моторов автомобилей, которые будто муравьи ехали друг за другом по центральной улице. У входа во временный немецкий штаб столпились солдаты. Они были вооружены, будто собирались не встречать своих, а отражать нападение. Наблюдать за данной процессией было слишком большим риском, так что Теодора приняла решение попытаться снова заснуть. Безуспешно. Через несколько часов встала Жаклин. Она вышла за продуктами и уже через несколько минут вернулась. Завтракая, женщины пытались завести диалог, но это почему-то у них не выходило. Теодора решила рассказать про увиденное ночью. Охая, бабка поведала, что на улицах немецких солдат стало больше. Что-то готовится… К полудню немецкие солдаты начали медленно сгонять жителей к центральной улице. Жаклин, держа под руку Теодору, молчала. Хотя о чем можно говорить, когда идешь смотреть на чью-то смерть? Люди медленно подтягивались со всех уголков деревни. Немцы «ремонтировали» виселицу — как оказалось, добавляли еще места. Теодора наблюдала за этим и параллельно фиксировала происходящее на бумаге. В какой-то момент ее взгляд упал на светловолосого паренька в форме. Неужели, это он…? Девушка отпустила руку бабки и начала прорываться через людей. Она чуть ли не бежала, потому что никак не могла поверить собственным глазам. В какой-то момент, когда Теодора подошла слишком близко к немцам, один из них быстро направил на нее пистолет. Медленными шагами солдат сокращал расстояние: — А ну живо отошла — стрелять буду! — свирепо пригрозил здоровяк. Подойдя к ней, он схватил Теодору, а второй рукой держал прицел. — Фридрих… — прошептала девушка. Никто не откликнулся. Нет. Она же не могла ошибиться… — Фридрих! — на этот раз Теодора закричала. Снова только пустая болтовня солдат. Несколько из них обернулись, посмотрели на нее, как на чокнутую, и продолжили беседу. Девушка снова прокричала его имя. И снова. Несколько раз. И в каждый вкладывала все больше эмоций, но ощущала все меньше надежды. Солдат, который держал ее на мушке, начал сильно трясти Теодору за руку: — А ну замолчи! Разоралась тут, сука! Внезапно светлая макушка повернулась в ее сторону. Человек начал подходить все ближе и ближе. Она не ошиблась... — Теодора! — между ними расстояние составляло примерно один шаг. Но полностью нарушить ее личные границы Фридрих не решался: — Вольфганг, все в порядке. Можешь идти. Немцу видимо уже изрядно надоело слушать истошные крики девушки, так что тот был только рад уйти. Дав подзатыльник Фридриху и сказав что-то про половые связи, зашагал в сторону и затерялся в кучке других немецких солдат. — Пойдем, тут слишком много лишних глаз… — Теодора взяла парня за руку и быстро повела подальше от центральной улицы. Рука у Фридриха шершавая, но теплая. Какое оружие он в ней держал? Сколько крови было на ней? Девушка не могла сдержать слезы. Она будто вернулась в прошлое, где этих месяцев не существует. На эмоциях девушка кинулась к нему в объятия. Фридрих слегка приобнял ее, видимо прибывая в шоке от такой встречи. Внезапно Теодора ненадолго отстранилась, обхватила руками его щеки и поцеловала. Она не была уверена, что это то, что сейчас нужно было делать, но думать уже не хотелось. Девушка взглянула на него и в первые за долгое время улыбнулась: парень покраснел. Однако через минуту улыбка уже сползла с девичьего лица: его холодные глаза будто помогли вернуться в настоящее. Что же произошло с Фридрихом за это время? Теодоре хотелось задать минимум сотню вопросов. Узнать, что с ним случилось за последние месяцы, рассказать, что за учесть настигла ее… Но крики с улицы не дали это сделать. — Пора. — коротко сказал Фридрих и повел девушку за руку. Уже начав приближаться к толпе, он отпустил руку и ушел к остальным солдатам. Немцы сопроводили на казнь пару десятков бельгийских военных. Из-за частичного отсутствия одежды и кучи кровоподтеков по всему телу получить еще какую-нибудь информацию было почти нереально. Некоторые из них были обезображены до ужаса — у них было не лицо, а кровавое месиво. Не церемонясь, толкая ружьями и пиная ногами, немецкие солдаты начали вести молодых парней на верную смерть. Но Теодора не могла не смотреть на это, не писать об этом. Она видела только Фридриха, который внимательно следил за происходящим. — Оливер? — Теодора услышала голос рядом, но даже не обратила на это внимание. Она почувствовала, что Жаклин резко отпустила ее руку. Женщина с криками и воплями начала пробираться через толпу. Оливер? — Сынок! Не трогайте его, умоляю! Сын… — женщину пытались удержать соседские мужички, но Жаклин, будто обезумев, отбивалась от них: — Пустите меня! Оливер! Треск! Теодора рванула с места и побежала за ней. Расстояние между женщинами было не большим, но пробираться через толпу было достаточно тяжело. Тем временем Жаклин уже начала залазить на виселицу, чтобы снять с нее Оливера. Несчастная женщина спотыкалась, ее руки были все в крови, а сама она не переставала плакать и выть. Один из немецких командиров подошел к бабке со спины и приказал отойти от тела. Но как можно говорить такое матери, которая держит на руках свое дитя? В этот момент Теодора была уже рядом. Она из последних сил схватила солдата за ногу и начала молиться. Девушка умоляла остановиться: и вооруженного немца, и отчаявшуюся женщину… Выстрел. На старой рубахе начал появляться красный узор. Жаклин охнула и упала прямо на тело своего сына. Теперь они оба были в крови, но навсегда вместе. На улице наступила мертвая тишина. Только ворона каркала на заборе костела, который величественно стоял рядом. Все вокруг будто забыли, как дышать и не могли вымолвить даже слова. Это молчание нарушил немецкий командующий, который приказал всем разойтись. Добавив, что за неповиновение — расстрел на месте. Он выстрелил в небо. Предупредил. Так все пришедшие поняли, что перед ними стоит человек слова. Вскоре улица окончательно опустела. Теодора сидела на полу в темной комнате. На душе скребли кошки. Она провела здесь уже несколько месяцев, но именно сейчас атмосфера была особенно угнетающей. Девушка знала, что тут недолго осталось ждать — за сегодняшнее поведение в скором времени ее должны будут расстрелять. Вскоре в дверь постучали. Открытая дверь впустила в комнатку свежий воздух и трех солдат. — Пройдемте, Теодора. Они заходят в казарму. Здесь шумно, душно, воняет спиртом и табаком. Несколько солдат играют в карты, другие сидят и курят, кто-то поодаль пьет. Однако, как только приходят гости, в помещении наступает тишина. Обер-лейтенант решает ее нарушить: — Теодора Эйвери… Я то думал, что мы сработаемся. От тебя требовалось лишь тихо сидеть, не вылазить… А ты так поступила. — немец осмотрел с ног до головы девушку, цокнул и продолжил: — За такое полагается расстрел на месте, но даже тут мы были милостивы. Однако любому терпению есть предел… У девушки остановилось дыхание. Каждый раз, когда она писала материал, журналистка знала, чем закончить ту или иную статью, привести к логическому завершению мысль. А сейчас Теодора сравнивала свою жизнь с очередным написанным текстом, только который, возможно, не будет окончен. Один из курящих солдат решил подойти поближе. Он начал рассматривать девушку, чуть ли не пожирать ее глазами. От его сального взгляда Теодоре стало не по себе. Немец сделал тягу, убрал изо рта сигарету и выдохнул дым в лицо девушки, из-за чего та раскашлялась. Солдаты начались смеяться. Насладившись произведенным на других впечатлением, он схватил руку Теодоры и коснулся угольком сигареты ладони девушки. — А-а-а, что Вы творите!? — из глаз брызнули слезы. Но не столько от боли, сколько от осознания, что она в ловушке. Немцы начали вставать со своих мест и медленно окружать ее. Теодора не могла ничего сказать, просто стояла в оцепенении. Один из мужчин резко подошел впритык, схватил девушку за волосы и грубо оттянул их назад. Второй же рукой он начал рвать ее рубашку. Круглые пуговицы полетели на пол. Получив положительную реакцию от солдат, немец начал лизать кожу ее груди, кусать за соски. От слюней мужчины к горлу подступала рвота. Настолько омерзительно Теодора себя никогда не чувствовала, но понимала, что худшее только впереди. — Пожалуйста, остановитесь. Не… делайте этого… — взмолилась она и попыталась вырваться из цепких лап. Бесполезно. — Мужики, послушайте, как щебечет! — весело промолвил один из них: — Томас, не хочешь быть первым? Немцам не нужно повторять дважды. Мужчина начал подходить со спины девушки, и резко схватил ее за зад. — Мешает. — сказал Томас и начал задирать длинную юбку. Он подтолкнул Теодору к столу и заставил опереться на него. Грубыми руками он начал трогать все места, до которых только мог дотянуться. Другие солдаты в это время наблюдали, либо же трогали грудь девушки. В этот момент дверь казармы открылась. На пороге оказался Фридрих. Девушка уже обрадовалась, что ее молитвы был услышаны и она спасена. — Фр…идрих, ум-м-моляю, п-п-помоги мне… — слова будто съедались из-за слез. Теодора начала тянуть к нему обожжённую сигаретой руку, но ее тут же перехватил один из присутствующих. — Солдат, так и будешь мяться у двери или присоединишься? — ухмыльнулся один из немцев. Но Фридрих продолжал молча стоять в стороне. Резкие толчки, невыносимая боль. «Фридрих!» Кровь, которая ручейком стекает по голени. «Фридрих!» Грязные ругательства, ожоги от сигарет. «Фридрих!» Желание исчезнуть, умереть, но лишь бы не чувствовать все это. «Фрид…» Он все это время стоял в стороне и наблюдал за этим. Лишь изредка Фридрих потирал шершавые руки друг о друга. Какое оружие он в них держал? Сколько крови было на них? Сколько крови пролилось из-за них?