Вселенная бесконечна?

— Я на следующей неделе еду домой, — говорит Сонхун без лишней драмы, затягиваясь сигаретой с рук Джейка. На подушечках пальцев остается мимолётное тёплое прикосновения губ, обхватывающих фильтр, и от этого ощущения Джейку почему-то становится так уютно. «Если вселенная бесконечна и вправду, то прямо следует из этого факта, Что ты точно также ждешь, когда я вернусь обратно, где-то там вглуби далеких галактик.»       Они сидят на старой пожарной лестнице и наблюдают за тем, как город неторопливо переодевается в ночную жизнь. Джейк — на ступеньку ниже и прямо у Сонхуна между ног, вальяжно откинувшись на него и запрокинув голову. С такого ракурса видно, как у Сонхуна в вытравленных в светлый волосах запутались последние вечерние лучи, и он кажется совсем рыжим, почти медным, как Джейк, выгоревший под этим сумасшедшим австралийским солнцем. Хотя Сонхуну такой цвет идёт намного больше, — как Джейку кажется. Потому что Сонхун красивый. Не как модели по телеку, все такие безупречные и идеальные, по-другому. У него от солнца на нос наползли красивые бледные веснушки, у него красиво топорщатся волосы без укладки, он красиво так и не научился варить кофе, и вообще весь такой неидеально идеальный, что у Джейка в сердце на каждую сонхунову особенность найдётся место.       Джейк оставляет сигарету тлеть между губ, пережав фильтр, и кончиками пальцев касается светлых прядей, пытаясь удержать уходящее солнце на них хотя бы на чуть-чуть подольше. Сонхун замирает и, кажется, даже забывает выдохнуть. К прикосновениям Джейка он до сих пор относится как-то странно. Не шугается как от чумного, конечно, но всегда немного подвисает и смотрит так, будто не ожидает, что Джейк может его любить. Не потому что Сонхун какой-то там крутой, принес несколько золотых медалей или сделал еще что-нибудь звёздное, а просто так — за солнце, зацепившееся за волосы, за то, что Сонхун так чудно щурится, когда смеётся, что Джейк каждый раз веселит его до икоты, лишь бы подольше за ним понаблюдать; за то, что они курят вместе, сидя на этой старой скрипучей пожарке. А Джейк может. Может и в душу к Сонхуну особо не лезет, не ковыряет и не спрашивает, почему же он такой странный с этими загонами. Джейк только бесконечно трогает, трогает, трогает. Со всей своей трепетной щенячьей любовью, которой на них обоих хватает с головой, не оставляет ни сантиметра кожи без поцелуя. Но Сонхун всё равно каждый раз подвисает.       Джейк смотрит на то, как он оттаивает, тепло улыбаясь и забирая сигарету изо рта, и думает, что наверняка любил бы Сонхуна даже совсем без причин: если бы он на самом деле ненавидел солнце, если бы совсем по-другому смеялся и топил за ЗОЖ. Только это был бы уже совсем другой Сонхун и его любил бы совсем другой Джейк. «И мы там были бы даже счастливы. То есть не мы, а они — к счастью, » — думает Джейк, глядя, как красиво, будто в клипе у какого-нибудь концептуального артиста, Сонхун расслабленно выдыхает дым и смотрит на небо через решётку чёрной пожарной лестницы. Наверняка он тоже о чем-то думает. Может быть, даже о том же самом. И о том, что как же хорошо, что его любит не какой-нибудь другой Джейк. «Получается, что где-то на задворках созвездий есть такие версии нашего мира, Где мы с тобой либо уже не вместе, либо изначально прошли друг друга мимо.»       То, что Сонхун уезжает — не трагическое признание и не неожиданный поворот сюжета дешёвой мелодрамы, а просто напоминание, что сказки, какими бы хорошими они были, кончаются. И не всегда рафинированным «жили долго и счастливо». У Сонхуна учёба в другой стране, совсем скоро начало нового сезона в фигурном катании и еще какие-то семейные дела, с которыми нужно разобраться. Ни для Джейка, ни для его щенячьей любви там не хватает места.       Но Джейк уверен — это совсем не конец целой сказки, всего лишь завершение одной из их общих глав, которых будет еще целая куча.        Джейк помнил об этом в начале лета, когда Сонхун только приехал, и когда болели и опухли губы от долгих поцелуев, урванных при любой удобной возможности, потому что хотелось касаться везде, касаться постоянно. Не от животного пошлого желания, а от счастья настолько сильного, что у Джейка ребра трескались.       Сонхун первую неделю почти не спал ночами из-за ебаных часовых поясов и акклиматизации тоже ебаной, жался под бок, ворочался, потом уходил, тихо выскользнув из постели, шуршал чем-то на кухне и возвращался почти под утро, стараясь не разбудить. От него пахло джейковыми сигаретами, и это было как-то даже по-собственнически приятно, словно Сонхун теперь действительно его. Не на строчках в переписке, не в звонках по телефону, а здесь и сейчас, в почти пять часов утра в спальне маленькой квартиры на окраине Брисбена.       Джейк помнил в июле, когда от жары было не продохнуть, но они все равно липли кожа к коже, смешиваясь друг с другом, потому что близость еще не стала обыденностью, чем-то стабильным и постоянным, потому что три месяца — это как-то слишком мало. И друг друга им тоже было слишком мало.       Джейк помнит это сейчас, в конце августа. Помнит, но всё равно поджимает губы, потому что ему очень бы хотелось, чтоб как в том тупом романтическом фильме, который они смотрели на выходных, у них всё было прямо сейчас. И «жили долго и счастливо», и, может быть, даже до старости. — Там сейчас, наверное, холодно, — Джейк тушит сигарету о перила и щелчком пальцев выбрасывает вниз. Он ужасно не хочет звучать по-детски обиженно, и Сонхун понимает и поэтому ничего не говорит: он только мягко улыбается, прохладными пальцами лениво зачесывает Джейку волосы назад, убирая со лба, и рассеянно смотрит куда-то вперед, где между домами тухнет закат. — Наверное.       Как только они возвращаются, Джейк тут же забивается на диван и впирается взглядом в телевизор, приглушенно бубнящий каким-то скучным дешёвым фильмом, пока Сонхун шуршит чем-то на кухне.       Джейк, по правде говоря, не умеет ждать. Он едва с ума не сошёл, когда впервые узнал о том, что Сонхун живёт не на соседней улице, не хотя бы в соседнем городе, а в чёртовой далёкой Корее, и даже представить страшно, как это далеко, ни на каком велике не доедешь.       Второй раз Джейк чуть не свихнулся, когда импульсивно купил билет к Сонхуну на последние гроши, до вылета была еще целая неделя, а он не находил себе места уже через несколько часов. Третий раз у Джейка едва не поехала крыша, когда в середине весны Сонхун ему написал, что сам приедет аж через целый месяц! Сейчас Джейк рехнуться готов, потому что Сонхун пообещал вернуться только через полгода. И, может быть, в масштабах Вселенной это не так уж и много, но в масштабах Вселенной Джейка — пару вечностей, не меньше. — Эй, иди сюда, — Сонхун тихо возвращается и ставит две горячие кружки на табуретку возле дивана. Он мягко берет руки Джейка в свои и тянет на себя, заставляя встать. Джейк встаёт без особого энтузиазма. Сонхун плавно раскачивается, держа руки Джейка в своих. Музыки нет, а сам Сонхун теряется, почти растворяется в вечерней темноте. Джейка изнутри обжигает чувством, что Сонхун исчезнет прямо сейчас, просто ступит глубже в тень и больше не появится.       На фоне бубнит старый телевизор и освещает маленький квадрат в середине комнаты. Джейк смотрит на Сонхуна с болезненным обожанием и поддается ему. Переминается с ноги на ногу.       Вместе с Сонхуном в квартиру проползла какая-то непривычная, но очень приятная атмосфера. Она больше не казалась местом, где можно переждать ночь, а с утра снова сорваться куда-то, перебиваясь с подработки на подработку, лишь бы не давили стены. Сонхун делает шаг ближе и лбом утыкается в плечо Джейка. — Я тоже не хочу уезжать. В целом, семь дней не так уж и мало.       В Брисбене дикая жара особенно по меркам местных летне-зимних месяцев. Джейк без интереса листает совместные фотографии в галерее, пока Сонхун в душе спасается от духоты. На одной они в дурацких очках по доллару кривляются в камеру в местном магазине, на другой из-за темноты почти не видно лиц: они тогда ходили ночью на пляж, на третьей Джейк фотографируется с утра на фоне Сонхуна, спросонья красноречиво показывающего средний палец. Джейк и без этого помнит каждый момент, прожитый вместе. Ему не нужно пересматривать фотографии, чтобы их с Сонхуном истории сами по себе появлялись в памяти.        Но в то же время Джейк не помнит ничего. Не помнит дат и дней недели. Три месяца прошли для него длинным-длинным полнометражным фильмом без перерывов на рекламу, финал которого хоть и должен был однажды случиться, но когда-нибудь потом и, может быть, не с ними. Джейк скупил бы все места в кинотеатре ради сиквела. — Давай сегодня на аттракционы? — Сонхун выходит из ванной, вытирая волосы полотенцем, и садится на диван рядом с Джейком, который сразу же откладывает телефон. — Какая разница: дома мы зажаримся или на улице. Джейк соглашается не думая. За все эти почти три месяца они почему-то так ни разу и не добрались до парка развлечений.       В автобусе настоящая толкотня — и куда только всех так потянуло в субботу? Сонхун со всей своей корейской учтивостью уступает своё место очаровательной темнокожей старушке, улыбается такой замечательной диабетной улыбкой, отвечает ей «no worries» и прилипает к поручню прямо напротив Джейка. Он сам не замечает, как начинает улыбаться по-дурацки влюбленно, наклонившись совсем близко и разглядывая сонхуново лицо. Сонхун так идеально вписывается в его, Джейка, существование, что он боится, будто вселенная тут же схлопнется, когда Сонхуна не станет. — Тут душно, ты вспотел, — он осторожно проводит запястьем по лбу Джейка, и тот бегло оглядывается. Людям вокруг нет до них абсолютно никакого дела. Джейк притягивает запястье Сонхуна к губам и мимолётно целует, хитро глядя из-под чёлки. Сонхун краснеет. Так чертовски обаятельно краснеет и слабо пихает в плечо. — Совсем дурак?       Сонхун тянет Джейка за собой за запястье обеими руками, не глядя, куда идет спиной вперёд. За ним набережная и пастельное сиренево-розовое небо. Волосы растрепались от вечернего ветра, и у Джейка спирает дыхание. Он видит Сонхуна каждый день таким разным: только проснувшимся с утра с еще мутным взглядом, с покрасневшими после душа щеками и влажными волосами, расслабленным и открытым по утрам, уверенным в себе, в красивой одежде, и каждый раз тащится. — Эй, смотри! — Сонхун указывает на небольшую палатку с тиром. — Может, попробуем? — Да это же лохотрон, — Джейк в ответ только морщится. Стрелок из него тот еще. — Просто так и скажи, что боишься мне проиграть. Вот ведь лиса. Он знает Джейка слишком хорошо и слишком хорошо знает, что проигрывать он ненавидит. — Кто сказал? Просто не хочу, чтобы ты плакал после проигрыша. Сонхун победно улыбается и скорее тащит Джейка, бренчящего кое-чем-на-потом в рюкзаке, к тиру. За три свои не самые фееричные попытки Джейк с трудом сбивает всего пару-тройку уточек, и полный мексиканец-кассир выкладывает на стойку перед ним несколько небольших акриловых брелков в качестве утешительного приза. Один из них, в форме пингвинчика, почему-то очень напоминает Джейку Сонхуна. — Будете пробовать ещё? — Я буду, — Сонхун элегантно отбортовывает Джейка и берётся за протянутое ружье. Если сказать, что Сонхун хорош во всём, за что бы не брался — это значит не сказать ничего. Он недолго прицеливается, вдох-выдох, и несколько уточек падают одна за другой. У Джейка где-то внутри скребется уязвленное эго вместе с восхищением просто одним существованием Сонхуна. Он откладывает ружье и первым делом смотрит на Джейка так, что уязвленное эго больше не беспокоит. За такие радостные светящиеся взгляды Джейк готов проигрывать хоть каждый раз. Сонхун в качестве приза забирает небольшого мягкого щенка с забавным ошейником из ленточки. — Погоди-ка, — Джейк недолго возится над игрушкой в его руках и цепляет на неё свой брелок в виде пингвинчика. — Это мой тебе подарок. — Дурак, — нежно выдыхает Сонхун и коротко клюёт Джейка в висок. — Спасибо.       Они наворачивают три круга подряд на чёртовом колесе, и Джейк очень рискует окосеть, потому что не знает, куда ему лучше смотреть: на то, как красиво выглядит вечерний город с такой высоты, или на то, как красиво на фоне этого вечернего города выглядит Сонхун. Пальцы липкие от сладкой ваты, губы — тоже. И они почему-то так и норовят прилипнуть к сонхуновым.        Набережная пустеет, когда они взъерошенные и жутко довольные вываливаются с американских горок и идут на пляж. Никто не хотел мёрзнуть у воды в ночное время, но Джейку всё равно. Его кровь подогрета почти половиной той самой купленной на потом бутылкой Хэннеси, а еще рядом с ним сидит самый красивый человек в этом городе. Нет-нет. В этом мире. Да, точно. А большего Джейк от жизни и не просит. — Кстати, родители хотят, чтобы ты приехал на Рождество. — Ну уж нет. У вас там такой холод собачий, давай лучше ты к нам. Они молчат несколько минут, глядя на спокойную тёмную воду, и Джейк все-таки не выдерживает: — Тебе обязательно уезжать? — Джейк, всего на полгода, и я вернусь. — Ужасно долго ждать. — Я же еще даже не уехал. Джейк валит Сонхуна спиной на песок и смазанно целует, а потом утыкается горячим лицом куда-то в шею. Он так хочет не думать об этом хотя бы сегодня.       Джейк находит себя дома только тогда, когда жёлтый свет уличного фонаря едва дотягивается до их окна, косым лучом ложится на лицо Сонхуна, и его глаза блестят цветом того выпитого Хэннеси. У Джейка плывёт в голове, и вся комната словно плавится, затягивая куда-то в подвселенную, тянет ещё ближе к Сонхуну. — Джейк, так хорошо, — он ловит губами его пальцы, когда Сонхун почти вслепую, как впервые, гладит Джейка по щекам. — Очень хорошо, — язык безбожно заплетается, Джейк ласково целует его родинку на переносице и боится даже вдохнуть. Сонхун жмурится и пьяно хихикает, уткнувшись лицом его в щеку. От нахлынувшей жадной нежности Джейк не знает куда себя деть: хочется трогать, слушать, видеть и чувствовать одновременно, он подлезает руками под чужую спину, льнет ближе и немного поворачивает голову, чтобы найти его губы. Целоваться с Сонхуном — словно раскусывать шипучую конфету. Она мелкими взрывами щекочет язык так, что эти взрывы скачут у Джейка под веками, она тягуче тает сладостью во рту и остаётся липким привкусом там, где Сонхун беспорядочно целует его, отстранившись от губ: на шее, на щеках, на веках, впитывается глубоко под кожу. Джейку трудно дышать от этой сладости, и Сонхун заставляет его снова вдохнуть только вместе с собственным коротким стоном, когда Джейк прижимается к нему ещё ближе. Дыхание Сонхуна ощущается как своё собственное, Джейк опускается ниже, лижет языком прямо там, где бешено заходится его сердце, мелко целует все родинки на животе и особенно задерживается на той, что над пупком. Сонхун весь на вкус как шипучая конфета, он искрит под пальцами и тает у Джейка под языком, его касания на шее, спине, в волосах остаются на Джейке сладкими разводами. — Можно? — Он поднимает глаза и, честно, не совсем верит в то, что видит. _Его_ совершенно прекрасный Сонхун сжимает за головой _его_ подушку и смотрит прямо в _его_ глаза. Джейк готов сделать всё, что Сонхун попросит: быстрее, медленнее, нежнее, и он совершенно точно остановится, если Сонхун этого захочет. Джейк до смерти хочет, чтобы Сонхун чувствовал себя любимым, любимым настолько, насколько только может позволить выдать это бедное джейково сердце. А оно уже и так бьётся на заоблачных скоростях, потому что Сонхун смотрит на него с таким трогательным безоговорочным доверием и нежностью, что Джейк хочет поцеловать его ещё раз. И Сонхун ему с готовностью отвечает, мокро лижет губы и улыбается. — Можно, — мурлыкает Сонхун, и Джейк тут же ныряет между его длинных ног. Он скользит губами по чувствительной внутренней стороне бедра и смело берет в рот возбужденный член. Сонхун давится воздухом, порывисто зарывается в волосы Джейка и сжимает на затылке. Он несдержанно подаётся бедрами вперёд, и Джейк сам задушенно стонет, ощущая тяжесть на языке. Это так хорошо, что почти плохо. Сонхун дрожит под ним, когда Джейк берет глубже и размеренно скользит на нем, плотнее сжав губы. — Джейк, господи… Сонхун выгибается в спине, часто глубоко дышит, и Джейк чувствует, что он на пределе. Сонхун порывисто отстраняет Джейка от себя и едва переводит дыхание. — Jakey, saranghae, — загнанно шепчет Сонхун и держит лицо Джейка в ладонях, полуприкрытыми глазами глядя на него сверху вниз. Его корейский искрится на слуху и растекается по всему телу солнечным светом, будто прямо сейчас в этой комнате расцветает самый чистый в жизни Джейка рассвет. — I love you too, — Джейк тут же отвечает ему на английском, потому что его корейский паршивей некуда, и Сонхун улыбается. Слова вырвались сами с такой скоростью, что Джейк даже не успел о них подумать, но он уверен, что сделал всё правильно. И теперь, кажется, Джейк больше не боится его отпустить.       Сонхун начинает собирать вещи только в самый последний день, и Джейк замечает, как его дом вдруг теряет деталь за деталью. Шкаф пустеет ровно на половину и, может быть, ещё на пару футболок, в ванной остаётся одна щетка, а кружка, специально для Сонхуна, вечно стоящая то в гостиной, то на балконе, то в спальне, то ещё черти где, встаёт на полку. Джейк приносит ещё какие-то забытые мелочи и вкладывает их к Сонхуну в чемодан, присев напротив. Они встречаются взглядами. — Не смотри на меня так, иначе я тебя точно никуда не отпущу, — Сонхун мягко смеётся и кладёт ладонь поверх руки Джейка, так и оставшейся на незакрытом чемодане. Может быть, Сонхун не так хорош с красивыми словами, но действия отлично справляются вместо него. Тогда не отпускай. Они долго стоят на пороге, и Джейк понимает, что весь покой его квартиры заключается в Сонхуне. Джейк даже почти привык, что этот дом — их. — Там уже такси ждёт, — он говорит это быстро, будто отрывает пластырь с ранки. Чтобы не было больно. — Да. Да. Пойдем. Сонхун осторожно перебирает пальцы Джейка, пока они едут в машине и пока Бобби в общих наушниках начитывает: даже если лишусь рук, буду держать тебя, даже если ослепну продолжу смотреть в твою сторону, даже если придётся родиться снова — буду искать тебя. Джейк как никогда согласен. В зале регистрации шумно, куча народа, мечущегося туда-сюда, и Джейк помнит, что три месяца назад было также. Сонхун осторожно берёт его за руку и крепко сжимает. — Береги его, — отшучивается Джейк, кивнув на того щенка с брелком пингвинчика, которого Сонхун посадил на чемодан. Прощаться так нелепо. Сонхун целует Джейка в лоб. — Просто подожди меня, ладно?