atmosfear

             колонки взрываются, когда ёнбин, от многочисленных гостей спасаясь, на улицу выходит. инсон в надёжных руках остальных их друзей и за то, что он ненадолго сбежал во время празднования его дня рождения, вряд ли обидится, и ёнбин опускается на ступеньки, стремящиеся к набережной.       звук усиливается через несколько минут и резко стихает — ёнбин вздрагивает, когда кто-то садится рядом, но, подняв взгляд, улыбается и берёт курс на столкновение. падает устало вбок и кладёт голову на плечо, и джэюн спрашивает, всё ли хорошо, руку протягивает — ёнбин кивает и пальцы их переплетает. ему хочется оказаться сейчас в мягких звуках их квартиры, в приглушённом свете ламп, на ласковых простынях, с улыбкой отвлекаться от дел из-за распевок джэюна или ощущать поцелуи на коже — наслаждаться пением скрипок, чистым, без накладывающихся на него или стесняющих его звуков.       он смеётся, когда джэюн обещает показать ему звёзды, и сообщает, что он на такие подкаты не купится и в целом для такого слишком поздно (другие-то уже сработали), и джэюн смотрит растерянно: ёнбин ведь знает, что он на самом деле имеет в виду.       — я держусь, — ёнбин чуть сильнее его пальцы сжимает и улыбается, и джэюн касается его лица свободной ладонью, замирает за секунду до поцелуя, и ёнбина холод пронзает.       ступеньки исчезают, и он чувствует, как всё в его теле тянет вниз и воздух в лёгкие попадать фактически перестаёт, инстинкты заставляют паниковать, но он концентрируется на держащих его руках и гравитацию и изменение температуры игнорирует, пока секунда не пересекается и ему искусственное дыхание не делают.       джэюн ждёт в беспокойной тишине и напряжённом взгляде, хоть они это миллионы раз успешно переживали, и ёнбин кивает ему, когда вновь себя ощущает и глядит вниз, на пар, окутывающий его туфли, словно рассеивающийся по сцене дым. тело, кажется, уже стало привыкать к такому, и он расслабляется практически мгновенно, словно ничего и не было, и улыбается, смотря на джэюна, потому что до обещанных звёзд ещё далеко ведь. он тянет его за руку и перешагивает на соседний сгусток пара — становящийся нежной, но твёрдой опорой и не дающий провалиться — и джэюн за ним ступает.       облака — длинная дорога, но усталость по ней никогда не следует. поддерживаемый кислородом джэюна, ёнбин чувствует и дышит по-другому, полно и бодряще, опускает взгляд на электрические вены земли, что пятнами белое скрывает, пульсирующие и так или иначе ведущие к сердцу.       они вдвоём идут рядом неспеша — ещё только рассвет ночи — пока джэюн не переключается на бег, улыбается совершенно радостно и прыгает по облакам словно по лужам. он оборачивается и смотрит, и похожее настроение в ёнбине не может не возникнуть.       эфемерная поверхность кажется бесконечной, и им нужно подняться гораздо выше, но бежать по ней легко, пускай и опасно — он не джэюн, если сорвётся, то не сможет просто избежать падения; воздух не держит его так же, но соглашается сделать для него всё, пока они рядом — и он спешит вперёд и ловится джэюновыми объятиями на краю.       самолёт с гулом разрезает небо совсем близко, и джэюн тянет его на рану из кристалликов и капель, держит за руку, пустые километры по невидимой тропе за мгновения пересекая. ёнбин смотрит на него, когда поверхность вновь не уходит из-под ног и они склеивают голубую бесконечность, конденсационный след рассеивая, и обнажённая искренность, с которой он джэюну доверяет, почти пугает. он может умереть в любую секунду, мог умереть в любую секунду уже множество раз, но не отказывается от таких моментов, от облаков, словно созданных, чтобы человек скользил по ним, от артерий из газов, плазмы и пыли, к которым они безустанно стремятся.       это безумно и безответственно — ёнбину совершенно не подходит — но звучные, полные любви скрипки слышатся и на земле, и в самолётном гуле, и в пустоте космоса, не исчезают в беззвучном пространстве, потому что их источник в нём самом, яркий и отчётливый, наряду с уверенностью, что его всегда поймают.       джэюн доверяет ему не меньше: обещает всегда поймать, разбиться, чтобы это сделать, и это пугает ёнбина настолько же. джэюн говорит это, когда только-только атмосферную любовь к себе ему открывает, делится невидимыми путями и горящими в бесконечности огоньками, и ёнбин кружится по задымленной сцене словно в танце, едва веря в происходящее. у него мутится в голове и лёгкие едва функционируют, холод предупреждает об обморожении грубыми касаниями, но джэюн хочет показать ему весь мир, их кусочек галактики, обнимает и целует, отдаёт тепло и воздух, пока атмосфера ёнбина не принимает, не позволяет стоять на облаках и избегать кислородного голодания и последствий низкого атмосферного давления.       мир виднеется под их ногами, а небесные тела выжидательно наблюдают издали, но ёнбин восторженно смотрит на то, как джэюн действительно пар в сцену превращает, движется в такт ёнбиновым скрипкам, окутываем тканью рубашки, шёлковыми облаками, улыбается и руку протягивает. в парном танце ёнбин давно не практиковался — а в небесном и вовсе никогда — и в джэюнову специализацию он не входит, он разве что когда-то давно ёнбину дополнительно репетировать помогал, и ёнбин понятия не имеет, не обращает внимание на то, кто из них ведёт, не задумывается о том, что нужно подавать или примечать сигналы. тело чувствует, что он хочет, что ему нужно, и выполняет это само, сохраняя секунды и мысли и давая возможность сконцентрироваться на том, как он теряется в ярких звуках и мягких движениях, джэюновых руках и безграничности вселенной.       страх не может существовать в экзосфере — имеет слишком малый для ёнбина вес — и ускользает с другими частицами, исчезает в космическом пространстве, не стесняя больше чувства и обещания.       их окружает множество горящих пятен на чёрном полотне, крохотные, и они танцуют на их фоне на границе атмосферы, сидят на венце короны, и джэюн держит его руку крепко-крепко, наклоняется и целует, и в этом беззвучье ёнбин раз за разом слышит отчётливое «люблю тебя».