Тревожно...

Они шли по длинному освещенному коридору в полном молчании. Звук от их шагов пусть и не был громким, но эхо отдавалось по всему пространству, смешиваясь со скрипом досок. От этого кожа покрывалась мелкими противными мурашками, а волосы на руках встали дыбом. Тревога обоих была столь ощутима, что можно было потрогать ее. Она бросила скромный взгляд на идущего впереди мужчину, смотрящего в пол. Казалось, вот-вот, и сейчас он споткнется, однако шел он прямо, по-прежнему не поднимая взгляда. Колени дрожали так сильно, будто она идет на войну, выжить на которой не представляется возможным. Хотя, возможно, война была бы предпочтительнее. Наконец, спустя несколько минувших комнат, они дошли до нужной им двери. Мужчина толкнул ее, та послушно отворилась, не создав лишнего шума. Первой он пропустил Сакуру, которая ответила легким кивком головы. После зашел сам, заперев дверь обратно. Скупым жестом головы указав на футон, мужчина начал медленно снимать жилет. Настолько медленно, что казалось, будто он и не хочет вовсе этого. И взгляд у него перестал быть таким скучающим и расслабленным - теперь он был холодным, смиренным, будто лишившимся человечности... он выглядел, как запертая в клетке птица, навсегда забывшая, как летать. Брови были нахмурены. Таким мрачным Сакура его никогда не видела. И ее это пугало. Когда Какаси стал подходить к футону, она непроизвольно сжалась от резких движений. Сакура определенно точно понимала, что в них не заложена цель причинить ей вред, но подсознание твердило, что лучше не расслабляться. Когда он вышел из тени комнаты в более освещенную часть, она с горечью отметила, что Какаси ссутулился и стал будто меньше ростом. Долг всегда норовит утянуть человека в пропасть и уменьшить его значимость. Окинув сидящую на матрассе Сакуру равнодушным ледяным взглядом, он коротко выдавил из себя: - Разденься. - это было сказано так тихо, так жалко, что создавалось впечатление, будто сам Какаси сейчас глотает слезы. Сакура, бросив на бывшего учителя короткий едкий взгляд, поднялась на трясущихся ногах. Непослушными руками распустила пояс кимоно, нервно повела плечом. Струящаяся ткань скользнула вдоль бледного натренерованного тела к ногам. Единственным, что отделяло мужчину от нагого женского тела, были бинты, стягивающие грудь, и белье. Сакура взглянула на него, как бы вопрошая глазами: "И бинты тоже?". В этот момент она выглядела настолько загнанно, что напоминала уличного котенка. Какаси кивнул, прикрыв глаза. Ему было заметно больно видеть свою бывшую подопечную в таком состоянии. На его памяти она никогда не была настолько подавлена. Казалось, будто и глаза ее потемнели. Она была сродни марионетке, покорно исполняющей чужую волю. Подрагивающими длинными ладонями она сняла бинты, уложив их подле кимоно. Там же лежало и белье. Опустилась обратно на матрасс. Несмотря на ощутимую жару в комнате, ей было холодно. И неуютно. Он не смотрел ей в глаза, но взгляд пробирал до костей. Это и тревожило Сакуру - она не понимала, о чем он думает. Какаси, опершись коленями о футон, сжал плечи Сакуре и мягко уложил ее корпус и голову на высокую подушку. Бедра ее оставались на плоскости матрасса. Шершавые длинные пальцы скользнули от плеч до ребер, от ребер до выперающих тазовых костей. Глаза мужчины сверкнули грустной искрой, когда он вспомнил, что Сакура всегда была худенькой и легкой, как листик, и поднять на руки ее никогда не составляло труда. Прохладная кожа вслед за касаниями покрывалась россыпью мурашек, будто ее трогали не пальцами, а остро-заточеным лезвием. Она застыла, словно каменная скульптура, боясь даже дышать. Мышцы тела напряглись, готовые тут же сорваться с места. Со стороны это выглядело абсолютно нелепо: куда она собиралась бежать, будучи нагой? Да и если бы она была одета и обута, Какаси вряд ли позволил бы ей удрать, при всем его нежелании делать это. Тяжело вздохнув, он придвинулся к ее бедрам, крепко сжав ей талию. Брови были все также нахмурены, под глазами залегли синяки. Чужим, глухим голосом коротко приказал: - Раздвинь ноги. Сакура подчинилась, отвернув голову от мужчины, чтобы не видеть его выражение лица. Она прекрасна знала, что он сам не хотел всего этого, но смотреть ему в глаза не было сил, как и показывать ему свои эмоции. Однако в последний момент она все таки повернулась обратно и со светлой доброй улыбкой взглянула ему в глаза. Он же ее учитель, он не может причинить ей боли... И он всегда будет для нее примером. Короткий быстрый рывок бедрами. Сакура выгнулась дугой, возможно, могла бы вскрикнуть, если бы не плотно сжатые губы. Внизу живота жгуче заболело. Еще один толчок, еще, на этот раз глубже и быстрее. И так еще несколько раз. В движениях Какаси не было никаких чувств: ни страсти, ни ласки, ни грубости, ни мягкости. Ничего. Он просто толкался в Сакуру, лишь бы все по-быстрее кончилось. Он бы все отдал, лишь бы не слышать ее хриплые вскрики и сдавленные вздохи. В перерыве в секунду между рывками она успела ухватиться за запястья мужчины, крепко сжав их, будто ребенок сжимает родительскую руку в толпе, чтобы не потеряться в таком жестоком и беспощадном мире. Глаза Какаси сухо заблестели от подступающих слез, однако он успел их сморгнуть. Не в его положении было бы правильно плакать, когда под и перед ним корчится от боли его бывшая подопечная. Мужчине было еще хуже осознавать, что она корчится именно от его движений. Противно от самого себя. Худое тело вздрагивало от каждого неосторожного толчка, на талии в месте соприкосновения с пальцами уже образовались синяки, а губы были искусаны до крови. Последний, особо глубокий толчок, и он остановился. Жжение внутри стало сильнее. Теперь глаза его были чернее ночи, и в них плескалось такое отвращение, что было страшно взглянуть. Какаси потянулся за близлежащим полотенцем, ласково обтер лоб и внутреннюю сторону бедер дрожащей Сакуре. Скупо произнес: - Будем надеяться, что все получилось с первого раза. Аккуратно встав с футона и подойдя к двери, мужчина замер, будто обдумывая что то, потом неопределенно дернул плечом. Когда уже он готовился выходить, Какаси обернулся и с нескрываемой горечью обратился к Сакуре: - Прости, мне жаль. Дверь медленно закрылась, а чувство тревоги никуда не ушло.