she

Эти невозможно шуршащие, стеклянные на ощупь простыни давно пора бы сменить, но времени же как обычно нет, у Чонгука дедлайны горят, отсюда режим нон-стоп всю неделю, и сейчас, в свой единственный выходной, все, что он жалобно просит — сон, но… Звук становиться громче, мягкие, скользящие по бедру движения заметнее, а потом и знакомый вес шелковистых ягодиц на собственных бедрах… — Чимин? Открывать глаза даже при таком недосыпе не тяжко, потому что он знает, какой вид его ждет. И не ошибается, скользя глазами по плавным линиям тонкой талии и белой коже спины, усеянной лиловыми пятнами — отголоски нетерпеливых губ, и еле заметные, не синяки, а всего лишь покраснения от вдавливающихся в мягкую кожу бедер пальцев. Демонстрирует. Чонгук знает, что именно она показывает, мягко покачиваясь на бедрах, дразня и так уже полувозбужденное естество, никакой действительной стимуляции не давая, вероятно, наказывая за то, что вчера вечером был груб. Он помнит рваные, страстные поцелуи, с прикусыванием губ и постукиванием зубов от нетерпения, беспорядочные движения рук под теперь уже её огромной белой футболкой, и помнит сперва взволнованный, а потом уже понимающий шепот в ухо: «Устал?». Стыдно, что вчера проигнорировал ужин, оставил непозволительное количество следов на теле и был изрядно поглощён своей раздраженностью после работы. Чонгук никогда бы не стал вымещать свою злость на ней, нет. Это всего лишь двухнедельный ком усталости, стресса и недосыпа, который навалился, стоило переступить порог квартиры, где ждет она. Ему и хотелось провести рукой по волосам мягко, скользнуть рукой по талии вниз, как обычно не нащупывая белья, вернуться к уже заранее подставленной шее и оставить опаляющий будто в первый раз поцелуй под челюстью, и плавно коснуться полных, приоткрытых в ожидании губ — как он делает каждый день, но… Воспоминания говорят, что он хоть и следил за осторожностью, ладонь под голову подставляя, все равно ее к стене прижимал жестко, помня, как крепко талию обхватывали эти сильные, стройные бедра; и об одежде не заботился, оставляя позади себя дорожку скомканных вещей, что, он уверен, она ему ещё не раз припомнит, когда в начале следующей недели он будет пытаться их выгладить, но не об этом… — Чимин, прости… Он тут же приподнимает на локте свое ещё не до конца проснувшееся тело, желая её в извиняющиеся объятия притянуть, только она, увиливая от прикосновения, резким покачиванием ненавязчиво проезжается ягодицами по стояку. — Господи… Чимин… — Чонгук шипит, шелестя пальцами по простыням, желая за что-нибудь уцепиться. И он рад бы эту игру поддержать, только подходящее ли сейчас время, учитывая то, что вчера творил, вжимая в эти самые простыни. И Чонгуку на самом деле надо знать, как ее состояние, но… — Что ты?.. — еще один рывок бедер. Стон в подушку. И Чонгук отбрасывает голову назад, зарываясь пальцами еще сильнее. Она явно не в настроении разговаривать. Но не то чтобы Чонгука так просто сломать… — Обиделась, значит?.. — Чонгук вперяет в её спину взгляд, на самом деле не ожидая ответа. Только когда Чимин делает разворот на 180°, теперь уже устраиваясь на рельефном прессе, Чонгук успевает заприметить приличное количество засосов и на животе, и на груди, на шею он вообще отказывается смотреть… Хотя, ладно — Чонгука на самом деле легко сломать. Особенно, когда она низко наклоняется, опираясь одной рукой рядом с шеей, а другой отбрасывая немного вьющиеся длинные темные волосы, каскадом обрушивающиеся на него сверху, оставляет мажущий поцелуй в уголке рта, шепча: «Отработаешь, Кука». И Чонгук не очень то и против: без промедления тянет за бедра выше, касаясь губами ее там, потому что льющиеся из ее уст стоны слишком прекрасны, и да будет он трижды слащавым, лучшая музыка для него — звук ее удовольствия.