Наедине

— Все ушли? Наиб проверяет коммуникатор и, раздраженно цыкнув, посылает ждущему в воротах Уильяму «Люк рядом со мной», лишь бы тот не решил «подсобить» в неудачный момент своими геройскими порывами. В ответ ему почти сразу приходит «Я ухожу!» и оповещение, что он последний выживающий на карте. — Теперь все. Джозеф ухмыляется и откидывается на спинку поскрипывающей скамейки на первых рядах полуразрушенной затхлой церквушки. Красная церковь - одна из его любимых карт как раз таки из-за царящей на ней атмосферы уныния и ее печальной красоты, фотографу нравится разглядывать треснутые, некогда прекрасные витражи на окнах, следить куда ведут сотни трещинок, выточенных временем, ну и более-менее удобные скамейки, на которых он может спокойно дождаться своего возлюбленного. Хотя психиатрическая лечебница в этом плане стоит впереди. Там удивительно удобные диваны. — Значит мы наконец остались наедине, mon amour? Взгляд наёмника тут же смягчается, а на лицо набегает полная нежности улыбка. Субедар откидывает капюшон своей накидки и неспешно подходит Джозефу, что бы встать напротив и, чуть склонившись над ним, мягко провести по трещинке на бледной щеке покрытой шрамами ладонью. Он успел затосковать по фотографу - живя в разных крылах поместья бывает сложно пересечься при свете дня, особенно учитывая, что оба почти всегда находятся в чей то компании. В этом особняке вообще сложно уединиться, каким бы огромным он на первый взгляд не казался - всюду вечно снуют люди (и не совсем), пытаясь хоть как-то занять время своего бессрочного заточения. Наиб мягко целует возлюбленного в губы и думает о том, насколько же он соскучился по таким нерасторопным нежностям, когда они никуда не спешат и не пытаются насытится друг-другом в порывах страсти, а просто тихо, неспешно наслаждаются моментом. Джозеф, к слову, полностью с ним солидарен. Он слишком быстро привык к ласковым прикосновениям шершавых ладоней, к тому, что голубые глаза этого жестокого мужчины наполняются любовью от одного лишь взгляда на Дезолье, а суровое лицо сразу же смягчается, и теперь навсегда зависим присутствием наёмника. Весьма оживляет. — Я успел соскучился, — Джозеф звучит игриво, говорит с полуприкрытыми глазами и довольной улыбкой. Наёмник же в ответ только тихо посмеивается, чувствуя, как холодные, словно мрамор, руки обвиваются вокруг его шеи, притягивая ближе для ещё одного поцелуя. Как же хорошо. — Mon cher, — охотник встаёт со скамейки и, под взгляд выжившего, неспешно проходит в цент церкви, после протягивая ему руку, — подаришь мне танец? Наемник мнётся. Ему, безусловно, хочется дать согласие, но вальс это не его, он ему никогда не учился. — Я не умею, ты же знаешь… — Не смущайся, Наиб, я поведу, — и улыбка на лице Дезольньера становится шире, когда его его ладони касаются тёплые пальцы Субедара. Фарфорово белая рука умещается на скрытой зеленной накидкой талии и прижимает ближе к себе. С нежностью Джозеф отмечает, как аккуратно опустилась на его плечо рука чуть покрасневшего Наиба, и начинает вести. Шаг, шаг, поворот, шаг. Танец в безмолвной церкви, сопровождающийся лишь звуком их шагов и сердцебиением наёмника. Шаг. Джозеф прижимает партнера ближе. Шак. Наиб вопрошающе смотрит на него. Камбре. И Дезольньер наклоняется вместе с ним, заставляя прогнуться в спине, нагоняя ещё больше краски на лицо Субедара. Поклон в благодарность за вальс и очередной поцелуй потому что влюблён до беспамятства.