Кровавые локоны

      У Ани руки пачкаются в крови, и её не сильно заботит, чья она. Мёртвые тела уже не страшат, испуганные лица перестают приходить во снах ещё в детстве, ужасы сменяются падением в пустоту. Её кровь тоже там: можно увидеть, если приглядеться. Но никто, конечно, не смотрит. Саша бы притащила лупу, включила настольную лампу и уселась рядом на диване, в перчатках исследуя ладони. Саша бы ласково оттирала каждый дюйм кожи от чужой крови, а потом целовала невесомо, будто боясь причинить боль. Только вот Саша не знает и не видит. А Аня ничего не говорит.       Аня эту кровь любит, ей нравится, когда она падает на её пальцы или ударяется в лицо. Аня смотрит на это с восхищением, забывая про уходящую жизнь в паре метров от себя — неважно, кто это, когда на пальцах краской выводят знаки будущего. Кровь чужая прекрасна и изредка недосягаема, чью-то хочется разглядывать дольше, другую — поскорее смыть. Аня по взгляду определяет группу; остаётся только начать её пить, а потом и до таблеток недалеко. Она этого не делает, лишь смотрит — в детстве отец рукой хватал за шею, оставляя следы своих пальцев, тянул ближе и с блеском в глазах заставлял глядеть. Не отводи взгляд, говорил он, пока чужая кровь скатывалась с губ. Смотри, говорил он, пока чужая ладонь вырисовывала на взрослом теле узоры ножом. Красный — твой цвет, говорил он, размазывая кровь по её лицу.       Нет ничего удивительного, что Аня не может не смотреть на Сашу — кровавые локоны напоминают о заброшенном доме. Аня ходит по пятам, становится тенью, глотает воздух в унисон поднимающейся груди. Этот красный ещё не побывал на её руках, Ане как кислород нужна эта девушка. Но Саша далека и серьёзна, она игнорирует возмущения пациентов о своём внешнем виде, выполняя обязанности безупречно. Аня специально отправляет в больницу покалеченных ребят, чтобы оценить чужую работу, а потом, рассмотрев каждый шов, вновь окрашивает свои руки в кровь. Их мольбы не имеют значения, Аня слышит лишь голос Саши, даже если он ни разу не был обращён к ней. Никто не важен; окунуться головой в красный омут волос, почувствовать мягкость и запомнить запах — новая цель.       Аня прижимает ладонь к предплечью и сдерживает выдуманные слёзы, капли на белой плитке оставляют бордовые следы, но она желает поделиться бо́льшим. Саша на ходу перчатки надевает, нежным голосом просит убрать руку с раны и критически рассматривает. — Нужно зашивать, — говорит она и тянется к обезболивающим препаратам. — Не надо.       Аня эту боль не чувствует, она, вообще-то, редко что чувствует, а сейчас желание в ней норовит выскользнуть из балки равновесия. Не то желание, когда хочется сорвать с чужих плеч одежду, небрежно раскинув её по полу, и не то, когда рукой бьешь по столу, а «ты принадлежишь мне» вонзается в чужие уши. Аня хочет знать. Знать Сашу целиком, понять её дыхание, увидеть её без брони. У Ани желание в новом красном украсить свои руки.       Сейчас она близко как никогда: наклонить голову и почувствовать запах шампуня или бальзамов — но это просто и неинтересно. Аня наблюдает за ловкими пальцами, скрытыми в латексных перчатках. — Шрам останется, — говорит Саша, делая последний стежок, — но если пользоваться мазью, то он будет незаметен.       Её голос алый, как розы благороден, но может уколоть. Аня не против прыгнуть в бассейн, наполненный шипами, но Саша всю процедуру раскалывается в историях о пациентах, что порезались самыми разными предметами. Аня молчит и не подаёт признаков жизни. Это понятно, её мозг погружается в красные волосы. — Они настоящие? — спрашивает Аня. — Что?       Всё в ней простое: от сильных ног до непримечательных зелёных глаз. Вся она обычная, как миллион людей вокруг: не запоминающееся лицо, скудный запас слов, фигура подростка, что следит за своим питанием с двумя пальцами во рту. Вся она — ни-че-го. Только волосы. Эти кровавые локоны своей яркостью давят на Аню, придавливая к земле. Из-за них она выпускает острые предметы из рук, звон их падения на пол отдаётся в ушах. Волосы притягивают взгляд, ноги сами несут к их обладательнице. — Волосы, — говорит Аня, не отводя взгляд от вишни.       Саша смеётся неловко, шутка звучит слишком серьёзно. Этот смех не вызывает эмоций, Аня бы и не слушала его больше, но от волос не убежать. От них теперь не скрыться.       Аня молчит, Саша теряется, но списывает странное поведение за отказ от обезболивающего. — Если вы про цвет, то нет, конечно, — отвечает Саша, заглядывая в чёрные глаза. — Я крашусь. — Вам идёт.       Мысленно Аня тянется рукой к волосам, касается пальцами, хватает ладонью и тянет ближе. Это что-то нереальное, не должно такое существовать, Аня кусает губу и сдерживает порывы.       Саша становится её личным врачом, Аня редко получает ранения, но приходит с завидной регулярностью с царапинами, полученными в драке с котом, в дом которого она влезла, с синяками из-за падения из окна второго этажа особняка, потому что злой собакой оказалась чихуахуа, а в неё попасть дротиком со снотворным намного тяжелее, чем в овчарку. Аня чувствует боль в пояснице после неудобного сна в дряхлой квартире на убитом диване и идёт к Саше. Аня ударяет кулаком об стену, а не в лицо, и направляется к Саше, но сначала завершает своё дело. В обычном понимании это было бы похоже на влюблённость, Аню же питает животный интерес.       Саша принимает всегда без вопросов, позволяя небольшой улыбке поселиться на губах. Аня для неё — игрушка лего для взрослых, которую собрать можно только с инструкцией. Саша, впрочем, не сдаётся, обрабатывает раны и советует мази. Её движения вечно легки и аккуратны, Аня замечает это не сразу, ведь весь обзор занят кровавым пятном на голове, то связанным в хвост, то в гульку. Аня помнит удары по своим запястьям, когда приближалась слишком быстро, да и без разрешения, поэтому сейчас она осторожничает. «Смотри, но не трогай» — её девиз для Саши.       Аня ударяется мизинцем об шкаф и рвётся в больницу, вот только палящих волос там сегодня нет — расписание Саши вырисовано картинкой календаря в голове. Боль проходит быстро; тела рассыпаются под тяжестью сильной руки. К Саше домой она пойти может, но предупреждение в прошлом, что это ненормально, ещё напоминает покалыванием на лице. Аня поджимает губы, кровь на руках больше не вызывает восторга, умывается и уходит. В её номере отеля одиноко, по телевизору вещают бред, а последняя купленная книга уже прочитана. Аня разглядывает в который раз потолок с надеждой увидеть что-то новое, но яркой вспышкой проносятся кровавые локоны, от которых сердце почему-то начинает биться быстрее. Её желание переходит границу без нужных документов, обходя пограничников по лесам и болотам, оно питается жаждой, вырисовывая круги на полях.       В следующий раз Аня заходит в больницу с семилетним ребёнком за спиной. Мальчик не отходит ни на шаг, почти тянется за чужой рукой, но холод веет от ладони, и он отдергивает себя, плотнее прижимая красную машинку к груди. От Ани безразличием тянет, на ней нет ни одной раны, но ребёнок просит отвезти в больницу и машет игрушкой, а для неё это шанс повидаться с подожженным хворостом. Аня не отвечает на встревоженные вопросы и садится на стул, положив ногу на ногу. Мальчик мнётся, огромными глазами глядит только на свою спасительницу. Саша, в отличие от медсестры, ничего не спрашивает, кивает мальчику на кушетку и присаживается рядом, нежно улыбаясь. У Ани в голове шум рассказывает о притягательности волос, сорваться с места хочется все сильнее и сильнее, рука на коленке бледнеет, следы останутся точно.       Мальчик рассказывает, как добрая тётя спасла его от злых людей, Аня не реагирует на вопросительный взгляд зелёных глаз и не меняется в лице. Мальчик ведает о больших дядях, что затащили его в тёмное помещение, о маме, что заснула и не проснулась, хоть он её и звал, и тормошил, о скудной еде и своей игрушке — машинка туда-сюда по кушетке движется. Саша шмыгает носом, касается маленькой коленки, и говорит, что теперь он в безопасности. Мальчик с медсестрой мастерит из конструктора дом, Саша отводит Аню в сторону, держа за руку. Это их первый контакт рука к руке, Аня новое ощущение впитывает в себя бессознательно.       Саша слов подобрать не может, смотрит с восхищением и чем-то ещё, что понять тяжело. Саша касается ладонью чужой щеки, и Аня вздрагивает и закрывает глаза. Это не удар, шепчет голос в голове, это не больно. Саша вся нежностью пропитана, лаской овивает чужое тело, притягивая к себе. Это первые объятия, после которых не следует боль. Аня ничего не понимает и зависает, руки по швам сдвинуть невозможно.       Саша обнимает осторожно, прикасаясь щекой к щеке, и у Ани появляется возможность дотронуться до кровавых волос, но она этого не делает. Не может пошевелиться, не может думать.       Когда Саша размыкает объятия, отвлекаясь на своё имя, слетевшее с белого халата, Аня исчезает. Сбегает через служебный вход, проходит мимо стекающей крови, не обращая внимания. Аня прячется в куртке, приподнимая ворот, скрывается в людных местах и обжигается от любого красного, что попадается на глаза. Она загнанным зверем себя чувствует, укрывается в большом одеяле королевской кровати и сжимает кулаки. Это продолжается два дня, Аня не выходит из своего номера, смотрит телевизор, не слыша звук, и везде видит алый.       Работа сама себя не выполнит, Аня точит кинжалы и посматривает в окно затонированной машины. Загородный дом похож на дворец, высокие стены не позволяют разглядеть ничего внутри. Кругом камеры навешаны, лай собак изредка доносится до неё. Ане всё это надоело, никакого азарта больше нет, она выходит из машины, вытаскивает из багажника сумку, пристраивает её на спине и тащится на ближайший холм, с которого открывается вид на всю округу. Тяжесть сзади ни в какое сравнение не идёт с грузом в руках. Желание прикоснуться ногами вяжется в грязи, тянет вниз, и лишь чудо позволяет передвигать конечности вперёд. У Ани одна пуля, ЧейТак холодит землю, в окне горит свет. Проходит час в неподвижном состоянии, пока чёрный Мерседес не останавливается у ворот, дожидаясь их открытия. Наконец-то пробуждается чувство голода, Аня в объективе следит за своей целью, а полуулыбка в предвкушении ожидает своего часа.       Одна пуля, один выстрел в окно, одно тело раскинулось на кресле, голову опустив на рабочий стол. Это не её стиль, но почему-то кровь всё равно опускается на руки, и это маленькое облегчение.       У Саши квартира небольшая в неэлитном районе. Из элиты лишь сама Саша тут, кажется Ане. Дверь обычная, её взломать от силы секунд пятнадцать с отмычками, Аня переступает с ноги на ногу и мнётся. Ни цветов, ни бутылки вина, никаких подарков, которые так любят пестриться в фильмах. В руках у Ани слой крови, который не видно. В руках желание, о котором сложно сказать.       Дверь открывается через двадцать семь секунд после стука. Саша в домашней одежде выглядит по-другому. Волосы у неё распущены, и Аня выпускает рык наружу, захватывает одной рукой футболку, тянет на себя, а другой цепляется за талию. Они сталкиваются в поцелуе, и Саша отвечает с бо́льшим рвением, чем Аня ожидала. Чужие руки на плечах и волосах не болезненны, они распаляют желание, и Аня теперь не сдерживается.       Она срывает с них одежду, оставляя по полу следы, она кусает чужую плоть на ключице и шее, украшая отметинами. Руки по телу вырисовывают контры, но волосы — о нет — не трогает. Это не на сейчас, когда кровь приливает к виска́м, это на потом, когда ясность ума будет. Аня принимает все животные инстинкты и ловит ртом стоны. — Аня.       Тягуче. Только голос роз останавливает, замедляет биение сердца, и Аня осторожничает, медлит, боясь повредить, и доводит до распыления.       Когда они уставшие лежат на кровати, Аня позволяет себе прикоснуться к кровавым волосам, чтобы убрать от своих глаз, но больше ничего. Она не подносит их к лицу, не смотрит, как они переливаются в руке. Аня интерес не потеряла, просто ещё нельзя. Слишком рано, можно и получить по запястьям линейкой или тарелкой — любым предметом, что под руку подвернётся. Аня осторожничает, сливается в поцелуе и прикрывает глаза. Саша на чужом теле может разобрать мелкие шрамы, которые зорким глазом лишь увидеть. Она подушечкой пальца проводит по ним, то заменяя своими губами, то дыханием. Аня не напрягается, не смотрит из-под век, а лениво проводит ладонью по позвоночнику.       Аню без инструкции не понять, Саша вырывает из чужих рук ножи и режет овощи сама. Ты, говорит, обращаться с ними не умеешь. Аня не спорит, но мертвые тела посчитали бы иначе.       Саша в неопределенную жизнь тихим стуком входит, закрывая за собой дверь. Она и иглой, и скальпелем орудует профессионально, Ане бы напрячься из-за этого, но думать, что Саша может причинить вред, не выходит. Ведь Саша синоним доброты, от её улыбки даже бабки замолкают в коридоре больницы. От взгляда Ани они тоже замолкают, но по другой причине, и вжимаются в кресло. Аня говорит редко и честно, мало рассказывает о себе и учится закатывать глаза над попытками Саши подкатывать. Это, оказывается, сложно, Саша говорит: «вашей маме невестка не нужна?», а Аня в ответ чётко произносит, что мать давно мертва, и продолжает идти. Чужая ладонь сильнее сжимает руку. Но со временем у неё получается лучше, вместо недоуменного взгляда выходит маленькая кривая улыбка, а затем и закатывание глаз. Саша чистыми руками по коже ведёт, от неё не веет смертью или болью. Саша целует мягко, во рту после нет осколков стекла.       Аня реже принимает заказы и работает издалека; пыль на кейсе с ножами пробует побить рекорд. Саше приходится руками нежно останавливать Аню, когда та увязывается за ней в больницу. — Тебе туда нельзя, — говорит Саша, посмеиваясь от детского непонимания на лице напротив. — Почему? — Потому что я иду работать, а ты будешь меня отвлекать.       Саша на последующие незаданные вопросы отвечает поцелуем в пустом коридоре и уходит в своём направлении. Аня делать что не знает, без красного вихря всё меркнет, а привычное вино горчит на вкус. Это похоже на зависимость, другие бы точно сделали шаг назад, с настороженностью глядя на чужое тело, словно Аня вытащит из воздуха нож и перережет сонную артерию, заливая своё лицо алыми каплями. Аня, конечно, так делала, но оттираться потом долго, а идти с такими рисунками на теле и одежде нельзя — люди шарахаются, перебегают улицу и подносят телефоны к уху. Аня всё о своём диагнозе знает, о всех проблемах, о стандарте, в который она не вписывается. Это не заботит, когда люди отметку из десяти перевешивают, а дальше считать слишком скучно. Аня знает, что она сломанная, что в детстве в неё гнилое семя посадили, пророс не цветок, а сорняк, от которого избавиться сложно. Аня всё знает и ничего не делает, потому что это другие должны меняться, если чего-то не понимают.       Саша на какой-то встрече представляет её как свою девушку. Аня кивает только по привычке, не смотря даже на собеседника, ведь у Саши сегодня кровавые локоны на чёрном платье. И губы в гранатовом цвете. Только Саша имеет значение.       У неё глаза зелёные. Неприятный цвет не сочетается с бордовым. Но Аня видит лишь два способа поменять их: слёзы или сжатие рук на шее. Эти варианты не рассматриваются — повредить по неосторожности волосы можно, Аня дорожит ими сильнее всего на свете.       Саша взгляды замечает, ответа дождаться не сможет, поэтому не спрашивает, вместо этого покупает дорогие бальзамы и даже с усталостью суточной смены натирает волосы разными жидкостями, брызгает спреями и берёжет их. Ведь Аня смотрит так, будто они из золота состоят. Аня касается бережно и аккуратно с мозолями на пальцах, проводит по рукам и талии, но не дотрагивается до волос. Сашу это интересует, она разные прически делает, заплетает в косички, получает не комплименты, а нежный взгляд и поцелуй в висок. Аня сама из хрусталя состоит, хотя в глазах металл не спутать ни с чем. Саша из серьёзного человека в лужицу превращается рядом, глупые слова вываливаются раньше, чем мозг их сканирует, Аня же не ругает, не качает головой от детских забав. Аня смотрит открыто, целует то мягко, то жадно, по лицу её читать невозможно. Саша шутит и просит инструкцию к её сердцу. Аня тянется к ножу.       По времени нельзя определить, когда разрешение будет дано, Аня из разбитой бутылки может создать северное сияние. Её привязанность состоит из жестов: покупает зёрна кофе и готовит его сама вместе с завтраком, чтобы Саша после смены могла перекусить, накрывает пледом, когда Саша засыпает на диване под звук телевизора, подвозит утром на работу, когда будильник игнорирует свои обязанности и опоздание высвечивается на экране телефона. Аня слова не произносит, они не так впиваются, как жесты.       Саша просит расчесать её волосы, у Ани руки дрожат, когда расческа в ладонь ложиться. У Ани гири в сердце и страх, но она делает шаг вперёд и приседает на кровать рядом. Саша рассказывает о приглашении на свадьбу, но Аня не слышит. Кровавые локоны на руках, а в душе неописуемый восторг свершения всех мечтаний. Аня выполняет все свои желания последних месяцев, не боясь получить удар в спину. Теперь неважно, когда пальцы касаются отдельных прядей, а лицо утыкается в чужие лопатки. Саша замолкает и сидит ровно, Аня ладонью проводит по голове вниз, другой цепляясь за расческу, будто она может помочь с наплывом эмоций. Всё в них идеально. Всё правильно. Аня слезы тушит в пожаре, а беззвучные всхлипы просятся вырваться наружу. Саша рукой находит чужую, сцепляет и сжимает. Саша позволяет избавиться от груза.       Кровавые локоны на руках выглядят лучше, чем жидкая соединительная ткань организма.