Миска лапши

      Далекие дымчатые горы таяли вдали. Высокие хребты и пики, будто драконьи зубы, были погребены в саване метели и лиловых облаках. Их бесконечный поток тянулся от одного конца горизонта до другого, напоминая бредущих с поля солдат, усталых и молчаливых. Гу Юнь провожал туманный строй, укутанный в тяжелый шерстяной плащ, накинутый на тонкие одеяния. Глаза, чуть сощуренные от ветра, были немного расфокусированы, отчего взгляд казался смиренным и уставшим.       Всего мгновение назад он покинул душные залы дворца — жар еще тлел под ладонями. Роскошь, въевшаяся в мрамор стен, глазурь потолков, шелест дорогих одежд придворных и топот слуг остались за спиной и дубовыми дверьми. Позади шум не умолкал — в суете воцарялся вечер. Все спешили закончить необходимые приготовления: развесить ленты и амулеты, разжечь фонари, расставить изысканные блюда, украсить коридоры и комнаты различными диковинками. Пламя в очагах горело ярко и щедро, бросая сок цвета на окружение и растворяя холодные тени.       Боги любили краски. Они должны были встречать неизбежно подступавший канун Нового года, венчать и сопровождать его.       Это сулило счастье. Потому Гу Юнь, в прежние годы, будто порывистый ветер, носившийся от границы до границы, нынче со всех ног сбился, разыскивая самых лучших мастеров, поваров, слуг, которым было поручено подготовить необыкновенные украшения, блюда, достойные как Богов, так и Императора и его семьи. В этом была причина, почему он не покидал дворец в последние дни, почему его голос не умолкал в этих стенах. А ведь раньше это было столь редкое событие, когда Гу Юнь присутствовал на торжестве.       Там, на границе, ему было некогда думать о значении праздников. Они были похожи друг на друга, позволяя лишь ненадолго ослабить хватку на мече, сбросить промерзший доспех, но не забыться, ведь война была требовательна и хитра. Оттого сейчас было невероятно волнительно и страшно отдаться головокружительной суете, а не с холодной головой и каменным сердцем выйти на бурое от крови и грязи поле.       Гу Юнь уделил свое внимание тому, чтобы этот день оказался по вкусу Императору и впечатлил великих Богов. Ведь если цвета и роскошь сулили счастье, то Гу Юнь был готов ехать на край света. Потому что Чан Гэн был достоин счастья.       Гу Юнь опустил глаза на медовое сияние города, раскинувшегося в низине. В снежном вихре блуждали нежные фигуры людей. Гирлянды фонарей украшали столицу, обрисовывая маленькие лавочки и забегаловки, заполненные посетителями. Никто не сидел в одиночестве.       Время от времени густая пелена бордового неба разрывалась всполохами фейерверков. Они скатывались по крышам, заснеженным ветвям деревьев, сугробам, ложась восторгом на лица людей. Из-за метели мерцающие огни были мягкими, тягучими. Однако это были редкие фейерверки каких-то богачей, решивших разогнать тоску и побаловать прохожих. Подданные ждали, когда из дворца Повелителя в небо устремится первый всполох, оглашая наступление нового года, нового сезона.       Но еще было не время…       Вот-вот должны были взлететь Красноглавые Змеи, внушающие трепет одним своим точеным боком. Только Гу Юнь вряд ли бы это увидел, наступило время возвращаться к своим обязанностям. Пришлось тешить себя воспоминаниями, когда много лет назад он заманил молодого Чан Гэна на такое судно. Это был всего лишь игривый жест, возможность в очередной раз подразнить его. Он знал, что такая махина не оставит равнодушным пылкое сердце юноши, который только выбрался из захудалого городка, но Гу Юнь даже предположить не мог, как тот вечер изменит Чан Гэна, как тот вечер изменит все.       Маршал, лелея в уме тот хмельной, беззаботный вечер, вернулся в залы дворца. Кожу, словно кинжал, вспороло тепло жаровен. Слуги не жалели ни дров, ни цзылюцзиня, что горел невесомым призрачным пламенем, оставляя терпкий маслянистый запах, смешивающийся с ароматом кедра, ели и пряным мотивом жженых благовоний.       Все уже было готово. Цветы, выполненные из тонких пластинок золота и перламутра, опутывали россыпью колонны, упиравшиеся в ажурные потолки. Они сочетались формой и цветом с чешуйками сверкающей брони боевых марионеток, которых Маршал приказал притащить сюда и поставить по углам. На вопрос Шэнь И: «Зачем они здесь?» — Гу Юнь, щуря лисьи глаза, ответил, что ему просто хотелось вспомнить молодость. На самом деле, в пустотах, где раньше находился золотой короб с топливом, мужчина спрятал свое любимое вино, что планировал распить, кода Чан Гэн отвернется. Кажется, этим планом Гу Юнь гордился больше всего.       Возможно, лукавая улыбка, растянувшая тонкие красные губы, выдала его мысль, когда вошедший в зал Император пристально посмотрел на мужчину. Но не хватило взгляда, чтобы ухватить это движение — поклон, как предписывали дворцовые этикеты, колени уперлись в пол, необходимые вычурные и выученные жесты, призванные навсегда разделять людей, оставляя перед ними недосягаемую пропасть. Но даже в них прятались детали, дорогие знакомому глазу.       В ореховых глазах, прикрытых сверкающими коралловыми и обсидиановыми бусами короны, был сосредоточен весь дворец, все государство, весь мир. Но жесткий блеск в них больше не был окружен алым ореолом страха или ярости. Зов чужих злых богов давно ушел, оставив лишь место слабому, но теплому отсвету старой прикроватной лампы, который можно было уловить, если глядеть чуть дольше… Но кто мог? Кто смел? Кто мог знать, что это был за блик?       В ровных движениях Чан Гэна ясно проглядывали непоколебимость и устремленность, но он так и не смог избавиться от своих привычек — стоило ему взглянуть на своего маленького ифу, как он смягчался, будто талый снег, становясь податливым. Гу Юнь улыбнулся, слыша приказ, в котором дрогнула сухая нота.       — Оставьте нас.       Они остались вдвоем.       — Мне сообщили, что ты практически не возвращался в поместье.       «Шэнь И, что ли, нажаловался?»       — Здесь были дела.       — Поэтому мой поезд задержался? — Усмешка легко скользнула между ними.       Чан Гэн огляделся. Он вдохнул чистый глубокий запах благовоний, коснулся плеча старой марионетки, навевавшей далекие воспоминания, а затем посмотрел в центр зала, сделав пару бесшумных шагов.       — Ифу…       Вот так, тихо, выронив из самого сердца, чуть томно, тоскливо и совершенно искренне.       Вот кем Гу Юнь был и оставался. Ни войны, ни ранения, ни проклятья богов не стерли этого. И, может быть, ради этого момента, чтобы увидеть склоненную к нему голову, ласковый, чуть умоляющий взгляд темных глаз, чтобы услышать из уст это имя и подхватить своими губами, они сражались.       Тяжелый запах цзылюцзиня, железа и удушающий запах зимы на мгновение окружили Гу Юня.       — Его высочеству снова не сиделось на месте, и он своим присутствием смущал работяг, заставляя быстрее бросать в печи паровоза топливо?       — Как бы иначе я успел к ифу.       Кажется, у Чан Гэна было на уме что-то невероятно безрассудное. Всего одним жестом он снял со своей головы тяжелую корону. Гу Юнь проследил движение сильных пальцев, оставивших украшение, а затем подхвативших его руки.       Похоже, их здесь уже не будет к тому времени, как наследный принц и его семья войдут сюда. Встречать Новый год и даровать благословение народу ему придется одному. Чан Гэн был уверен, что он справится.       Под эхо праздновавших придворных они, словно юнцы, крадясь по сизым нишам и коридорам, покинули дворец. Сверкающие камни и бисер крошкой рассыпались по полу, тяжелые платья комьями легли под ноги, отдавая остатки телесного тепла. Позади остались титулы, величественный и одинокий трон, молчаливые и душные стены дворца.       Не Император Тайши, не Ли Минь, а просто Чан Гэн, которого Гу Юнь впервые встретил холодной кровавой ночью далеко в Яньхуэй, уводил его куда-то сквозь колючий каскад снега, падавший с небесных хребтов.       На них остались лишь скромные одеяния, словно они вот-вот должны были в очередной раз покинуть город, оставить друг друга, чтобы уйти за горизонт, пропасть из виду и остаться лишь зыбким воспоминанием, раной в сердце. Возможно, потому Чан Гэн сжимал запястье ифу отчаянно, потому спешил куда-то. Гу Юнь не сопротивлялся.       — И где же тот юноша, которого мне когда-то пришлось тащить на улицу, забросив на плечо? Я тогда чуть ли спину не повредил.       Да, это был тот самый вечер, когда они в окружении друзей и воинов Черного Железного Лагеря, веселые и пьяные, встречали праздник на Красноглавом Змее.       Эта маленькая усмешка позволила сердцу успокоиться. Рука дрогнула, спокойно обхватив прохладное запястье ифу. Зная, что Гу Юнь снова посмеивается над ним, Чан Гэн обернулся и в ответ порывисто взял своего ифу на руки!       — Раз ифу жалуется, значит, дело серьезное. Я готов носить его на руках всю жизнь.       Гу Юнь хохотнул. Такая перспектива его не прельщала. Оттолкнув обнаглевшего мужчину, он снова погрузил ноги в рыхлый снег.       — Признайся лучше, куда ты меня привел, похититель.       Чан Гэн завернул за угол, продолжая вести возлюбленного. Просто касаться Гу Юня, наблюдать за его порой странными выходками, ловкими и стремительными движениями с остаточной толикой изящности, ловить мужчину в плен своей заботы было для Чан Гэна сокровенно и всегда недостаточно. Сейчас его рука, спрятанная под складками плаща, осторожно и трепетно касалась талии. Гу Юня это несколько смущало, и в иной раз он бы дал юнцу по кудрявой голове, но сейчас он просто послушно шел рядом.       Маленькая, тесная лапшичная располагалась практически на окраине города. Вокруг было немноголюдно, зажиточные господа уже заняли места на других постоялых дворах с более изысканным видом на столицу в полукружье промерзших гор. Простолюдины, поедая горячие паровые булочки, сладости, прочие закуски, спешили на ярмарку.       От забегаловки тянулся запах очага, лапши, томящейся в бульоне и жирном соусе. Здесь было скромно, но опрятно. Их никто не встречал с раболепием, никто не смотрел со страхом или безнадежностью, никто не провожал. Это была обычная лапшичная, где сонно поскрипывали промасленные столы, видавшие бесчисленное количество гостей, где потрескивали хвойные дрова, пуская густое тепло.       Покрытые хладным дыханием зимы плечи Гу Юня опустились, оставляя неловкую скованность. Здесь было так обыденно, так спокойно… Так уютно… И даже тонкие циновки на окнах и двери казались куда надежнее плотных дворцовых стен.       Две горячие миски с лапшой теплились на столе в углу. Язычки пара вились над бульоном, призывая посетителя поскорее сесть за стол.       Чан Гэн привычно проследил, чтобы в лапше не было овощей, после чего разбил яйцо, аккуратно, чтобы ни один кусочек скорлупы не упал в миску. Гу Юнь улыбнулся, чувствуя в груди упоение, растягивающееся по телу.       Его мысли о том, что Чан Гэн, Император Тайши, должен встретить Новый год в убранстве и окружении, достойном прошлых повелителей, казались теперь такими чужими.       Лишь тонкий шелест серебрившегося снега, аромат лапши и прикосновение теплого родного плеча напомнили ему, что это был его Чан Гэн — юноша, которого Гу Юнь когда-то спас, воин, с которым он воевал плечом к плечу, Император, которому он вернул мир, и возлюбленный, который его всегда ждал. Это был его Чан Гэн, достойный спокойного мира, тихого праздника.       Вспыхнули первые звезды фейерверков, пышно ложась на нежные цветки сливового дерева за окном, на сцепленные руки мужчин, на их тонкий абрис, слитый в единый силуэт.       Новый год наступил.