***
Ее привел Каменец, мол смотри, девочка ничья, возми и следи. И Василь влюбился в неё с первых секунд: в её голос, глаза, кудри, движения рук, в то, как ей нравилось вокруг, как она смотрит на мир. Разве что говорила по-польски, но это не стало ему преградой: Муха выучил язык только ради общения с ней, переступая всю свою неприязнь к этому. Сначала она росла тихо. Наблюдала за Брестом, ходила рядом. Потом начала спрашивать у него что-то, а он ей рассказывать. Помнит, как она пришла с улицы и кинулась к нему жалеться: колени и локти разбиты. — Tatuś! — пищала она, растерая слезы по лицу, вводя его в ещё больший шок, чем тот, который он получил от её разбитого состояния. — Мы не плачем, всё в порядке, всё добра, улыбнись, ты же такая красивая, когда улыбаешься, Варенька, — говорил он ей, пока латал колени и локти. И он забыл, что она его не понимает, и удивился, когда она успокоилась. Таскалась за ним повсюду: за руку, на руках, на плечах. Неугомонный ребёнок. Бежит, падает — у Василя сердце на месте останавливается, — она бежит дальше. К ней все относились спокойно. Всем она нравилась и никого не трогала. Варя всем улыбалась, предлагала дружить. Протянет руку и скажет: «Давай будем друзьями?» Пинск часто приходил к Бресту, часто видел Жабинку. — Варя… Варвара… Варыята… — Дамир смотрел в окно, а потом на Жабинку. — Та! Сам ты варыята! — возмущался Брест на Пинск, — Хади, Дамир, не обижай мне ребенка. Пинск нейтрально смотрел на Жабинку, вот только не нравилось ему, как Брест за неё держится. Да это никому не нравилось, чего мелочиться. — Никого я не обижаю. Просто звучит, — Пинов погладил кучерявые волосы девочки, улыбнулся и взял на руки. — Хотя, вытворяя всякую ерунду, она правда — варыята. — Если бы ты знал, як мне яно дорага… — вздохнул Василь и загрустил. — Она же записана, как Муха? — Как Муха. — Ты правда прописал её, как свою дочь?! — удивился Пинск. — Ну да… — Мухавецкий посмотрел на девочку, потом на Пинск. — К тебе будет очень много вопросов, — сказал Дамир. — И первый: почему она рыжая? Этот вопрос будет у всех. И как ты на него ответишь? — Туров был рыжеват. Пинск улыбнулся. Он-то видел, что Брест-Литовск найдет ответ на любой неприятный вопрос. Жабинка трогала волосы Пинска, обнимала его, смотря на Васю. — Ты ж мне, как брат, Василь. Одни болота вместе облазили, одних птиц гоняли, у одной реки ночевали. Я-то знаю тебя, лучше любого родного. — Дзякуй, — усмехнулся Брест и взял на руки Варю, поцеловал в щеку. — Время у нас шаткое. Не держись так за нее — отрывать больно будет, — предупредил Пинск и пошёл на выход.***
Убирая со стола, Брест постоянно смотрел со страхом в окно, гадая время. А на улице все темно и темно, только фонари. «Наступи проклятая ранница! Я больше не могу…» — он взялся за голову, сел на диван и слушал звон в ушах. Такой тонкий писк, а нервирует. В дверном проёме виднеется, как открылась ее дверь в комнате Вари. Вася поднимается и через пару шагов оказывается там. — Dlaczego się obudziłeś? Za oknem jest noc, — обеспокоенно сказал он. Девочка сонно кивнула и вытерла сон из глаз: — Ktoś puka do okna, — посмотрела она на него. Василь взял ее на руки и понес в комнату. Жабинка моментально улеглась на его плечо, обняв вокруг шеи, и продолжала дремать. То у нее в комнате кто-то бегает, то на улице, то в окно кто-то стучит… Мухавецкий положил её и накрыл одеялом, сбрасывая пальто на спинку стула у стола, и подошёл к окну, смотря, что помешало Варе спать. Простая тоненькая ветка каштана, который рос под самым окном неприятно стучал по стеклу. Хорошо, это было обычно. Он просто открыл окно и аккуратно убрал её в сторону. То ветка или шум в углу. Раньше она жаловалась на то, что кто-то стучит в ее двери… И Брест старался не верить в это до последнего, пока не проверил это лично, оставаясь на ночь с ней. Оказалось, что это простой сквозняк. — Tato, a tak przy okazji, nie śpisz? — повернулась к нему Жабинка. — Pan Shevnya cię obraził? — Nie, Varenko, wszystko w porządku. Kobrin właśnie rozmawiał ze mną na bardzo nieprzyjemny temat… — тихо ответил Брест-Литовск, а потом подошёл и сел к ней, погладил по голове. — Bardzo cię kocham, — сказала она. — Ja też cię kocham, Varya, — через силу улыбнулся брестчанин. Отвечать тоже было больно, держится не плакать. Она смотрит на него. Пристально. Чего-то ждёт. А потом поднимается и обнимает его. — Widzę, że jesteś smutny… — сказала Варвара. — Możesz mi powiedzieć. Możemy porozmawiać. Sam tak mówisz… — Varenko, moje słońce, — приобнял он ее. Он начал рассказывать ей про разговор с Кобриным. Она внимательно слушала и загрустила. Потом сказала, что хочет пить. — Вода? — Морс. Они пересели в гостиную и, сидя за столом, Жабинка тихо поглядывала в кружку на ярко-розовую жидкость. Это не было похоже на морс, запах был тоже своеобразный, ягодный. Она переводила большие глаза с кружки на Василя и обратно. — Co to jest… — настороженно спросила она. — Бруснічная вада, — сказал Василь. Варя посмотрела на него. Ее всегда могло обворожить то, когда Брест говорил не по-польски. Раньше ей не доводилось пить брусничную воду. В основном ей варенье разбавляли водой. — Dlaczego nie wypiłem tego wcześniej?.. — Bo zwykle nie zabraknie nam dżemu, — ответил Брест. — A jak gotować brusznichnaya wodę? — взяла кружку Варя. Послышался недовольный вздох. Самая нелюбимая вещь в польском языке — это объяснить, как что-то готовить. Жабинка знала. Но и любопытная была. — Możliwe w języku ojczystym, — усмехнулась Варя. — Збіраецца брусніца, яе мыюць, перабіраюць, сушаць. Потым кладуць у слоік, заліваюць вадой і ставяць у шафу на два тыдні, пакуль вада не стане чырвонай або ярка-ружовай. Взгляд девочки надо было видеть. «Очень интересно, но ничего не понятно, как говорится», — подумал Вася, пока не услышал: «Zrozumiały». Он посмотрел на Варвару, которая пила брусничную воду. — Czy to prawda… Она по-быстрому перевела ему все что он сказал. На слух было привычно, языка она не знала. И Брест-Литовск был очень шокирован. Кислый напиток ей понравился, но больше одной кружки выпить сложно. — Затое Дамір банкамі п’е, — жаловался на него Брест. — Ён і журавіны сырыя есць, што там… Так они просидели хороших полтора часа, разговаривая про всех и вся, что Брест и забыл, что она днём уезжает. Такая весёлая, маленькая девочка. Они поют и танцуют под «Марш Домбровского», единственное что знала Варя наизусть, гуляют и читают вместе. Сейчас она завет его папа, а потом её перевоспитают говорить Василь Ярославович. Она не будет спрашивать все подряд. Она потеряет интерес ко многим вещам. Научится грубить и отвечать «нет». Она вырастет. За окном начинает розоветь небо. Они сидят уже у Бреста в комнате. Он бережно расчесывает её, аккуратно водит расчёской по волосам. Рыжие волосы красиво выпрямляются под расческой, а потом закручиваются — только отпусти. Она смотрит в зеркало, улыбается. — Warkocz? — поправляет локоны Мухавецкий. Отрицательный поворот головы все сказал. — Jedziemy gdzieś dzisiaj? — повернулась Жабинка и похлопала глазами. Брест положил расческу. — Nie, Varya… Wyjeżdżasz dzisiaj… — твёрдо говорит Брест и его снова подкашивает, но он просто ложит руку на стол. Желание пугать ребёнка не было, но не получилось: заметно покачнувшись на месте, Василь устоял на месте и посмотрел в зеркало. Варя смотрит обеспокоенно и на глазах у нее появляются слезы: — Nie czujesz się dobrze? Пару минут он стоит неподвижно, гудит голова. Он тихо говорит, что все в порядке. — Поэтому надо спать по ночам, — усмехнулся он, чтобы хоть как-то прогнать тревогу маленькой девочки. Жабинка ещё долго смотрела на него. Он привёл её в порядок, повел в комнату. Жабинка тихо шла рядом, смотрела по сторонам. Уезжает. А куда уезжает? А зачем? А к кому? Но пока не спрашивает. — Gdzie pójdę? — спросила осторожно Варя, смотря на стакан на подоконнике, в котором стояло три ромашки. Внутри у Бреста все вздрогнуло, сжалось, закипело. Как говорить хорошо о том, что хорошо знаешь? Как убедить, что там её примут и полюбят? Почему нельзя просто ответить «Я не знаю». Это так глупо и противно будет врать ей. Температура прыгает. Сердце бьётся через раз. Нет. Он ничего ей не скажет, он будет молчать, она сама все узнает. Он не желает навязать ей образ и разрушить его пребыванием у брата. Брест посадил её на кровать, молчал неприятно, грустно. — Do kogo? — спрашивает, перепуганная молчанием, Варвара. «Ей будет там хорошо, о ней позаботятся…» — думал Брест-Литовск и пошёл на выход. На часах четыре утра. Варе не нравится, как он молчит, он же всегда объсняет. Последний раз оглядев её с ног до головы, Василь заглянул в напуганные стеклянные, как у фарфоровой куклы, глаза. Искренний страх, она не знает, что с ней будет, он молчит. Мухавецкий так холодно смотрел на нее, что она начала дрожать. А успокоить её и с места двинуться не может. Но он находит в себе силы и уходит из комнаты, закрывая дверь. — Po co?! — крикнула она, кинувшись за ним. Варя хватается за дверную ручку, щёлкает замок, а все равно пытается открыть. Бьёт в дверь руками и ногами. — Tato, co ja zrobiłem?! Gdzie?! Dlaczego odchodzę?! — бьёт в дверь и глухой стук слышен в комнате Бреста. В ушах он отдаётся, как стук колокола. Всей душой он не желает слышать её дикий крик. Все время он делал все, чтобы не плакала, не мучилась, не было плохо, а сейчас. — Proszę, zostaw mnie! Брест поднимает голову и смотрит на дверной проход, дёргается глаз. Закрывает лицо руками. Перемешиваются абсолютно все мысли в голове. На улице светлеет, полетели птицы. Река искрит под первыми лучами. Кто-то уже идёт по делам. Листья деревьев шелестят под лёгким ветерком. Она кричала до часов так пяти, в шесть крик был реже. — Dlaczego to jest ze mną?! Dlaczego odchodzę?! Powiedzieć! Неаккуратным движением она натыкается рукой на ручку и неприятно ранит её, со слезами и криком падает на колени, держится за руку, которая дрожит. Красная струя стекает по ладони. Она уперлась головой в дверь и дрожала, плакала, причитала. Глаза уже красные от слез, а голова болит и трещит. Тихо. Ей становится плохо, больно. Темнеет перед глазами. В спину светит рыжее солнце, будто решило обнять её и преободрить. Единственным выходом из тесной, давящей на нее, комнаты она видела лишь окно. Прерывесто дыша, она посмотрела на стекло и подошла к окну второго этажа. Дерево снова случалось в окно, а на ветке сидел воробей. Жабинка проводила каждое его движение взглядом, пока он не улетел. — Wolny ptak… — тихо сказала девочка и села на пол. Заснуть она так и не смогла. Молча и покорно ждала, когда откроется дверь. На нее давили стены, тишина, перебиваемая редким чериканьем за окном. В какой-то момент Варя заметила, как по белой ткани побежало красное пятно, но ей было не до него. В семь открылась дверь… На пороге стоял Брест-Литовск, рядом с ним Каменец, который был весел до последнего, пока не увидел Варю. А девочка сразу же бросилась к Васе. Крепко обняла и не пускала, смотрела на Диму с испугом и злостью. — Varvara, musimy iść, — ласково сказал Дмитрий. Он вообще сам был спокойным и тихим, Варю знал, но не общался. Он присел на колено, поправил её волосы. — Płakałeś? Twoje oczy są brzydkie po płaczu. Nie musisz płakać, wszystko w porządku. Брест погладил её по голове. Жабинка посмотрела на него: — Zraniłem się w klamkę… — Дима, посиди яшчэ пару минут, — Брест увел ее. Каменец сел в гостиной. Приведя ее в нормальный вид, обработав руку, Василь повел её в гостиную. Жабинка остановилась и погладила его руку, приложила её к своему лицу. Глаза заблестели снова, смотрела она прямо. — Idziemy nad rzekę? — тихо спросила девочка. Брест взял ее на руки. — Chodźmy.. — кивнул он и бросил взгляд на часы. Обняв его вокруг шеи, Варя шумно вздохнула, смогла улыбнуться. Река была тихая, ничего не происходило. Василь и Варя стояли на берегу, смотрели на воду. Варвара держала его за руку, крепко, чтобы не упасть в воду и просто потому что не хотела уходить. Траурно-бело одетая Жабинка пестрила на фоне мрачно одетого Бреста. Она не улыбалась. Впервые улыбку она считала чем-то противным в такой ситуации, чем-то неприличным и ненужным. Брест иногда смотрел на Жабинку и сердце его сжималось. Мухавецкий присел перед ней и Варя обняла его вокруг шеи. — Kocham cię. Zawsze będę cię kochać tato. Myślę, że wrócę tu znowu, znowu do domu, do ciebie, nad rzekę. Tylko proszę pamiętaj, że cię nie zapomnę! Będę cię kochać! — она расплакалась, но продолжала тараторить: — Już mnie nie obchodzi, dokąd mnie zabiorą; Wiem, że bez Ciebie będę się czuła źle. Wrócę. Znowu będziemy z wami chodzić!.. — Dorośniesz, Varenko. Nie będziesz już dłużej zainteresowany zabawą ze mną, pójściem nad rzekę, — усмехнулся Брест. — Zawsze będę tobą zainteresowany! nie chcę. Obiecuję, że spacer z Tobą będzie dla mnie interesujący! Naprawdę obiecuję! — посмотрела на него Варя. Брест улыбнулся и обнял ее. — Мухавец — твой свидетель. Варя закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Пара капель сошли со щек на пальто; Брест осторожно гладил кудри. Она плакала горько, даже горьче, чем в комнате, с пониманием. Спина девочки то и дело, что резко вскакивала, сопровождаемая каким-нибудь всхлипом, а потом долго не шевелилась. Брест-Литовск дождался, пока она немного наплачется, а потом погладил её, поцеловал в лоб. Ничего не говоря, Василь посмотрел на лебедя, плывущего вдали. — Spójrz co za ptak, — улыбнулся Брест. Жабинка повернулась и вздохнула. — To jest łabędź, — вытирала она щеки. — Łabędź jest bardzo pięknym i oddanym ptakiem. Dorastają jak ptaki. Брест повел её домой. Она отбегала и возвращалась, крутилась вокруг него, брала за руку. Держалась крепко и не хотела отпускать, но потом снова убегала. Рыжик терялась в толпе людей, появлялась и резко исчезала. А потом вручила букетик бело-розовых маргариток, когда они подходили к дому. За всю ночь Брест обдумал все, что считал нужным. И сейчас Варя казалась ему, улетающей на юг, птицей. Она вернётся, это несомненно, но ждать так долго. Кто знает, что с ней там сделают, что будут говорить, как будут вести себя с девочкой. Все это пугало Васю не меньше того, как доедет его солнышко. Каменцу он уже высказался с утра, что он головой отвечает за её состояние, а Дмитрию ничего не оставалось сделать, как просто согласиться с ним. Как же сейчас рядом не хватает того, кто может подбодрить. Ведь все только и говорят, что это не их проблемы, не его проблема, что так надо и ничего сделать нельзя. Спрашивать Казимира и Дамира было бессмысленно и Василь молча нес свое горе, всю неприязнь. Дмитрий ждал их у дома. — Скоро надо уезжать. — Я знаю, — кивнул Брест-Литовск, — но не силой же тянуть её. — Улыбнись, Вася, и мир потянется к тебе, — сказал Каменец и посмотрел на Варю. — Spakowałeś swoje rzeczy? Варвара отрицательно помахала головой и пошла наверх. На лестнице она оглянулась на Брест. Он посмотрел на нее и она побежала дальше. Каменец посмотрел на задумчивое лицо друга и слабо улыбнулся: — Когда, освободясь от ига тяжких мук, Несчастный отдохнет в душе своей унылой, С любовию ему ты руку подаешь И лучше радости, для горестных немилой, Ласкаешься к нему и в грудь отраду льешь С печальной кротостью и с видом умиленья. О Меланхолия! нежнейший перелив От скорби и тоски к утехам наслажденья! Веселья нет еще, и нет уже мученья; Отчаянье прошло… Но слезы осушив, Ты радостно на свет взглянуть еще не смеешь И матери своей, печали, вид имеешь. Бежишь, скрываешься от блеска и людей, И сумерки тебе милее ясных дней. Безмолвие любя, ты слушаешь унылый Шум листьев, горных вод, шум ветров и морей. Тебе приятен лес, тебе пустыни милы; В уединении ты более с собой. Природа мрачная твой нежный взор пленяет: Она как будто бы печалится с тобой. Когда светило дня на небе угасает, В задумчивости ты взираешь на него. Не шумныя весны любезная веселость, Не лета пышного роскошный блеск и зрелость Для грусти твоея приятнее всего, Но осень бледная, когда, изнемогая И томною рукой венок свой обрывая, Она кончины ждет. Пусть веселится свет И счастье грубое в рассеянии новом Старается найти: тебе в нем нужды нет; Ты счастлива мечтой, одною мыслью — словом!..***
Брест-Литовск посмотрел на него. Каменец был очень тихий и жил мирно, хотя внутри у него было столько горечи и печали, что кроме бумаги и пера он больше никому не доверял. На вид он счастлив, на вид он молод и беззаботен, а поговори с ним душа в душу, так и у самого депрессия начнётся. Он был человеком возвышенным. Никто не знал, когда он начал работать со стихами. Особо они не общались. Единственное, что помнил Брест-Литовск, когда был у него дома, так это небольшую комнату, похожую на коморку, в которой с трудом помещались кровать, стол, стул и полка с книгами. И то он приходил проверить, как тот поживает после войны. Вроде говорили плохо, тяжело и вообще умирает. Город был маленький, разрушенный, больших домов тогда наблюдалось штучное количество, которые были выкрашены в белые цвета и имели не больше двух этажей. В одном таком доме и проживал Дмитрий. От Башни Мухавецкий шёл долго, очень долго и пришёл на месте, где даже простые дома были редкостью. Первый попавшийся человек помог с поиском точного места. Но, когда Василь пришёл, то никого не обнаружил. Дверь была заперта, окно темное, становилось холодно и должен был пойти дождь. Василь присел на лестницу и ждал. А Каменец пришёл только под вечер. Весь непонятно кем покалеченный, он хромал на одну ногу. — Шляхта да крестьян заявилась, не поленилась, — горько усмехнувшись, сказал Каменец-Литовский, обводя неприятным и насмешливо-печальным взглядом Брест-Литовск. — На Вас война не адлюстрэла. Чего хотели, пан Мухавецкий? Василь не стал цепляться за слова, которые его очень зацепили. Такие, как «пан», «шляхта». Он такой же пан, как и Каменец, но не суть. Спрашивать, как дела было неуместно… Брестчанин не знал, что спросить или сказать. Потерялся. В это время Каменец открыл дверь и зашёл в квартирку. Говорить ничего Бресту не пришлось: Лесной сам начал рассказывать. — Мне говорили, что Вы приедете, но я просил, чтобы этого не было. Я всей душой не желал Вашего приезда. Зачем?! — удивился Каменец и повернулся к нему. — Какое издевательство приехать на руины. — Успокойся. Мне надо было узнать, как ты и что с тобой. Тебе помогут. Дима усмехнулся и взял две кружки со стола, унес их в другую комнату. Василь посмотрел на листки бумаги, на обрывки, на которых были написаны какие-то строчки. Когда Каменец принёс кружки с чаем назад, то он поставил их на стол, убирая свои бумажки. — Вам не стоит читать этот бред умалешенного… — он сложил бумаги на подоконнике и сел на кровать. Брест провожал его взглядом. Сел на стул и они завели неторопливый разговор обо всем на свете. Каменец был немного поехавший, не договаривал половины всего и отдалённо относился к Мухавецкому. Василь слушал его. Он пил это подобие на чай. Молча пил и смотрел на бледное от вечного страха лицо. — Прабачайце, сахар нынче удовольствие дорогое. — Не извиняйся, — сказал Василь. — У нас тоже сахар редкость. Я удивлён, что у тебя чай есть. И то, что ты пишешь — не бред. Ты высказываешь. Не кому-то, так хоть бумаге. Разве сейчас тебе не важно снова расцвести? Снова быть одним из лучших? Каменец смотрел на стол грустно и напуганно. Конечно же хочется. Он уже было чуть не расплакался, но нашёл силы посмотреть в глаза Василю и сказал: — Я ухожу. — И куда же? Такая простая реакция немного смутила Дмитрия. — Будете ли Вы реагировать так же легко на мой ответ… — Твоё дело. Сейчас тебе решать. — В Гродненскую губернию. Там мне помогут быстрее, чем тут… А вечном конфликте знали все. Брест только вздохнул и посмотрел на кружку. Во взгляде его перемешивались злость и безнадёжность. — Хорошо. Это только твоё дело. Главное, чтобы ты привел себя в порядок. А ещё лучше не уходи. Сиди «в пределах Брестской части Гродненской губернии». Так вернуться потом будет легче, если, конечно, ты не решил уйти от нас с концами. Каменец молча кивнул. Что означал этот кивок не ясно. И спрашивать про это Брест-Литовск не стал.***
— Там музыка гремит, в огнях пылает дом; Блистают красотой, алмазами, умом: Там пиршество… но ты не видишь, не внимаешь И голову свою на руку опускаешь; Веселие твое — задумавшись, молчать И на прошедшее взор нежный обращать, — продолжил Брест. Каменец вздохнул, а Брест посмотрел на него. — И не говори, что это не описывает твое состояние. — Ты же знаешь, что стих начинался не так, — сказал Василь. — Знаю, — улыбнулся Лесной, — но уже не помню начала. — Варя помнила. Что сейчас не знаю. — Но она не знает русский. — Так я ей на польский переводил. Без рифмы конечно: я не поэт. Да и мои знания этого языка не столь обширны. Каменец поднял голову. — Варя! Варя, słońce, uważaj proszę! Варвара подошла к приоткрытому окну в гостиной и аккуратно посмотрела вниз. — Co, panie Lesnoy? — спросила она. — Vasil mówi, że studiowałeś wiersz «Melancholia». To prawda? — Tak, uczyłem. — Pamiętasz początek? — Namiętność dusz łagodnych, potulnych, los uciśnionych, Nieszczęsne szczęście i słodycz strapionych! O melancholia! jesteś im droższy niż wszystkie sztuczne zabawy i wietrzne przyjemności. Czy coś może się równać z Twoją urodą, Z Twoim uśmiechem i cichą łzą? Jesteś pierwszym lekarzem żalu, jesteś pierwszym przyjacielem serca: zwierza ci się ono ze swoich smutków; Ale pocieszając się, nadal ich nie zapomina… — Dosyć dziękuję słoneczko, — улыбнулся Дима. — Spakowałeś swoje rzeczy? Варвара убежала. Через пару минут она стояла на пороге, уже готовая открывать дверь, но оглянулась на пустые коридоры. Родные, где смеялась и боялась. С лестницы зовут на улицу — она бежит в комнату Бреста. Вася зашёл посмотреть где она, а девочка уже шла назад. Она грустно посмотрела на него и подошла ближе. Брест присел перед ней и взял за руки. — Wszystko będzie… dobrze. To tylko wycieczka, to integralny okres twojego życia, — он гладил ее руки, смотрел в светлые глаза, рассматривал детское лицо усыпанное веснушками. — Spodoba ci się tam, kochanie. Jest tam wielu dobrych, ale surowych ludzi. Po prostu ucz się, słuchaj i rób to, co mówią. Grodno cię spotka. Nazywa się Sebastian Wsiewołodowicz, Pan Niemański, pamiętasz? — Варя неторопливо кивнула, не сводя глаз с его лица. — Pokaż, jaka jesteś piękna i niesamowita. Dima będzie po twojej stronie. Zaopiekuje się tobą, a jeśli pojawią się problemy, udaj się do niego. Będziesz tam tylko trochę… Ten czas szybko minie, — он улыбнулся, чтобы показать, что все и в правду будет хорошо, а потом шепотом добавил: — Pisz do mnie listy… Жабинка опять расплакалась. Брест-Литовск обнял ее и гладил по спине. — Cicho, nie płacz. Wszystko będzie dobrze, Varenko. Wybacz mi wszystko, co ci zrobiłem. Mogę tylko ślepo liczyć na twoje dobre samopoczucie z Sebastianem. Naprawdę jest bardzo dobry. I będzie cię kochał, być może tak bardzo jak ja. Wreszcie, znajdź sobie przyjaciela. Na pewno, — он вытер с ее глаз слезы и достал из кармана небольшую коробочку: — To jest dla ciebie. Варвара взяла её и открыла. Деревянная шпилька. На ней легко и надёжно прикреплен цветок: три белых лепестка смотрелись, как живые, сделанные из белой шелковой тафты, а дотрагиваясь до них, можно было ощутить эти нежные цветы; листья были изготовлены из бархата, создающего необыкнрвенные впечатления у девочки; а центр цветка был из небольшого янтаря, приятно сверкавшего под светом. Дорогая вещь — шпилька. У девочки глаза сияли от счастья. Ее носит знать: а какая из неё знать? Жабинка вдруг вспомнила про это и тихо протянула коробочку назад, что не может принять дорогой подарок. Удивлению Бреста не было придела. — Weź to. Przypomni Ci nasze spacery do Muchawiec, — поднялся Мухавецкий и взял шпильку. Бережно заколол ее в рыжик кудрях. — Жабинка. Он понимал, что больше не увидит её такой маленькой и той хорошей девочкой. И ему хотелось от этого тоже плакать, но он держался. А она последний раз видит его здоровый внешний вид, последний раз видит счастливым. Так они и стояли, смотрели друг на друга. — Jesteś moim słońcem. Bądź słońcem: równie wspaniałe i lśniące. Jesteś moim ptakiem. Bądź ptakiem: uwolnij się, lataj i nie daj się złamać. I tylko pamiętaj, że zawsze będę cię kochać, kimkolwiek jesteś, moja radość. Jak ogień spłoń swoją duszą i płoń, zapominając o zniewagach, niech twoja iskra nie zgaśnie. I wiesz, jeśli wyjdziesz, staniesz się silniejszy. Teraz biegnij. Biegnij, Варвара, zabłyśnij. Она схватила свои вещи и молча поспешила на улицу. Брест постоял ещё немного, а потом подошёл к открытому окну и долго стоял около него, как вдали со стороны моста послышалось эхом: — Jestem Varvara Muсhawiесkaya! Pamiętajcie i bądźcie świadkami, Muсhawiес, że wrócę i będę chodzić wzdłuż waszych brzegów w ten sam sposób! Брест неосознанно улыбнулся и пошёл в комнату. Там на столе он обнаружил небольшой лист бумаги с рисунком, сделанным чернилами. Заметно осторожная работа с нарисованными воробьями на ветке. Василь долго рассматривал детское творчество. Сзади обнаружил кривую надпись, текст которой можно было разобрать как «Dziękuję za dzieciństwo». И тут он не выдержал снова. Эмоции накрыли его и он просто закрыл лицо руками. Перемешиваются абсолютно все звуки вокруг, мысли, становится тихо, ему кажется, что его зовут, он слышит чей-то крик, а потом он снова начинает нервничать. Только через пару минут он убирает руки и смотрит на стол. Правда становится легче.***
Брест и Жабинка идут вдоль берега реки молча, не отходя друг от друга. Варя идёт спокойно, ровно, лицо ее счастливое; она смотрит на водяную гладь. А Вася смотрит прямо, не убирая взгляда от дороги. — Василь Ярославович, смотрите, лебеди, — подходит к ограждению девушка. Он посмотрел на нее, а потом на воду. Зрение у него было не очень хорошее, но птиц он разглядел. — Так почему пальто не снимаешь? — Потому что мне потом уезжать, — тихо ответила Варвара Степановна.