Cat's Cradle

      Она ходила на каблуках и так нелепо, и так изящно, как ходят кошки.       Ну вот, теперь она умерла. И вот о чем думает Карл, стоя у ее гроба.       Это продолжается всего минуту, но кажется таким невероятно долгим.       Он ее не любил, и знает, что грустить не будет, но сейчас все так пронзительно, и это свадебное платье еще, в котором Моника.       Ее классная фотка на подставке.       На фотке Моника тоже похожа на кошку. Смешную, игручую. У нее улыбка до ушей и блестят глаза, хотя фотка-то черно-белая. Смешные ушки. Ямочки на щеках.       Все кошки — шлюхи. Очень ебливые животные.       Свадебное платье на ней, как новое. И лицо сделали хорошо, не выглядит совсем уж мертвой, просто нездоровой и крепко спящей.       Карлу бы, наверное, хотелось рассказать, что он теперь — вообще просто умат — военный. Что он встает в пять утра, а еще готовит дома завтрак. Что у него есть расписание, и строевая подготовка, и отглаженная форма, и орущий сержант, как из фильмов.       Все так серьезно.       Карл теперь во все это верит, типа идеи, и всякое прочее, а раньше были сисятые биксы и наркота, а еще раньше отрезанные головы мелких животных и мокрая постель.       Теперь-то он мужчина, и ему есть, что рассказать. Но он никогда не расскажет. Она теперь уж точно не станет слушать.       Она умерла, хоть и выглядит здорово.       Теперь она ничего не знает о Карле. Все, что она знала и помнила, исчезло в темной-темной темноте (если много раз сказать это слово, то вовсе и не страшно).       Кошки еще известны тем, что постоянно рожают, в тему и не в тему. Точно как Моника. Кошачья колыбель — есть такая игруля. У Карла все ловкости не хватало или мозгов. Но он помнит, они с Моникой в это играли. Сцепленные пальцы, оранжевая резинка, сложные узоры, и ощущение, как будто в голове чешется, или там что-то вот-вот расколется внутри, как орех.       И почему Моника играла в эту игру с Карлом? Игра такая девчачья. Но Карл помнит.       Она сидела перед ним по-турецки, под юбкой проглядывали белые трусы в синих сердечках, совсем не взрослые, хотя сколько ей уже было? Да дохуя. Карлу было семь.       У Моники в животе был Лиам, но не так уж еще было и заметно, изгиб ее тела — он изменился, она как-то по-другому выгнулась, и это придавало ей, опять же, что-то кошкино.       А пальцы Карла не попадали в петли, которые создавали руки Моники.       Пальцы Карла скользили мимо.       Моника смеялась, показывала зубы, и изо рта ее исходил сладковатый запах, который появляется, когда зубы только начинают подгнивать.       Потом задний ряд зубов, как это говорят стоматологи, она полностью утратила. От этого лицо вытянулось, и Моника говорила, что стало только лучше.       Моника смеялась, невероятно ловко просовывала пальцы в петли, и из оранжевой резинки создавались странные, тревожные кружева.       Она называла его хорошеньким, глупеньким мальчиком. А Карл очень старался, ему хотелось, чтобы все получилось.       Фиона ходила рядом с сигаретой в зубах, пепел она скидывала в банку из-под "Доктора Пеппера", и каждый раз, когда она скидывала пепел, то говорила, что Моника бичевка, или алкашка, и о чем она вообще думает, и какого хрена оставила этого (очередного) ребенка.       Моника все играла с Карлом, а Фиона все злилась.       — А ты нас не любишь? — спросил Карл.       — Конечно, я вас люблю! — сказала Фиона. Она наклонилась и поцеловала его в макушку. От нее пахло табаком.       Карл как-то сразу понял, что она любит их теперь, но если бы они не родились, все было бы иначе. Совсем все. И Фиона бы не пожалела. А теперь она так прочно любит, так сильно любит, и деваться ей некуда. Кошкина колыбель похожа на ловушку, странный силок для птичек.       Карл даже сам на Монику разозлился, а Моника была увлечена только резинкой. Плела кошкины силки.       Так Фиона и сказала:       — Ты так увлечена своей резинкой, жалко, что это единственная резинка, с которой ты когда-либо играла       Шутку Карл понял чуть-чуть позже, и она была, в общем, смешная.       Моника все смеялась и смотрела на Карла сияющими глазами. Влюбленными, красивыми, кошачьими глазами.       А потом вдруг сказала Фионе:       — Бичевка и алкашка не сделала шесть абортов, потому что она поняла, что после нее останется только жизнь, которая имеет шанс.       И Моника улыбнулась Карлу, так нежно и сладко, вот-вот замурлычет.       А Фиона засмеялась, очень-очень зло.       На этом воспоминание прерывалось. Кажется, они с Моникой не доиграли. Карл так и не научился играть в Кошачью колыбель.       А теперь все закончилось. Эта история, вот, наконец, очень полная. Она завершается здесь, у гроба, где Моника в белом свадебном платье, которое ей все еще по размеру.       Карл ее не любит, и, он знает, его тоска быстро пройдет.       Может, когда-нибудь, он влюбится в такую вот девочку. Она будет все время смеяться, запрокинув голову, по-кошачьи мяукать, когда в нее что-то вставляешь, будет лучше всех гонять на тачке, будет и послушной, и непредсказуемой, у нее будут трусы с синими (но можно и с красными, можно вообще любого цвета) сердечками, тоже вечно мокрые, и она будет называть его по имени, как Моника называла Фрэнка, так же капризно, и так же нежно, и так же смешливо.       Они будут гонять вместе на полной скорости.       Может быть, они вместе умрут.       Карл будет любить ее больше жизни, ну и всякая такая романтика. Она, как Моника, тоже, всегда будет разогретой, а еще родит ему много детей.       И после них тоже останется только жизнь, которая имеет шанс. И которая, может быть, опять победит.       Потом на секунду все это становится очень светло и чисто. Как белое платье Моники, как кошкина ее мордочка на черно-белом фото.       Карл отворачивается от нее и смотрит на свою семью. Иен будет спасать жизни, а Лип будет бухать и трахать горячих чик, которые будут на него забивать. Фиона будет жить эту жизнь. Лиам вырастет и кем-нибудь обязательно станет. Будет какая-то своя, уже взрослая, жизнь и у Дебби.       Необыкновенно глубокая мысль для парня, который ездил в школьном автобусе с дебосами, да еще и три года подряд учился в шестом классе.       Так что сказать Карлу, по факту, нечего. А что сказать? Что свет бьет в окно? Что все так тревожно? Что все так странно? Что у нее белое платье, и шестеро детей? Что все это будет длиться хуй пойми сколько лет, может быть, всегда.       Карл в таких случаях все время теряется: слишком всего много. И хорошо, и плохо.       В любом случае, Моника ушла.       Моника остается.