Skull in the corner

Тяжелое, ноющее чувство очередной волной накрыло все его тело, наполняя остатки его сознания бесконечной усталостью. Он был голоден. Из его глотки доносился глухой рык, а стеклянные глаза перекатывались из стороны в сторону, надеясь найти хоть что-то отдаленно напоминающее еду. Он был… не совсем в себе. И не поглощенная голодом его часть была напугана, способная лишь беззвучно выть от боли и бессилия. Продолжалось это уже… давно, наверное. От его памяти осталось почти ничего, кроме мелькающих картинок, неуловимых слов и редких мыслей. Но само это явление говорило о том, что когда-то он был чем-то иным. Когда он еще мог мыслить, узнавать картинки и использовать ныне бесполезные слова. Он не помнил этого, и это было единственным доказательством, что это вообще когда-то было. Все, что оставалось ему сейчас — наслаждаться остатками своего бытия в редкие моменты прояснения. Сейчас был один из таких моментов, но ему было далеко до наслаждения. Протяжно застонав, когда в воздухе появился знакомый запах, он просто позволил телу медленно зашаркать к источнику «аромата». Он не мог ничего с собой поделать. Еда пахла вкусно и его тело ревело от голода. Он мог только наблюдать, как оно вело его вперед, потакая без малейших сомнений и ощущая, как ускользает в небытие его оставшиеся искорки сознания. Это было… невыносимо. Понимать, чувствовать как его «я» безвозвратно теряло себя с каждой секундой. Он уже не помнил, кто он такой, не помнил, кем он был и кем стал, не помнил ничего кроме переполняющего истощения и беспомощности. Он желал, чтобы это все прекратилось. Но он не мог ничего, кроме как безмолвно наблюдать, запертый в своем же умирающем разуме. Это… был какой-то корпус. Большое главное здание с опавшим и потрескавшимся слоем краски, заросшие дорожки в любых направлениях и едва различимые в дикой зелени кустов и трав строения поменьше. Повсюду были разбросаны какие-то потрепанные временем вещи: что-то было похоже на неровный шар, что-то отдаленно напоминало маленьких животных, которых он изредка видел, а что-то было сломано и искорежено до неузнаваемости. Игрушки, подсказала какая-то едва разборчивая мысль. Ах, да. Он уже знал и еще помнил это слово. Разорванная одежда, грязные кости и почерневшая кровь. Очередной бесцветный, бессмысленный труп. Он, казалось, не замечал, шаркая все дальше и дальше по заросшей каменной дорожке. Повсюду были странные конструкции, до боли знакомые, но уже забытые. Потерявшие всякий смысл и уродливые, безвозвратно искалеченные беспощадным временем. Утраченные воспоминания, о которых он и не мечтал. Он уже давно не мог мечтать. Ничто не имело смысла для его тела, кроме голода, и это было пыткой для его бодрствующего остатка разума. Когда-то, когда у него еще могли формироваться полные мысли, он молил об упокоении. Но все, что осталось теперь — лишь смутное воспоминание, которое он более не в силах был понять. Спустя столько времени, в его голове перестало щекотать, а слова и картинки больше не появлялись перед глазами. Казалось, все уже давно слилось в одну картину. Серые здания, черные дороги, и почти ядовито-зеленая трава и голубое небо. Темные коричневые пятна на отсыревших стенах, отвратительный запах среди одичалого парка, хрустящие и рассыпающиеся под ногами кости. Это оставляло в нем неясное, давящее чувство, заслоняющее собой все больше с каждым мгновением он что-то забывал. Заполняя собой пустующие пробелы в его голове, оно превращалось в глубокую, всепоглощающую усталость. Когда-то он мечтал заснуть и никогда больше не проснуться, но раз за разом он неизменно просыпался. Его тело куда-то брело, удовлетворенное и сытое. А он лишь надеялся, что страшные картинки никогда не придут к нему во снах. Он уже давно не мечтал, вместо этого вновь и вновь разглядывая мрачные сцены реальности. Сейчас, он почему-то не засыпал. Его разум упрямо цеплялся за картинку перед глазами. Его тело невыносимо медленно шаркало по каменной дорожке, то и дело нюхая воздух вокруг. Остатки чьей-то обглоданной руки вцепились в траву неподалеку от его ног. Он тихо зарычал, и ускорил неловкий шаг, когда запах усилился. Почему он не засыпает? Иногда…он что-то чувствовал. Угнетение вдруг приобретало некий забытый смысл, подгоняя и заставляя его трястись вопреки желаниям тела. Его захлестывала волна эмоций, которые он не мог понять, но которым слепо поддавался, не имея над собой никакой власти. Она оставляла его в растерянности, погружая в горечь и едкий страх его ошеломленный разум. И каждый раз после такого, навязчивая, словно въевшийся в кожу паразит, мысль, не оставляла его. Ему нельзя останавливаться. Ему нельзя оборачиваться. Единственная мысль, еще не затерявшаяся в его рассудке, значение которой он неустанно забывал, как бы сильно ни стремился понять. Его тело толкнуло исполосованную временем деревянную дверь. Пройдя несколько длинных темных коридоров, он проигнорировал все пустующие косяки, двигаясь туда, откуда исходил запах. Запах удовлетворения. Запах успокоения. Запах еды. Его тело толкнуло плечом еще одну дверь. Помещение, как и все до этого, было заброшено и захламлено. Когда-то яркий ковер, казалось, намертво слился с выцветшим деревом, приклеенный к нему запекшейся кровью и другими неопределенными жидкостями. Где-то по углам валялись чьи-то конечности, сломанные стулья и пыльное битое стекло. Недалеко ото входа лежал сдутый и разодранный мяч. Несколько комков ненастоящей шерсти были разбросаны по полу во всей комнате. Несколько опустошенных шкафов стояли по бокам. У дальнего окна комнаты стояло нечто, напоминающую игрушечное животное. Изуродованное и искаженное до неузнаваемости. Здесь было грязно и отчужденно, как и во всем мире. Но здесь… Здесь было аккуратно. Разбросанные вещи будто расступались и формировали едва заметную тропинку к центру комнаты. Но его рычащая глотка, его сжимающиеся пальцы и заполняющий все вокруг оглушающий вой искал не это. Он двинулся вглубь комнаты. Там, где должна была быть следующая дверь, был шкаф с одной дверцей. Он остановился посреди комнаты. Перед ним стоял широкий стол, несколько стульев валялись под ним, и заграждал все это какой-то большой куб с разрисованными сторонами. Ни один стул не был сломан, каждый сохранив по четыре ножки. Стол выцвел, но даже не потрескался. Петли на шкафу не были сбиты. На них не осталось и куска разломанной дверцы. Ни единого знака применения грубой силы. К шкафу вела кровавая, манящая дорожка. На краю куба одна капля сорвалась вниз, оставляя за собой темный след. На сидении стула виднелся свежий отпечаток руки. Все было очень аккуратно. Он всеми чувствами и эмоциями проклинал свой еще не умерший до конца мозг, когда тело двинулось вперед. Он надеялся, что это ловушка. Тогда, возможно, его беспомощное, жалкое желание будет удовлетворено. Его желание. Его, а не его тела. Отодвинув на удивление легкий цветной куб, руки без его воли потянулись к ножкам стула. Хруст сухого дерева наполнил стоячий воздух, разбивая тихое пространство словно хрупкое стекло. В его глазах на миг потемнело. Отбросив последний крохотный стул куда-то в другой конец комнаты, его тело ринулось вперед, проползая под столом. Чуть не выбив вторую дверцу шкафа, он врезался в него словно дикий зверь. Едва его еще не ослепшие глаза наткнулись на дыру в стенке шкафа, как он с рыком влетел во внутрь. Выкатившись в следующую комнату, он, чувствуя накатывающее голодное безумие, поднял глаза. Эта комната выглядела куда лучше, чем прошлая. Цвета здесь казались ярче и живее. В окнах еще осталось стекло, пусть они и были забиты деревянными досками. Солнечный свет просачивался в промежутки между ними, но даже так он видел, что в комнате не было сухих листьев, осколков кирпичей и разбитой в щепки мебели. Потрескавшиеся, но аккуратные стены с разноцветными плакатами, не отсыревшее дерево на полу, чистый, пусть и истоптанный ковер. Еще целый мяч, пушистые игрушки в виде животных, деревянная лошадь в углу. Полные сундуки с игрушками, ряд маленьких стульчиков, целый стол. Два больших, тяжелых шкафа с закрытыми дверцами. Длинная, алая дорога из крови, вытянувшаяся прямо посередине ковра. Еда сидела, опираясь спиной о дальнюю стену. Обездвиженная, бледная и растерзанная. То, чего он так долго желал. Его тело хищно зарокотало, дернувшись вперед. Тихий всхлип нарушил тишину прежде, чем он успел сделать и шаг. Он оглядел всю комнату. На коленях у еды сидела… Еще одна еда. Меньше, громче и ярче. Она двигалась и издавала звук, в отличии от первой. Заскулив маленькая еда обернулась на него. Его тело перестало двигаться. Его мысли вдруг стали как никогда ясны. Он наконец очнулся. Не еда. Женщина. Ребенок. Много… Детей. Много мертвых, мертвых детей. Растерзанные, разодранные, обглоданные, разорванные на части, размазанные по полу и стенам, превращенное в месиво из конечностей. Не человек, не люди. Просто куски плоти. Мешки с мясом и кровью. Еда. Уничтоженные в самом понятии живого существа. Все это было не более, чем инстинкт. Последнее желание утолить свой голод. Неисполнимое, бесконечное и неизбежное. Светлые глаза ребенка смотрели на него, такие же полумертвые, как и он сам. Голова его была разбита. Светлые волосы были почти полностью заляпаны кровью. Маленькие ручки цеплялись за то, что осталось от женщины. Издав еще один жалобный вой, ребенок впился зубами в ее шею, отдирая голову от тела, окруженный такими же растерзанными телами. Не человек. Сжав кулаки, он развернулся и ринулся бежать. Он впервые обернулся. Он впервые побежал назад. Он впервые снова контролировал свое тело. В его голове впервые за долгое время всплыло слово. Воспоминание. Картинка. Изуку. Когда-то его звали Изуку.