Боязнь пустых глаз

Эвелина нетерпеливо топчется у двери, ждёт, когда ей откроют: в ожидании стучит по коробке ноготками, рассматривая лестничный пролёт. Через пару секунд её впускают: Ярик здоровается кивком головы, молчаливо приглашая внутрь, так же оставаясь у двери. Девушка привычно-радостно обнимает, улыбчиво щебечет о том, какое вкусное мороженое она нашла, демонстрируя пеструю упаковку. — В холодильник положи, растает, — в ответ следует повседневный голос, спокойный, обычный. Однако это осаждает энтузиазм и она, поджав губы, покорно идет на кухню. Парень возвращается к рабочему месту. Лина пару секунд смотрит на спинку стула, вспоминает: в последнее время он не выбирается из дома, в затворничестве часто унывает, обходит тему самочувствия и все реже начинает диалог. И вот, наконец, у неё появилось время поговорить с ним вживую и очень хотелось спросить напрямую, но липкий страх бежал по венам, не позволяя проявлять прямолинейность. Потому садится на диван, начиная разговор издалека: — Могу заварить тебе кофе, поговорим, — последнее слово говорит тише, будто невзначай. — Нет, не хочу, — отрезает, но после скомкано добавляет, — Если хочешь, твой любимый чай есть. А ей и пить вовсе не хочется, тревожное чувство колышется в груди, не давая спокойно вздоха сделать. Ярик напряжённо ищет что-то в компьютере, громко клацая клавиатурой — в этой тишине пролетают несколько минут, долгих и затянутых, как показалось Эвелине. Ярика, кажется, полностью устраивало наряжение между ними. И девушка чувствует себя лишней, ненужной, ведь его все сложнее понять, а давить не хочется. — Я пойду тогда, — она тихо поднимается с дивана, жалея, что вообще договорилась приехать. — Почему? — он разворачивается, непонятливо нахмурив брови. — Ты, очевидно, не хочешь меня видеть, — обида проскакивает, но ее тут же берут под контроль. — Это не так… Полушепот настигает у двери и она не смеет проигнорировать его: поджав губы, щурит глаза, мурашки бегут по телу — едкий стыд проникает под кожу, в вены, достигает самого сердца. Этот тон она бы предпочла никогда не слышать: обреченный, уставший, глухой — в этом яде нет и капли иронии или сарказма, что так присущи ему. До боли в груди стыдно за эгоистичный поступок. Нельзя, нельзя, просто-напросто нельзя оставить его одного с этой пустотой! Эвелина берет себя в руки, ещё чувствуя холодок по спине. Развернутся и вернутся кажется не так сложно, как оторвать взгляд от пола гостиной. Она видит, как его кулаки нервно подрагивают на коленях, чувствует потребность посмотреть в ореховые глаза, но, боясь увидеть безразличие, не поднимает головы. — Я волнуюсь за тебя, — сглатывая ком в горле, она решительно начинает тревожащий разговор. — Если, — голос предательски дрогнул, — если это единственное, что тебя заботит, то забей. Он снова поворачивается к компьютеру, на этот раз бессмысленно создавая и удаляя вкладки браузера. Вдыхает воздух через нос и его рваный выдох эхом разносится по квартире. Девичье сердце трепещет в груди, разрывается, ускоряет свой ритм до того, что артерии взволнованно пульсируют по всему телу. Она делает шаг с креслу и присаживается у его ног, разворачивая к себе. — Ярик, посмотри на меня. Ее просьбу, нет, мольбу, он выполняет бесприкословно, сжимает челюсти и строит изумленное лицо. Она смотрит в глаза и пугается: в них плескается безразличие на пару с изнеможением — они мутной корочкой покрыли игривый и озорной блеск. «Чужой» — сразу промелькнуло в мыслях, они, вместе со страхом, заполняли разум. Секунды тянулись вечно, пока тревога росла и нагоняла ужаса. Злость, страх, печаль — все смешалось воедино, пока обреченный мозг то и дело вторил: «нет, он все тот же, посмотри, взгляни еще раз, рассмотри получше!» — Что с тобой? — вопрос слетает с пухлых губ непроизвольно. — Скажи, что происходит, пожалуйста, — требовательность с каждым слогом теряется. — Эв, ничего не происходит. Перестань, — Ярик хмурит брови и отворачивается, разрывая зрительный контакт. Он стучит пяткой по линолеуму и Эвелина мягко сжимает его колено, стараясь успокоить. И это работает, вплоть до тех пор, пока он резко не оттягивает ее кисть. На место безразличия в его взгляде пришла злоба — горькая и жгучая. Окунувшись в этот омут, глаза жжёт, слезы наворачиваются и девушка моргает, желая не подавать виду. — Нет, только не плачь, — он тут же отпускает ее. — Пожалуйста, не плачь, — льнет к лицу и стирает солёные дорожки. Все вокруг меркнет, сводя весь мир к ее мокрым щекам, вздрогнувшим плечам, после его касаний. И злость сменяется животным страхом, до мурашек по коже он боится. — Прости, это я, я урод, я не должен был, — он держит женские плечи и не может смотреть в зелёные глаза. — Ярик. — Я не прав. Ужасный, ужасный, отвратительный Ярик! — не слыша обращения, продолжает говорить, почти срываясь на крик. — Ярик. — Я не хотел, я правда не хотел! Не бросай меня, останься, пожалуйста, — стихая и переходя на шёпот, утыкается ей в шею. В ушах стоит шум, в голове — бесприрывный крик о собственной ничтожности и заплаканные глаза его девушки: стеклянные, бездушные, нелюбящие. Только на периферии сознания звучит мягкое «Ярик», бережное и ласковое — почти неосязаемое. И он счел за галлюцинацию, если бы не тепло чужих рук: маленькие ладошки с силой и трепетом прижимают его к женской груди, а губы расцеловывают щеки, такие же влажные от слез щеки. — Я здесь, все хорошо, — спокойный голос выводит из истерических мыслей, заполняя собой черепную коробку. — Я никуда не ухожу. Он окончательно спускается на пол, ноги подгибаются и руки не слушаются — Эвелина аккуратно укладывает его голову на свои коленки, поглаживая кудрявые волосы и повторяя, что он в безопасности, а она никуда не исчезнет, когда он закроет глаза. Пульс потихоньку замедляется с каждым успокаивающим словом, даже глаза закрываются, но он держит мятую футболку в руках, не желая отпускать. — Я люблю тебя. Тихая, уверенная, утвердительная — последняя фраза перед тем, как Ярик окончательно уснёт.