— Скажите мне напоследок, — сказал Гарри, — это все правда? Или это происходит у меня в голове? <...> — Конечно, это происходит у тебя в голове, Гарри, но кто сказал тебе, что поэтому оно не должно быть правдой? Дж.К. Роулинг, "Гарри Поттер и дары смерти"
Пахло сосновой хвоей. Не бесчисленными горькими микстурами и порошками, в общем-то, бесполезными, не терпким запахом пота, которым так быстро пропитывалась свежая юката и который въелся уже в валик-подушку: не ставшей привычной болезнью, а соснами, и еще немного — примятой травой и речной тиной. Так пахло на берегу реки Мацумото, знакомом некогда до каждого камня, до последнего деревца — тогда еще Вада Когоро облазил его с другими мальчишками и знал как свои пять пальцев. Со временем картинка потускнела, детали выветрились из памяти, а запах… запах, похоже, остался и отчего-то почудился вместе с тихим речным гулом сейчас, перед смертью. Смерть не спешила. Хотя до того, как он провалился в забытье, казалось: все, вот и конец; мир уплывал, отдалялся, а тело, непослушное, чужое, налилось такой тяжестью, что даже ставшая его постоянной спутницей боль отступила. Боли ни было и сейчас: давно уже он не чувствовал себя таким здоровым и полным сил. Кидо открыл глаза и уставился в бездонное синее небо в обрамлении сосновых вершин — вместо изученного до последней черточки потолка в его дома в Токио. Кацура моргнул. Небо не исчезло, и сосны качали лапами на ветру, словно переговариваясь о чем-то друг с другом. Что ж, это был приятный бред, много лучше всего того, что Кацуре виделось или снилось обычно, и он был совсем не против, чтобы бред не заканчивался. Он сел, и земля, поросшая травой, тоже ощущалась настоящей. Кацура сорвал травинку, растер в пальцах, вдохнул легкий и свежий запах — и замер, уставившись на свои руки: руки, которые принадлежали кому-то лет на двадцать моложе. Он вскочил и, движимый любопытством, зашагал к воде, желая взглянуть на свое отражение. Мацумото неторопливо катила свои воды, степенная и величавая, такая, какой он ее помнил. Дальний берег терялся в тумане, густой туман клубился и по обеим сторонам от места, где Кацура стоял: видимости хватало примерно на один тё. Он вгляделся в отражение в воде, и в ответ на него посмотрел молодой Кацура Когоро — лет двадцати пяти или, быть может, немногим больше, чуть удивленный и растерянный. Было тихо: ни плеска весел, ни криков ребятни, ни ругани лодочников, хотя обрыв, с которого так любили прыгать в реку мальчишки, высился совсем рядом. И на нем кто-то сидел. Кацура обошел холм — дальняя от воды стороны была самой удобной для восхождения – и поднялся по тропинке, которой не ходил много лет. Человек обернулся, и Кацура сбился с шага, застыл, во все глаза уставившись на Ёшиду Шоина — невредимого, улыбающегося так же, как улыбался во время их прощания. Когда Кацура видел Ёшиду — нет, не его: то, что осталось от друга и учителя, — в последний раз, он едва узнал его: эти уже раздувшиеся, покрытые трупными пятнами тело и голова с навсегда застывшим, неузнаваемо искаженным смертью лицом так не вязались с Ёшидой Шоином. С умницей Ёшидой Шоином, гордостью хана, любимцем молодежи — всегда полным сил, всегда горящим какой-то идеей. Ученики плакали, не в силах совладать со своим горем, а Кацура стоял на коленях над разрытой могилой — бакуфу даже не позволило похоронить казненного по-человечески, превратив их в расхитителей кладбищ — смотрел на покрытый запекшейся кровью обрубок шеи и не мог осознать, что вот это — Ёшида. Потом осознал, конечно. Когда они унесли тело из Экоин и предали его достойному погребению, когда Кацура до хрипоты накричался на Шунске, Шинсаку и других, убеждая, что самоубийственными выходками сенсея не вернешь, что они отомстят позже; когда остался один. Тогда-то и осознал, напился почти до беспамятства, но изувеченное тело все равно вставало перед глазами, стоило закрыть их. Сейчас Ёшида выглядел прежним — или почти прежним: не сразу Кацура заметил, что белое кимоно его запахнуто на «мертвую» сторону, а шею пересекает тонкий бескровный порез. — Здравствуй, Когоро-кун, — Ёшида улыбнулся и хлопнул ладонью по земле, предлагая устроиться рядом, — давно не виделись. — Да. — Кацура облизнул пересохшие губы и заставил себя сдвинуться с места. — Восемнадцать лет. Он сел возле друга в айза, сел непозволительно близко, так, что коснулся коленом его ноги — и ничего не почувствовал. Ёшида улыбнулся извиняющейся улыбкой, чуть отодвинулся, и Кацура увидел, что трава под ним не прогибалась. Как это возможно?.. Если они оба мертвы, то почему один — призрак, а второй нет? Разве он не должен был тоже стать бесплотным? Вообще-то, конечно, он должен был оказаться в Джигоку — как и Ёшида, слишком много грехов они совершили за свою жизнь, — но на ад это место совсем не походило. — Восемнадцать лет, — повторил Ёшида. — Я надеялся, что больше. — Больше? Я был старше тебя на пятнадцать лет, когда умер! — Кацура сам не знал, зачем оправдывается и за что — за то, что прожил меньше, чем Ёшиде хотелось бы? — Я ведь умер, да? Ёшида печально улыбнулся, провел ладонью по пушистым метелкам еще зеленых полевых злаков — но рука прошла сквозь них. Смотреть на это оказалось тягостно — как на неизлечимо больного или… ну да, мертвого. Ёшида, заметив выражение лица Кацуры, отдернул руку. — А другие? — спросил он. – Эйтаро?.. У Кацуры перехватило дыхание. Конечно, он назвал первым имя любимого ученика! И вот как было ответить, что Ёшида Эйтаро пережил своего учителя всего на пять лет и был убит кем-то из Мибуро в Икеда-я? — Мертв, — выдавил он. — Погиб тринадцать лет назад… точнее, через пять лет, если считать с твоей точки зрения. По лицу Ёшиды пробежала тень, очертания фигуры заколебались, словно призраку тяжело было удерживать форму. — Вот так, — он прекрасно держал лицо, но лучше бы он дал волю чувствам, право слово: видеть этот застывший взгляд было невыносимо. И сердце сковало льдом: Кацура знал, догадывался, какими будут следующие вопросы, не хотел на них отвечать — и понимал, что не может не ответить. — А Ириэ? Кусака? Шинсаку? … прошлое дохнуло на него раскаленным жаром того проклятого лета. Мальчишка-адъютант продолжал говорить, глядя на него отчаянными глазами – что-то о том, что Кусака-доно просил передать: он сожалеет и что он ушел из жизни как самурай, а Кацура смотрел на пучок-магэ</footnote> в своих ладонях и пытался осознать: он не уберег еще одного ученика Ёшиды Шоина. — Тоже, — с трудом ответил он, отгоняя наваждение. — Через несколько недель после Эйтаро. Тогдашнее руководство хана… сделало непоправимую глупость, и Кусака не мог не подчиниться приказу. Они с Ириэ погибли в один день. Шинсаку умер позже, от чахотки. Ёшида молчал, разглядывая свои руки. Думал ли он о том, что сам толкнул ими своих учеников на путь, приведший к гибели? Или, погрузившись в горе, просто ничего не видел перед собой? — Да, делать глупости руководство хана умеет, — сказал он наконец, сжав кулаки. — Эйтаро, Ириэ, Гэнзуй… я так надеялся, что они достигнут многого. Они были надеждой Чошу и Японии. Он не сказал: «Это твоя вина. Я оставил их на тебя, а ты не справился», но Кацура и сам это знал. Он был другом Ёшиды, и ученики уважали его — но он не был их учителем. Это Ёшида мог бы остановить Эйтаро, мог удержать Кусаку от самоубийственной атаки — но не Кацура. «Если бы, — подумал он, как думал много раз до этого, — если бы только ты был жив!» Туман подступил со всех сторон, сгустился так, что Кацура не видел не то что Ёшиду — собственных рук, а потом исчез, оставив его в почти полной темноте: тусклый лунный свет лился из крошечного окошка где-то под потолком. — О чем ты думал? — с любопытством спросил Ёшида. Контуры его тела светились, а ноги… Кацура отвел взгляд: ноги не касались земли, и Ёшида парил в воздухе, не испытывая, кажется, каких-то неудобств от такого непривычного способа передвижения. — О том, как я хотел бы, чтобы ты был жив, — с некоторым смущением признался Кацура. — Что ж, твое желание, похоже, исполнилось. — Что? — Кацура опешил, но друг не спешил пояснять. Глаза уже привыкли к темноте, и Кацура разглядел толстые деревянные прутья за плечом призрака. – Где это мы? — В тюрьме Дэнмачо, — ответил Ёшида как нечто само собой разумеющееся. — Помнится, обычно я спал в том углу… стой! Кацура, уже шагнувший к темной фигуре, свернувшейся у дальней стены, остановился: когда Ёшида говорил таким тоном, с ним лучше было не спорить. Не то чтобы Кацура следовал этому правилу в прошлом. — Что ты собрался делать? — Разбудить его… тебя, — поправился Кацура, покосившись на призрака, — и вытащить отсюда. Он собирался сказать «поговорить», но вместо этого озвучил мысль, вспыхнувшую в голове, как только он услышал слово «Дэнмачо». Вытащить, спрятать где-нибудь… уж за годы противостояния с бакуфу «скрывающийся Когоро» научился прятаться и прятать других! А там пусть Ёшида сам убеждает Кусаку и Эйтаро. — Из тюрьмы Дэнмачо? — охладил его пыл Ёшида. — Когоро, не глупи, это на тебя не похоже. Такие выходки больше подходят Шинсаку, чем тебе. Это было правдой: при жизни Кацуре подобные безумные затеи были несвойственны. Но если они оба все равно мертвы… чем бы это ни было: бредом, колдовством, возвращением в прошлое — он должен был попытаться. — Уверен, Шинсаку на меня не обидится, — бросил он, снова поворачиваясь к Ёшиде спящему. — Я уже внутри тюрьмы, это облегчает дело. — Помнится, ты не одобрял мой план, — заметил Ёшида-призрак. — Знаешь, тот, включающий захват и убийство Манабэ Акикацу. Подговорил дядю отнять у меня бумагу и кисти, запретил писать ученикам… — И все еще не одобряю, — ответил Кацура, опускаясь на колени возле спящего, — но об этом поговорим позже. — Как только коснешься меня — обратной дороги не будет, — предупредил призрак, и Кацура кивнул, благодаря за предупреждение, а потом тряхнул Ёшиду — настоящего, живого, из плоти и крови! — за плечо. Тот проснулся сразу: — Когоро-кун? Что… — Прошу, тише, — перебил его Кацура. — Я пришел спасти тебя, сенсей, но у нас мало времени: нужно действовать, пока ночь не закончилась. У меня есть план... — Действительно есть план? — скептически поинтересовался призрак, парящий в нескольких сяку от них. Он не одобрял. Ёшида из прошлого своего двойника не видел, но тоже не одобрял: он считал, что Кацура Когоро мог найти своей светлой голове лучшее применение, чем сложить ее в бессмысленной попытке выкрасть из тюрьмы мятежника. Они долго спорили — призрак тоже не молчал, но его, к счастью, мог видеть и слышать только Кацура — и, наконец, Ёшида сдался: Кацура уже стал преступником, забравшись в тюрьму Дэнмачо, и, с освобожденным узником или без, рисковал быть пойманным, но уйди он один — все стало бы зря, а этого Ёшида допустить не мог. — Хорошо, — сказал он, смиряясь, — в чем заключается твой план? План был прост, и с первой его частью они справились легко. Ёшида блестяще сыграл роль умирающего от неожиданного приступа болезни, а притаившийся в тени стены Кацура — так же блестяще расправился с прибежавшим на шум охранником. Тюремщик был не настолько беспечен, чтобы войти в камеру, не убедившись, что это не уловка, но Ёшида оказался хорошим актером. Стоило охраннику открыть щеколду, Кацура атаковал: расстояния между прутьями хватало, чтобы выбросить руку с тантои ударить так неосторожно приблизившегося человека. Охранник сдавленно булькнул, когда лезвие вошло ему в живот, и Кацура хладнокровно подумал, что надо бы добить, пока не поднялась тревога. Сознание было ясным и чистым; за всю свою жизнь Кацура убивал всего несколько раз, и каждый был испытанием, но сейчас он не чувствовал ничего: ни ужаса, ни жалости, ни гнева, ни отвращения к себе. Вырвать нож из раны, свободной рукой ухватить сгибающегося охранника за отвороты косодэ, ударить снова, на этот раз в горло… По рукам хлынула кровь, горячая, липкая, и Кацура торопливо отбросил тело. Оба Ёшиды были поражены то ли его действиями, то ли хладнокровием, и он почувствовал укол совести. Впрочем, его руки и без того были по локоть в крови — как и руки почти всех, кто совершил Революцию Мэйджи. — Поторопимся, — шепотом сказал он, раздевая охранника и надевая его форменную одежду поверх своей. Хорошо, что она темного цвета, и как же неприятно, что вся в крови! Они выбрались из камеры и быстро двинулись по коридору. В этой части тюрьмы держали самураев, поэтому здесь было почище, чем в камерах простолюдинов, и заключенных меньше, но воздух все равно был тяжелым и спертым. Повезло, что Ёшиду держали в отдаленной части тюремного коридора: никто не видел убийства и не понял, что заключенного тащит за собой не настоящий тюремщик. — Горо, ну наконец-то! Что у тебя там? — спросил второй охранник, когда они приблизились к выходу. — Да вот, — Кацура, не выходя на свет фонаря, указал на тяжело навалившегося на его плечо Ёшиду, — сомлел совсем, и кровь горлом шла. К врачу надо. Помрет — нам отвечать, пусть хоть до утра дотянет… Они не рассчитывали, что тюремщика удастся обмануть: только отвлечь, наброситься и оглушить или убить — как повезет. Тогда Ёшида тоже сможет переодеться тюремщиком: больше шансов выбраться… — Да ты же!.. Кацура едва успел подставить позаимствованное у убитого копье-яри: охранник оказался сообразительным и драться умел. Против мастера фехтования у него не было шансов, и на помощь Кацуре уже спешил вооруженный его танто Ёшидо, но, к несчастью, перед смертью противник успел закричать. Окружили их почти мгновенно. — Хватит, Когоро-кун, — сказал Ёшида, коснувшись его руки. — Я ценю твои усилия, но дальнейшее сражение бесполезно. Достаточно насилия на сегодня. Кацура пожал плечами и бросил копье на землю. Он и сам видел, что сопротивляться бессмысленно — разве только затем, чтобы погибнуть в бою, а не от рук палачей, но этого им не позволили бы. В его душе царило опустошение, и он чувствовал себя почти так же, как восемнадцать лет назад, когда услышал о казни Ёшиды. Все повторялось, друг снова должен был умереть от рук бакуфу, Кацура снова не справился и, получив еще один шанс, потерял его и не сумел ничего изменить — кроме того, что вместо одного мятежника теперь казнят двоих. Ёшида ободряюще улыбнулся, когда его уводили со стянутыми за спиной руками и петлей на горле — и больше они не виделись. Зато призрак сопровождал Кацуру повсюду: появлялся и в тесной камере, и на допросах, где усталый мэцукэ с седеющей головой пытался добиться от него объяснений, как он сумел проникнуть в Дэнмачо и кто ему помог. Это была крайне утомительная для обоих беседа, потому что Кацура и сам не очень-то понимал, как здесь очутился. Поэтому однажды мэцукэ с видимым облегчением сообщил ему, что смертный приговор уже вынесен и Кацуру Когоро казнят в один день с Ёшидой Шоином. — Ты боялся смерти? — спросил он Ёшиду-призрака вечером накануне казни. Было зябко: на дворе стояла поздняя осень, а об удобстве заключенных не слишком-то беспокоились ни в Дэнмачо, ни в Козукахаре, куда Кацуру перевели сегодня. Конечно, самурай не должен бояться смерти, и все-таки на самом деле этот страх жил в глубине почти каждой души. — Немного, — сознался Ёшида. — Но больше меня занимало то, что я так и не осуществил свои планы. И не побывал в Мэрикен</footnote>… Умирать, сознавая, что, в сущности, ничего не успел сделать — очень грустно, Когоро-кун… А смерть была быстрой, я почти не успел ничего почувствовать. В прошлый раз Кацура умирал долго — это научило его ценить быструю смерть. Но тогда он не был в одиночестве, не был преступником, осужденным на позор и унижение — а теперь ему даже на достойное погребение рассчитывать не приходилось. Он хотел бы попросить призрачного Ёшиду: «Будь со мной до конца», но это было слишком жестоко. Его и не пришлось просить. Когда Кацуру вывели во двор Козукахары, призрак уже был там: сидел возле накрытого циновкой тела неподалеку от ямы, вырытой в песке. Кацуру замутило: кажется, он знал, кто лежал под циновкой. Ёшида что же, решил понаблюдать сначала за своей казнью, потом за его? Он действительно смотрел, и Кацура, вскинув голову, шел к яме и становился на колени, чувствуя, что он не один. И даже когда он наклонился, подставляя шею под удар палача, взгляд Ёшиды жег и держал его. Перед глазами темнел влажный от крови песок, и Кацура задумался: можно ли считать их братьями, если кровь смешается вот так? Над головой коротко свистнуло, на шею обрушился удар… это действительно было быстро.* * *
В вышине шумели сосны. Кацура со вздохом сел, коснулся горла — голова оказалась на месте, и даже шрама не было. Он снова очутился на берегу Мацумото — а ведь казнь казалась такой настоящей… — Надеюсь, это научит тебя осторожности, Когоро-кун, — укоризненно сказал Ёшида, и Кацура стремительно повернулся к нему. — Я должен был попытаться, — ответил он на невысказанное: «Я же предупреждал тебя: не делай этого». — Мне выпал шанс что-то изменить, и не мог им не воспользоваться. Что-то изменить… от мысли, пришедшей в голову, стало жарко. Кацура желал, чтобы Ёшида был жив — и попал в его камеру. Что, если попытаться еще раз? Он не смог спасти друга — и понимал: эта задача практически невыполнима. Но если перемещение произошло из-за его желания, он мог попробовать спасти кого-то еще! Туман сгустился прежде, чем Кацура успел как следует все обдумать. Он и забыл, как тогда было жарко. От зноя мгновенно взмокла спина, захотелось пить, и Кацура заозирался в поисках торговцев водой. — Где мы? — настал черед призрака-Ёшиды спрашивать. — И когда? — В Киото, — ответил он, — первый год эпохи Гэнджи. Я должен предупредить Фурутаку Шунтаро, если он вовремя скроется, ничего не произойдет. Фурутака не окажется в руках Шинсенгуми и не назовет место встречи, бойни в Икеда-я не будет, и Эйтаро не погибнет, руководство хана не пошлет армию в Киото, а у Кацуры будет время отговорить заговорщиков от поджога… — Ты уже забыл, что случилось с тобой в прошлый раз? — Нет, но это не повторится, — ответил Кацура, — я знаю, что делаю. Он немного подзабыл Киото, но сумел определить, где находится. Лавка Масуя Киэмона располагалась неподалеку, и Кацура зашагал к ней. Несмотря на жару, улицы были оживленными, и то и дело приходилось замедлять шаг, чтобы не наткнуться на кого-то. — Простите, не могли бы вы дать пройти? – раздраженно сказал он какому-то ронину, застывшему посреди дороги с разинутым ртом. — Я спешу! Ронин торопливо отскочил, оглянулся на Кацуру и бросился бежать, расталкивая прохожих. Сумасшедший, что ли?.. Призрак парил рядом, но молчал. Сейчас Кацура был рад этому: нетерпение жгло его, хотелось поскорее покончить с делом, а не тратить время на объяснения. Фурутака, конечно же, сразу его узнал, но не подал вида: в лавке были покупатели. Кацуре пришлось притвориться, что он с интересом разглядывает товар, и минуты, казалось, тянулись бесконечно. Наконец последний посетитель ушел, и Фурутака, заперев дверь, поманил Кацуру за собой во внутреннюю половину дома. — Масуя-сан, — тихо сказал Кацура, даже наедине избегая настоящих имен. — Вам следует скрыться как можно скорее, вас выследили. Глаза Фурутаки тревожно блеснули, он нахмурился: — Это не ошибка? При всем уважении, Ниибори-сан, эта лавка слишком важна, я не могу бросить: все наши труды пойдут прахом! Ваша информация точная? — Да, да! — нетерпеливо ответил Кацура. — Поспешите, иначе… В дверь заколотили, послышалось грозное: — Откройте, это Шинсенгуми! Кацура похолодел. Этот окрик он не раз слышал в кошмарах — но и предположить не мог, что услышит сейчас! Он был уверен, что еще слишком рано, однако Мибуро каким-то образом уже знали о лавке. — Этого не должно было быть? — спросил помрачневший Ёшида, и Кацура только кивнул. — Второй выход! — шепнул Фурутака. — Скорее, Кацура-сан! Но у второго выхода их уже ждали. Бой оказался коротким: Шинсенгуми было больше, а безоружный Фурутака мало чем мог помочь Кацуре. Руки стянули за спиной так, что невозможно было и пальцем пошевелить, кто-то подтолкнул в спину, заставляя идти, а Кацура пытался осознать, что оказался в руках Шинсенгуми вместе с Фурутакой; что в лавке уже шел обыск, и вот-вот найдут порох, оружие и бумаги. — Вот он! — громкий, визгливый голос резал слух, и он невольно обернулся. Давешний ронин, загородивший дорогу, а потом сбежавший, тыкал в него пальцем и чуть ли не подпрыгивал. — Это же он, Кацура Когоро? Я его по портрету узнал! — Да, это Кацура Когоро, — ответил ронину высокий Мибуро с красивым лицом. Этого человека Кацура предпочел бы не встречать никогда. — Благодарю вас, Ямада-сан, вы непременно получите награду за помощь властям. Мятежники тоже получат… вознаграждение, — взгляд Хиджикаты остановился на Кацуре, и того бросило в холод. Сначала с ними пытались говорить Яманами Кейскэ и Кондо Исами — этого Кацура хорошо помнил по Эдо. Фурутака не проронил ни слова, и Кацура последовал его примеру: его уже опознали, и отпираться было бесполезно, а объяснять, что спрятанные в лавке боеприпасы — неожиданный для них подарок ками, он не рискнул. — Все, хватит, я сам с ними поговорю, — Хиджиката, молчавший всю беседу, хлопнул ладонью по татами. — Добром они не понимают. Сайто, идем. Кацура ждал этого с того самого момента, когда Шинсенгуми привели их в дом Яги, и все равно удержать лицо стоило ему немалых сил. — Не надо, — успел он шепнуть Ёшиде, когда их втолкнули в пристройку, — не смотри. Пожалуйста. Тот нахмурился и с сожалением поглядел на него, но — неохотно кивнул и растаял в воздухе. А потом пришла боль. Кацура не знал, не помнил, кто из них заговорил первым и назвал Икеда-я. Все слилось в один нескончаемый кошмар, где были огонь, ужас, раскаленное железо, жестокие глаза мучителя и бесконечные вопросы: где соберутся Ишин Шиши? На какой час назначена встреча? Когда все закончилось, и его наконец оставили в покое, позволив свернуться стонущим комком на грязном, покрытом рвотой и желчью полу пристройки, Кацура, которого била дрожь, понял: он снова ничего не смог сделать.* * *
На берегу Мацумото по-прежнему шумели сосны. Кацура сел осторожно — как привык за эти несколько недель, что провел в тюрьме после того, как его перевели туда из дома Яги. Раны в заключении затягивались медленно и неохотно, и к тому моменту, когда власти, узнав о выступлении армии Кусаки, решили казнить всех арестованных в Икеда-я, вместе с Фурутакой и Кацурой, он не успел поправиться до конца. — Когоро-кун… — Ёшида протянул к нему руку, но, конечно, коснуться не смог. — Я должен был попытаться, – перебил его Кацура. — Просто не будем об этом. Я попробую еще раз, иначе. Он мог бы вернуться в тот же момент, только быть на этот раз осторожнее: купить шляпу, чтобы спрятать под ней лицо, быть внимательнее, заметать следы… но при одной мысли о том, что все повторится, Кацуру бросало в холодный пот, а пальцы начинали подрагивать. Он не мог, просто не мог. Икеда-я. Кацура выбрал собрание в Икеда-я: им просто нужно разойтись раньше, до того, как появятся Мибуро. Но, конечно, все пошло не так: они слишком долго спорили о том, схватили Фурутаку на самом деле или это только слухи, заговорит он или же окажется достаточно предан Ишин Шиши — и хватит ли одной преданности и духа самурая, чтобы не сломаться (Кацура знал, что не хватит). И упустили момент, когда стало поздно. Все происходило так же, как и тринадцать лет назад, только теперь Кацура видел все своими глазами. Впрочем, смотреть было некогда, он едва успевал отбиваться от наседавших на него Мибуро, а вокруг звенели клинки, метались неверные тени, кричали люди, с хрустом ломались тонкие перегородки стен. Хиджиката появился вместе с прибывшим к Мибуро подкреплением. Кацура услышал знакомый командный голос, от которого к горлу подкатила тошнота, обернулся — и встретился взглядом со своим заклятым врагом. Этот Хиджиката не сталкивался с ним прежде и никогда не пытал, но, должно быть, прочел что-то в глазах Кацуры, оскалился в усмешке и пошел навстречу — будто рядом не было никого, кроме них. Они сошлись у лестницы. Кацура уже успел устать во время предыдущих схваток, налились свинцом и ныли натруженные запястья, а для Хиджикаты поединок был первым за вечер, но зато на нем был тяжелый доспех, движения же Кацуры ничто не сковывало, а холодная ярость и желание убить свой страх придавали сил. Они успели обменяться несколькими ударами, прежде чем Кацура увидел брешь в обороне Хиджикаты и атаковал туда. Меч вошел в горло противника, и в тот же миг что-то ударило в грудь. «Ай-учи…» — удивленно подумал он, падая на пол вместе с Хиджикатой.* * *
Вместо запаха крови, своей и чужой, ноздри щекотал аромат примятой травы. Кацура лежал, вслушиваясь в мерный гул реки, в шелест ветвей и щебет птиц, и не спешил открывать глаза. Хотелось продлить мгновение еще немного, прочувствовать, как легонько ерошит волосы озорной ветерок, как касается кожи луч не по-летнему ласкового солнца — прежде чем снова бросить себя в уже прожитую войну. И, может быть, остаться в этом мгновении навсегда. Кацура сел, украдкой потерев грудь там, куда пришелся удар, и отдернул руку, поймав понимающий взгляд Ёшиды. По крайне мере, в этот раз обошлось без тюремного заключения и казни: не то, к чему можно привыкнуть, даже если ты уже мертв. — Есть ли смысл быть столь жестоким к себе? — Ёшида больше не уговаривал, теперь он спрашивал, но не потому, что смирился — смирившегося Ёшиду воображение Кацуры с трудом могло нарисовать даже после смерти — просто сменил тактику. Ёшида не сказал: «Быть столь жестоким к нам обоим», и Кацура ощутил смешанную со стыдом благодарность. Он малодушно отогнал мысль о том, что сам он хоронил Ёшиду один раз — а тот видел его гибель трижды. Что-то — какая-то потаенная, малодушная часть его, которая так хотела покоя и так устала терять — требовало согласиться. Он сделал так много — и прежде, и сейчас, отдал так много, и было ли его виной, что этого никогда не оказывалось достаточно?.. — Должен быть, — решительно ответил Кацкра, отгоняя эту мысли, — я не верю, что ничего не могло произойти иначе.* * *
На этот раз Ёшида не стал ничего говорить, только со вздохом покачал головой. — Это последний, — пообещал Кацура, сам себе не веря. Ёшида, кажется, тоже не поверил.* * *
Кацура лежал на траве и смотрел, как клонятся под ветром вершины сосен, как качаются, будто приветствуя старого знакомого, пушистые зеленые лапы. Заполошно колотилось сердце, перед глазами вставали лица: Суфу и Тота — одного из них он когда-то оплакал, второго ненавидел и после смерти, к которой сам приложил руку, а видеть оказалось тяжело обоих, Кусака — усталая решимость и обреченность, Кацусабуро — непонимание и жажда битвы. Смазывались, путались места и события: замок Ямагучи и ожесточенные споры об отправке армии в Киото — и засада на ночной улице, неравный против четверых противников сразу, удар в спину и падение, которого он уже почти не почувствовал, утекающая вместе с кровью жизнь. Снова Ямагаучи, снова споры — и приступ острой боли, сжигающей нутро, быстрая, но мучительная смерть: на этот раз люди Тоты прибегли к яду. Умирающий в огне Киото, копоть и чад, которым провоняло все вокруг — снова и снова. Отчаявшись предотвратить сражение за город, Кацура попытался хотя бы спасти Кацусабуро: найти племянника до того, как он погибнет — вот и все, чего он желал. Он нашел и даже успел закрыть Кацусабуро от пули — а потом на них рухнула крыша горящего дома. — Еще раз? — устало спросил Ёшида. Он сидел, сгорбившись и уронив руки на колени. Ему было больно — но он больше не пытался остановить Кацуру. — Нет, — ответил тот неожиданно для самого себя. Напроситься на войну в северных ханах, чтобы искупить свою вину — зато, что выжил, а другие, лучшие, достойные — нет, как он желал тогда, в настоящей жизни? Уж от этого лучше не станет никому, а сам он уже пережил отчаяние того времени, давно был другим и не мог войти в одну реку дважды. Попытаться разрешить противоречия в правительстве? Кацура знал себя достаточно, чтобы понимать: сдержанности у него не прибавилось. Предотвратить войну Сэйнан? Снова и снова возвращаться к моментам смерти Ёшиды, Эйтаро, Кусаки и Ириэ, Суфу, возвращаться, пытаясь в одиночку свернуть с пути реку времени, поменять то, делалось руками, помыслами и сердцами множества людей, думая, что уж теперь-то получится изменить все в лучшему? Кацура понял, что не готов к этому. Может быть… может быть, он и в прошлый раз сделал все, что мог. — Нет, — повторил Кацура и улыбнулся. — Лучше я расскажу тебе, как жил. Знаешь, я побывал в Мэрикен и не только там, но сначала… В горле пересохло, когда он завершил свой рассказ — часто печальный и даже трагичный, но в то же время полный надежды, рассказ, в который Кацура вложил всю нежность и привязанность к тем, с кем шел бок о бок, всю веру в будущее Японии. Ёшида мечтательно улыбался. — Я и не надеялся узнать, что бакуфу и сёгуна больше нет, власть принадлежит Его Величеству, а наши люди могут, не таясь, ездить за границу и учиться там. Ты отлично поработал, Когоро-кун, вы все: и те, кто погиб, и те, кто остался жив. Чошу может гордиться вами. Кацура отвернулся: глаза отчего-то защипало, река и берег расплылись перед взором. — Все началось в Чошу и, похоже, заканчивается здесь, — сказал он. — Я чувствую, что время уходит. Оно и впрямь уходило, утекало сквозь пальцы с тех пор, как Кацура сделал выбор. Он знал это, ощущал каким-то шестым чувством — и не испытывал сожалений. — Раз так, то что бы ты хотел сделать? — спросил Ёшида, и Кацура задумался, а потом озорно улыбнулся:< — Прыгнуть с обрыва в Мацумото, конечно. Я забавлялся так в последний раз столько лет назад!.. Ёшида рассмеялся: — Что ж, не вижу здесь никаких лодочников, которые могли бы огреть тебя веслом, почему бы и нет? — Даже ты помнишь эту историю с веслом, — проворчал Кацура, и Ёшида засмеялся снова. — Пожалуй, составлю тебе компанию — раз уж при жизни не довелось. Верно, Ёшида — тогда еще Тораджиро — с самого детства был слишком занят учебой под руководством строго дяди, тут не до забав сверстников. — Ничего не имею против, — заверил его Кацура. — Сенсей… я рад, что увидел тебя. — Я тоже, Когоро-кун. Я тоже. «Я не хочу прощаться», — подумал Кацура — и не сказал больше ничего, в молчании поднявшись на холм. Они переглянулись, улыбнулись друг другу в последний раз и оттолкнулись от края. Воздух засвистел в ушах совсем как детстве, вода расступилась, принимая его в свои объятия, подхватила, куда-то понесла — и мягко вытолкнула… куда-то. Шумел прибой, и пахло морем: солью и свежестью, обкатанными, обласканными водой камнями. Набежавшая волна обхватила Кацуру за ноги, стиснула крепких объятиях, потянула за собой. Едва не утащила в море, но чья-то рука крепко схватила его за запястье. — Осторожнее, Когоро, — сказал голос, который он не слышал десять лет, и Кацура во все глаза уставился на Такасуги Шинсаку, а потом крепко стиснул его в объятиях. — Мы ждали тебя, — шепнул Такасуги ему на ухо, — но ты рано. — «Мы»? — переспросил Кацура, и Такасуги, здоровый, не напоминающий живого мертвеца, как в последние годы, с неизменным сямисэном за плечом, отступил, выпуская его. — Здравствуй, Когоро-сан, — Кусака сдержанно кивнул обритой по лекарскому обычаю головой, но глаза его лучился искренней радостью. — Привет, Кацура-сан, — Эйтаро легкомысленно махнул рукой. Кацура не помнил его таким — без мрачного огня во взгляде, без сжигающей жажды мести за казненного учителя. Ириэ просто улыбнулся. И Кацура почувствовал, что вернулся домой. — Вы тоже?.. — спросил он, гадая, знают ли они о его отчаянном порыве. Ему не хотелось бы этого — хватало и того, что смотреть на его бесплодные попытки переиграть прошлое пришлось призраку-Ёшиде. — Может быть, — уклончиво ответил Такасуги и улыбнулся той самой невинной улыбкой, которой обычно маскировал нежелание говорить о чем-либо. — Никто не знает, какой путь был у остальных, — пояснил Кусака его слова. — Мы договорились не расспрашивать друг друга. Кацура кивнул, с облегчением принимая этот уговор. — Но мы знаем про то, что было до твоей смерти. Ты славно потрудился, — Такасуги хлопнул его по плечу. — Мы все славно потрудились! Теперь пусть Кёскэ с Бунтой и Шунскэ отдуваются да Ямада с Шинагавой. А мы пойдем дальше, да, друзья? Кацура поглядел на лежащую у их ног тропу, змеящуюся вдоль обрывистого берега и терявшуюся в сером мареве. Там — он знал это — все заканчивалось. И начиналось. — Да, — сказал он, — мы пойдем.