Овощное

Аскеладд думает о юморе, слишком завязанном на политике, что это – Вершина Кулинарного Искусства: наконец-то нормальная еда, но через год точно завоняет, и если есть ее каждый день, будешь дристать от безысходности. Он больше любит чернуху и грязное порно, поэтому пишет вместо этого о том, как сует Торфинну в жопу овощи (свой отполированный тысячами таких же фанатских задниц стручок), и на ходу же ведёт его, хватая за горло сзади, в ванну, где бросает его на стиралку скорее башкой, чем остальным телом, оставляя жопу с ее содержимым сильно наверху, в то же время переворачивая мальчика лицом к себе и ножками к потолку, слушая его маты и подначивая, но отвешивая ему на каждый первый мат леща, а на каждый второй подзатыльник, слушая немного визгливые вздохи с каплями оседающего по углам голоса, и глядя в злые глаза, как бы невзначай не замечая, как у мальчика начинает вставать хуй. Юмор, завязанный на политике, через сто лет будет смотреться плохо. Через сто лет Аскеладд бы сидел рядом с внуком на диване и объяснял, почему "хохлорез" – это смешно, пока его бы за глаза называли пердуном и подыскивали деддом, а потом читали бы его книжки в интернете, не узнавая больного деда по поебанному годами псевдониму, и псевдоинтеллектуально смеясь с каждого пятого абзаца, предварительно ограненного переводчиком на филиппинский и обратно в целях обхода авторского права парой неточных сносок про выборы в два-ка-икс-атых. Делая неточные сноски про выборы, Торфинн может выдавать мысли, за которые стоит отсосать. Аскеладду правда не жалко – особенно, когда он берет губами его детский хуй и вроде пытается старчески произнести губами что-то типа "уфу-уфу-уфу", вроде отбивая его щеками изнутри, и продолжая дрочить эту ебаную мелкую хуйню слегка в горло, до лёгких судорог раз в пару раз, но без рвоты из-за банально отсутствия длины, но издавая в итоге все равно что-то хлюпающе-мерзотное, напоминающее видосы где дрочат банками от фанты видосы где дрочат банками от фанты видосы где дрочат банками от фанты дёрганье рыбы в ведре в тот момент, пока она ещё не совсем сдохла. Пока Торфинн будет сидеть на этой блядской крыше старой железной лодки в три утра с ним на лодочной станции, уставая отбиваться от комаров, которые мешают кончить, и уже даже не надеясь не упасть в конце концов в грязную лужу-загон для лодок, заросшую не более вонючей, чем мнение Аскеладда, тиной. Аскеладд думает, что если б Торфинн услышал мнение его бухого об этом, он бы забайтился на очередную примерительную редакторско-авторскую еблю или, ну, сказал, бы, что он вообще-то средний, а не детский, и по крайней мере устраивает Аскеладдову мамашу. Аскеладд бы простил, ощутив от разговоров о детских членах ностальгию о том, как они ебались в тайском скидочном круизе и проебали корабль, и о том, как этот сраный мелкий пидорский стажёр смог распиарить его худшие, блять, творения и не посадить этим в тюрьму.