Танго в блеске изумруда.

Лист дешевой пожелтевшей бумаги рвется с неприятным треском, сминается под уставшими пальцами и по широкой дуге летит в горку своих исчерканных предшественников, едва не задев керосиновую лампу. -Да вы буржуазия, так бумагой раскидываться! Притормози, у меня за неделю уходит меньше, чем у тебя за вечер. -Не потому ли у меня поклонниц за один вечер больше, чем у тебя за неделю? Только что брошенный ком бумаги полетел обратно, но вместо взъерошенной каштановой головы, склоненной над столом, он всё же попал в лампу. Истощенная керосинка глухо звякнула, и робкий язычок пламени ярко взбликнул на стекле и погас. -Вот и славно, вот и отходить ко сну пора! -Ну, валяй, из тебя всё равно ничего кроме пустой болтовни не выходит. Схожу к Софье за керосином. Облупленная дубовая дверь мерзко скрипнула, ей вторили вытертые половицы, грозясь перебудить всех на квартире. А может, и правда, стоит последовать совету коллеги? Уже глубоко заполночь, бабка Софья уж подавно спит, закутавшись в свои бесчисленные лоскутные одеяла. Да и не идут революционные строки. Не ложатся на бумагу чернила, будто лёгкая дымка любовного флёра мешает сложить буквы в высокопарные рифмы. Скачут, скачут словеса, как корнеты французской армии под командованием Наполеона, спотыкаются, падают, будто белые, подкошенные пулей, и клякса растекается по бумаге, словно свежая кровь по февральскому снегу. Точно любовный флёр. Это всё он, он опутал шелковым тугим шарфом ноги главной танцовщицы провинциального кабаре. Она впервые споткнулась в ту роковую субботу, прямо на сцене, под прицелом сотни похотливых мужских взглядов, коих обладатели — франты, денди, серьезные дельцы, пузатые кошельки, шуршащие векселями да билетами банка Их Императорского Высочества. Ох, отнюдь не пальцы касались "катюшек" в карманах при виде Иды! Сверзилась со сцены она грандиозно. Мельком зацепив взгляд усталый, но восхищенный, глаз карих, как заморский шоколад, грандиозно сверзилась она со сцены, запутавшись в бесчисленных юбках! Официантка Лара, наткнувшись на столик, зазвенела истеричным голоском и третьесортным стеклом стопок с водкой. А водка выплеснулась на чей-то камзол, впрочем, равноценный задранной стоимости этой водки. Свист и хохот, вопли и наглое улюлюканье окружали Иду со всех сторон. Казалось, оглушающий визг даёт пощечину напудренному лицу, похотливые взгляды лезут под юбку, толстые пальцы пьяных толстосумов готовы разорвать тугой корсет танцовщицы, лишившейся барьера, коим выступала сцена, и вот сейчас...! ...Сейчас чёрный бархат заслонил её от зала.