Исповедь провокатора

Дверь библиотеки мелодично скрипнула, легкое платье зашуршало по ковру. Лампы искусной работы, из тонкого столичного стекла, озаряли комнату уютным желтым светом. Пушистый ковер, стеллажи из душистых дубов Астинии, искусные витражи на окнах… Глория почти уже привыкла к той тихой роскоши, с какой брат обустроил библиотеку, да и всю усадьбу. И все же эти зримые проявления семейного богатства, столь возросшего за последние годы, порой вызывали странное чувство. Будто по ошибке попала в чужой дом… Но сейчас дело было не в лампах и не в коврах. Глория Бранте проворно опустилась в кресло с высокой спинкой, обитое дорогим коричневым бархатом. - Братик, растолкуй мне, в чем дело. Отец весь день ходит какой-то… будто светится. Я ни слова не могу от него добиться. Все бормочет что-то про наместника Темпеста, про Синюю книгу… Человек в кресле напротив сидел, глядя в темноту ночного сада за окном. Зачесанные назад темные волосы. Высокий лоб, бледный от долгой работы в типографии - окна там мелкие, солнце толком не заглядывает. Темный камзол, хорошего покроя, но без украшений, как велит Удел простолюдина. Бартоло Бранте повернулся к сестре. - Все верно, сестренка. Мы теперь дворяне меча. Отныне и вовеки, пока живет и процветает Империя. Секунду-другую Глория не могла выдавить и слова. Только глядела на брата во все глаза, раскрыв от изумления рот. Затем она рассмеялась - звонко и немного нервно. - Близнецы всемогущие, братик, что за странная шутка! Знать Анизотти, все благородные дома, они ведь… - Оплевали наше доброе имя после того, как мы приняли тебя в семью? - закончил Бартоло так спокойно и прямолинейно, что Глория смутилась. - Ну… да. И отец ведь говорил, что мы останемся кем были, так будет лучше… - Знать Анизотти не скажет больше ни слова. Что-то в тоне, каким брат сказал эти слова, было неправильным. От этих слов веяло холодом и тихим злорадством. Тень от лампы пересекала лицо Бартоло, и там, где находились любимые с детства глаза, теперь лежала густая черная полоса. Глории стало не по себе, и даже любимая уютная библиотека вдруг показалась более пустой и темной, чем обычно. - Нам не о чем волноваться, - Бартоло будто почуял ее испуг и поспешил успокоить. Даже улыбнулся, но улыбка вышла какая-то невеселая. - Наше - твое - имя очищено навсегда. Никто в Магре не посмеет больше ворошить наше прошлое. - Так ты не шутишь? - Ничуть. Наместник Темпест третьего дня изволил пожаловать нам титул и вписать имя Бранте в Синюю книгу. - Но почему тогда Стефан… - Не поехал на церемонию? А ее и не было. Запись прошла частным порядком. К тому же формально титул жаловали не наследнику семьи, а мне. За… особые заслуги перед Империей. Брат сцепил руки в замок, и от Глории не укрылось то, с какой силой он стискивает пальцы. Как будто последняя фраза причинила ему сильную боль. В сердце Глории забилась жалость, столь привычная еще в детстве, когда они вдвоем терпели удары дедовой трости. Бедный мой братик. Чем же ты так мучаешься? Глория опустилась с кресла на колени и крепко обхватила руки брата своими ладонями. - Бартоло, ты пугаешь меня. Прошу, не таи от меня ничего. Ты ведь знаешь, мне ты можешь довериться, всегда, во всем! Объясни, о чем речь, какие такие особые заслуги? Их взгляды наконец встретились, брат заглянул ей прямо в глаза. Глория разглядела в его зрачках знакомую любовь и нежность. Но за ними, за этими знакомыми братскими чувствами, плескалась тьма. И тьма эта была столь глубока, столь пугающе беспросветна, что девушку окатил холодный ужас. Таких глаз не должно быть у живых людей. Такие глаза должны встречаться только в книгах, у демонических злодеев старых поэм и сказаний. - Дело в том, сестренка, - сказал Бартоло в мертвой тишине библиотеки, - что я служу Тайной канцелярии. *** - Добротная казнь. Чувствуешь облегчение, Бранте? Внизу, под ними, рукоплещет толпа. Они стоят на балконе вдвоем и смотрят на качающиеся в петлях тела. Купцы-карьеристы из Малого кворума, возомнившие себя способными править и наделять простолюдинов правами. Алида Сирин и отец Фуад - озлобленные, израненные души, что жаждали мщения и справедливости. Аббат Леннарт, кроткий идеалист, до последнего веривший в любовь и сострадание на небесах и на земле. Двое подростков, дезертировавших из имперского легиона. Старик-каторжанин, отпахавший в рудниках двадцать лет за мелкую кражу у дворянина меча. Двадцать… нет, тридцать ключевых и опаснейших зачинщиков бунта из рядов “Последней капли”. И, должно быть, не менее пяти десятков тех, кого не казнили, но пытали в имперских казематах, чтобы выбить необходимые признания. Добавь еще тех, о чьих арестах ты просто не в курсе. Добавь беднягу Густава, товарища юности из Безудельных, которого по твоему приказу закопали где-то в пустыне. Добавь Софью. Женщину, которую ты любил больше всего в жизни. И которой загнал нож под ребра. Бартоло Бранте считает в уме их всех - жертв собственной подлости и коварства. Этот груз давит мучительной тяжестью… и все же он чувствует облегчение. Он чувствует облегчение, потому что знает: десятки казненных и покалеченных - это сотни и сотни живых и невредимых, которых пожрал бы огонь настоящего бунта. Это уцелевшие храмы, дома, деревни, монастыри. Это тысячи людей вроде доброго простака Томмаса Герро, которые никогда не узнают, как близка была Магра к кровавому хаосу гражданской войны. Он чувствует облегчение, потому что знает: советник эль Ферро уже подал наместнику прошение о помиловании большей части “Последней капли”. Одураченные жертвы вскоре окажутся на свободе, отслужившие свое. На виселицу отправились лишь зачинщики. Он чувствует облегчение, потому что не знает, но догадывается: теперь Гая Темпеста ничто не сдерживает. Не страшась ни заговора аристократов, ни мятежа черни, наместник займется наконец законами о правах простого люда. Провинцию - а может, и всю Империю - ждут перемены, примирение сословий и нескончаемые бескровные диспуты Старой и Новой Веры. Когда Фелиппе вручает ему бумагу с прощением всех преступлений беспутной юности, Бартоло почти жаль оставлять их общее восьмилетнее дело. Когда Фелиппе вручает вторую бумагу - о приеме на работу в Тайную канцелярию - в душе Бартоло настает покой и ясность. Не колеблясь, жмет он руку своему другу и учителю. - Рад приветствовать тебя на службе. С такими защитниками, как ты, Империя будет стоять вечно. *** Глория застыла на коленях, стиснув ладони брата, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами. - Та…тайной канцелярии? Бартоло кивнул. - Уже девять лет. С тех пор, как вернулся из столицы. Медленно, не сводя взгляд с брата, Глория встала с колен. Девушка сделала два осторожных, бесшумных шага назад. Так отступают от хищного зверя, если не хотят спровоцировать смертельный бросок. - Отец, матушка… ты рассказал? - Пока только тебе. Живой ум Глории быстро складывал воедино кусочки мозаики. Бартоло молчал, выжидая. - Те казни, - выдавила наконец сестра, - в минувшем году… ты в этом замешан? Брат кивнул из гущи лежащих в комнате теней. - Мы устроили провокацию. Дали всем смутьянам провинции место, куда можно прийти за пустыми обещаниями. Посулили им месть, разрушение старого порядка, безудельную жизнь. - А потом ты убил их, - тихо, без выражения произнесла Глория. - Ты убил их всех. Бартоло поднялся из кресла, сделал шаг ей навстречу. - Глория, я… Но сестра, которую он когда-то гладил по растрепанным волосам, которой вытирал детские слезы, которая целовала его лицо в праздничную ночь принятия в семью - сестра отшатнулась от него с таким страхом и отвращением, что он застыл на месте, не смея двинуться дальше. - Ты слуга тиранов, - прошептала Глория. - Палач свободы. Бартоло молчал. Тени окутали его так плотно, что черты лица совсем терялись во мраке. - Ответь мне на один вопрос. Почему ты не отослал меня замуж? Живи я сейчас у господина Эль Пелетье, я бы ни о чем не узнала, тебе не пришлось бы рассказывать… Зачем ты так сделал? - Во-первых, потому что люблю тебя. Я никогда не дал бы тебе тот Удел, которого ты не желала. Глория хотела горько рассмеяться на слова брата, но горячий ком в горле и подступающие к глазам слезы не позволили ей и этого. - А во-вторых, - Бартоло помедлил, - человек не может бегать от собственной совести. Он должен дать ответ за все, что бы ни совершил. Перед тобой я хотел объясниться… и оправдаться. - Оправдаться?! - вот теперь с губ Глории сорвался злой, полный горечи смех. - Да чем оправдаешь такое?! Убийство невинных, бесчинные расправы, лизание сапог аркнов… ложь! Как мог ты лгать нам?! Лгать мне?! От ее слов плечи Бартоло вздрагивали, будто бы по ним снова бил священный кнут в церкви. Когда речь Глории прервалась, миг-другой он стоял неподвижно. Затем брат быстрым шагом подошел к витражному окну - витраж изображал штурм замка Чара Миланида - и резким движением распахнул створки навстречу ночному саду. Снаружи стояла тишина, только стрекотали сверчки среди любимых ирисов матушки. - Что ты слышишь? - хриплым голосом спросил Бартоло. - Ничего, - с тихой злостью, не понимая вопроса, ответила Глория. - Вот именно. Брат повернулся к сестре лицом. Его фигура оказалась в темном проеме окна. Прохладный ночной ветер дунул в комнату и заставил тяжелые занавеси всколыхнуться по обе руки Бартоло, подобно черным крыльям. - Ни криков о помощи, ни пьяного хохота, ни воплей проповедников, ни грохота погромов. Ты слышишь город, который мирно спит, ибо его хранит Закон. - Не пытайся… - Ты слышишь, - Бартоло повысил голос, в тембре зазвенела сталь, - тысячи людей, которые спят спокойно, ибо что-то помимо насилия, хаоса и демагогии направляет их жизнь. Ты слышишь тысячи, которые завтра утром смогут ворчать на налоги, утирать пот, бранить вполголоса жандармов, пить пиво и насвистывать песенки, зная, что люди и аркны мудрее их позаботились об их судьбах. Ты слышишь тех, кто проспит эту ночь и многие ночи после со спокойной совестью, ибо их души не отравлены страшным ядом абсолютной свободы, которая не дала бы им ничего, кроме страха и растерянности! А я слышу, - тут Бартоло взглянул на Глорию в упор, и глаза его полыхнули огнем горделивой муки, - тех, у кого была роскошь не принимать решений, каких я не пожелал бы и худшему врагу, и кто имеет потому привилегию судить меня за недостаток нравственности! Не пытайся, сестренка, вызвать во мне раскаяние, ибо я знаю, какое благо купила моя проданная совесть. Но знай: перед тобой, быть может, самый несчастный человек в Анизотти - ибо я один знаю, какой ценой было куплено это благо! Средний Бранте умолк. В библиотеке наступила тишина столь плотная, что ее можно было колоть дворянской шпагой. - Ты уйдешь, - тихо сказал Бартоло. Это не был вопрос. Они слишком хорошо знали друг друга. По щекам Глории сбежало несколько слезинок. Девушка закусила губу и сдавленно кивнула. - Тебе необязательно. Семья любит тебя. Слова прозвучали глупо и неуклюже, и они оба это почувствовали. Никакая любовь не заставит их ужиться под одной крышей. Пылкая поэтесса, поборница свободы - и шпик Тайной канцелярии… Да уж. - Куда ты пойдешь? - Н… на мануфактуру Юнга, наверное. Куда-нибудь, только… Глория осадила себя, но конец фразы и так был ясен обоим. “Только бы не рядом с тобой”. - Что ж. Бартоло подошел к столешнице, плеснул вина в бокал. В голове Глории проскочила праздная мысль: ну да, теперь ведь Удел ему позволяет… - У тебя есть теперь фамилия, - Бартоло залпом опрокинул полный бокал. - Притом уважаемая. Думаю, найти хорошее место не составит труда. Брат уперся взглядом в бутылку с благородным напитком, стоя к сестре вполоборота. Тихим шагом девушка прошла к дверям. - Глория, - окликнул ее Бартоло, когда сестра была уже у порога. Она остановилась, но не повернула головы; боялась опять заплакать. Они стояли спиной друг к другу, разделенные пустым пространством библиотеки. - Думаю, запрет на искусство низкорожденным однажды снимут. Быть может, даже на нашем веку. Твои стихи… обещай мне, что не перестанешь писать. Дверь скрипнула и закрылась. *** На рассвете Натану Бранте не спалось. Одевшись, он отправился вознести утреннюю молитву Близнецам в домашней часовне. Всякий раз, направляясь туда, Натан испытывал легкую радость: как хорошо решила семья при обновлении дома, что усадьбе не помешает собственный маленький храм! Для батюшки и Стефана заказали отборный мрамор, а знак Близнецов над алтарем отлили из чистого серебра - другой такой сыщешь разве что в храме Белого Древа. Натану казалось, впрочем, что в одном домашние пренебрегли благочестием: на половине простолюдинов пол выложили слишком гладко, лишь в отдельных местах оставили для приличия острые зазубрины. К своему удивлению, в столь ранний час Натан обнаружил старшего брата в большом зале. Сидя у потухшего камина, средний отпрыск рода Бранте неотрывно глядел на большой семейный портрет, заказанный в свое время у знаменитого мастера Дюранте. - Бартоло? Ты уже не спишь? Брат не ответил. Натан только сейчас приметил, что взгляд его устремлен на конкретную часть портрета. Туда, где с дерзко распущенными волосами и в ярком мужском кафтане стояла Глория. Натан заметил также и то, что веки у брата были красные, будто он всю ночь не спал… или недавно плакал. - Бартоло? Что-то не так? Я могу помочь? Брат посмотрел на него так, будто только сейчас заметил. Секунда ушла у него на то, чтобы моргнуть и вернуть лицу спокойное выражение. Секунды хватило Натану, чтобы увериться: да, брат плакал, причем долго. - Доброе утро, братишка, - Бартоло улыбнулся. - Не беспокойся, со мной все в порядке. - Ты… не помолишься со мной, брат? Я вижу, у тебя тяжесть на сердце, но Старший… Бартоло прервал младшего брата мягким жестом. - Помолись Старшему за нас обоих, Натан. Так оно будет вернее. А когда управишься, сделай для меня кое-что. - Все что только нужно! - Собери здесь всех домашних. Мне надо вам кое-что рассказать.