«Боль неизбежна. Но страдание — личный выбор каждого»
***
Корейское генерал-губернаторство, 1910-е года. И велика была Корея и её народ. Вольные, сильные духом люди смогли сохранить свою культуру, традиции и собственное имя, пронести это через столько веков. Воссоздать своё государство, свою Империю и преподнести её на показ всему серому, гнилому миру, как огонёк единственной зажжёной свечи. Это была их свеча, такая же вольная, вечно горящая и отдающая тепло. Возле неё каждый мог погреться, ценить её, но прикоснуться к самому огоньку — никто. Свет олицетворял её трудовой народ, с которым можно было дружить и помогать, получая взамен ответное тепло. Но что смогло дать этой свече погаснуть? Сильный и резкий, словно гром воздух, которым она питалась? Холодный ветер из-за моря, посеявший на корейскую землю зло со штыками? Где теперь те влажные и широкие хвои, цветы персиков, слив и вишен? Почему их затмил порох и дым, что доходит аж до величественных гор? Вместо радостного, звонкого детского смеха, улыбки их матерей, гробовая тишина. Куда пропали люди? Что с ними случилось?.. Трава покрыта тёмным цветом некогда яркой азалии, о которых воспевали поэты. Храмы пропадают с лица земли, стоявшие целые столетия и пережившие множество династий. А в оставшихся говорят на чужом, злом для корейцев языке. Их голос, словно выстрел снаряда в невинного ребёнка, диктовал новые правила устройства жизни народа, который не желали признавать. Почему чужой народ, его армия из хладнокровных убийц, его деятели с острым языком пришли на эту землю? Доказать им обратное? То, что они «неправильные», должны носить иное название? И ради этого нужно было затмить небо пеплом артиллерии и горящих домов, лишая жизни всех несогласных? Человек — натура, что не боится смерти, а наоборот, придаёт цену жизни. И во благо спасения своей беспомощный души он молчит, пока ему позволяет терпение; пока не услышит горький плач матери, потерявшей своё дитя. Но как быть их государству? Корейская Империя, утратив свой законный титул императора, стал простым Кореей. Не «Когурё» и «Хань», как к нему обращались все людские императоры, дипломаты, послы и депутаты; не как «Корё» и «Чосон», к которому с превеликим уважением и лаской обращался народ. Кем ему быть? Как называть самого себя, не теряя уважение или возвышая себя? Как к нему будет обращаться народ, а как оккупанты? Позволено ли последним самим дать ему имя, назначать на должность руководящего губернаторством или уничтожить?.. На такие вопросы никто не сможет ответить, кроме времени. Корее суждено только гадать, что будет завтра, какая цена была вчера, и что предстоит сделать сегодня. Получив недавно должность представителя новосозданного японского генерал-губернаторства Кореи, он выполняет свою работу: помощник главного генерал-губернатора, призначенного японским императором. То бишь на него поручено выполнение всех законодательных, судебных и административных дел, исключая при этом военное руководство. И предстоит ему гадать, какое указание ему дадут завтра: провести рейд по городу и сделать там «зачистку», а может, ему дадут отдохнуть. Только отдых его продлится не менее часа, ибо, не имея свободы вместе со своим народом, отдых — это час без присутствия охраны и следящих за ним людей. Только тогда он может отдаться философии — буддизму. Это была единственная религия, в которую он желал верить. Корея, как создание высших сил, хотел понять его роль во всём существующем мире. Многого он не понимал: почему он не является подобием до других людей, возможно ли ему спасение с его вечной жизнью, обречён ли он на страдания во благо людей и имеет ли шанс на Освобождение. Может, для него в этом мире приготовлено Страдание? Чувствует его душа, что приготовленные для него страдание имеют своё имя и тело, и находятся они от него совсем недалеко.***
1920-е года. После огромных потрясений в мире, что были названы Великой войной, а также бесчисленных мирных переговоров и конференций, в мире всё вдруг затихло. Винтовки были положены на землю, а военная техника спрятана и поставлена под усиленную охрану. Мировая война миновала Корею, что ещё с марта 1910 года находилась под японской оккупацией. Прошло чуть более десяти лет, как корейский народ чувствует себя, словно заключёнными без права слова, свободы и даже жизни. Не смотря на попытки «дипломатических» и даже «демократических» решений со стороны оккупационного правительства, что недавно дало им формальные свободы, дано им это было так, как излишки хлеба несчастным детям-сиротам от рук дворянства. Такие свободы, как разрешение журналистики, расширение на базовое начальное и сельскохозяйственное образование, были лишь «примирением» с народом. Они были всего лишь пылинкой по сравнению с оставшимися дискриминирующими законами и прояпонской деятельностью, чтобы подавить корейское национальное движение. Корея не имел доступа к ведению политики, ориентированное на культуру. Японцы знали, что если допустить его к ней, то вся его политика будет идти в пользу национального движения, что начинает набирать популярность среди корейских масс. Против этого как раз было введено «Высшую полицейскую систему» и Закон об общественной безопасности, в результате движение за независимость жестоко подавлялось. В конечном счёте это привело не только к жёсткой цензуре, а и к расколу в националистических сил. Смотря на то, как японское колониальное господство контролирует абсолютно все средства массовой информации, а от национальных движений хочет «по-тихому» избавиться; как начальные классы сначала создавали, а после уменьшали вдвойне, а в оставшихся внедряла японскую пропаганду и язык ради сохранения собственного правления на территории, — душа Кореи болела настолько сильно, что хотела покинуть тело. Он, как страна, представитель собственного народа, чувствовал всю боль, что продолжает накапливаться в телах всех его граждан. Прожив в этом мире более половины тысячелетия, его ещё никогда не охватывала такая жгучая печаль. Не зная, как противостоять в одиночку, без оружия и нужных знаний против японцев, Корея впал в отчаяние. Не спасало его положение и Правительство в изгнании, да и выйти с его членами на контакт было абсолютно невозможно. Как не старался кореец связаться с ними, как его попытки сразу же пресекала полиция. Из-за первой и единственной попытки за его деятельностью установили самый жёсткий, если не тотальный контроль. И потому он ценил час свободного времени, чтобы отдаться своим мыслям и философии, в поиске ответа на вопросы. Медитируя, Корея очищал свою голову от пережитых за дни и ночи мыслей и событий. За последние века ему удалось добиться полной тишины в собственной голове. Ему всё ещё страшно за то, что предстоит ему пережить дальше, надеясь при этом, что японское господство не продлится веками. Наступают новые времена, а вместе с ними рушатся все раньше установленные порядки, традиции и формы управления. Это время перемен и для Чосон, коим Корея продолжил себя называть. Таково имя ему дано собственным отцом, — Корё, и так он продолжит звать себя всегда. Вместе со своим народом он не должен забывать, кем является. Он должен продолжать всему миру доказывать, кем он на самом деле является, — отдельным государством, нацией, — Кореей, будь империей или республикой.***
Кёнсон-бу, столица генерал-губернаторства Кореи. Сегодня для Кореи состоялось обсуждение с приближёнными депутатами парламента по поводу образование среди корейской молодёжи и безграмотности населения. За основу не было взято решение проблемы, а истоки и последствия политики Японской империи. Рассмотрев полностью проблему с образованием населения, Корея охарактеризовал это несколькими словами: — Полнейший ужас, — полушёпотом сказал кореец, услышав, что из-за неумения читать корейцы не могут даже сообщить о рождении или смерти человека. Местная администрация испытывала большие трудности в банальных отчётах и регистрации из-за некачественных канцелярских принадлежностей, таких как бумага и чернила, не говоря о безграмотности руководящих в сёлах и глуши. Но переговоры пришлось прервать ещё на середине положенного времени, ибо во Дворец Кёнбоккун приехала, по словам посыльного, самая важная особа во всей империи — Японская Империя. Когда до Кореи дошла эта новость, его словно парализовало. Пока встревоженные политики поднялись со своих мест, поправляя на себе одежду и становясь в ровный строй, кореец продолжал сидеть на своём месте. Он ненавидит Японию. При одном его упоминании руки самопроизвольно сжимаются в кулаки, как и сейчас. Мозг моментально откидывает недавнюю обсуждаемую тему и мысли, образовывается пустота для разговора с императором. Появляется огромное желание сейчас же с ним встретиться и, позабыв о морали, избить его, прогнать со своей растоптанной земли. От таких мыслей аж кипела душа в груди. Но в то же время Корея замечает в себе слабость: он начинает беспокоиться, бояться встречи с ним. Этот животный страх имеет свои причины, о которых кореец смеет лишь догадываться. Естественно, в нём пылает ненависть к этому японцу, но тот намного могущественее Чосона. По всей Кореи японские политики, администрация, полицейские, солдаты и даже переселенцы, которым предоставлена практически полная свобода и безграничные возможности. Намного больше, чем у самой корейской страны. КИ не на кого положиться, негде найти защиту, материальную поддержку и союзников, готовому противостоять Японии, что начинает восходить над всей Азией, словно величественное солнце над землёй. Он не просто император для Чосона, — ЯИ его господин, что решает его судьбу. И страх корейца заключается в том, что за любую малейшую ошибку он испытает самое ужасное наказание в жизни. Если его армия известна своими бесчеловечными поступками на оккупированных территориях Кореи и даже Китая, то Японская Империя должен олицетворять их. И это больше всего вселяет страх в каждого человека этих земель, в том числе и самих стран. Влияние страха на разум сместило гнев, и тело поддалось ему. Корея нехотя встал, поправив на себе тёмное хлопковое мяньфу, украшенное рисунками драконов, а также узорами огня и цветов. Двенадцать прядей некогда императорской маньгуани по обе стороны были украшены разноцветными камнями нефрита. Как стране по рождению, ему было разрешено ходить в собственной императорской одежде, хоть это вряд ли одобрял сам Япония. Кореи пришлось спуститься со своего трона, ибо это будет огромной дерзостью со стороны корейца. Но, стоит заверить, при большом желании он бы не поступался своим законным местом. В огромный тронный зал дворца вошли два японских солдата, что ровно встали по двум сторона входа. По ступеням, что вели в Кёнбоккун, неспеша поднимался Японская Империя. Издалека Корея увидел его высокий, по сравнению с собой силуэт японца, одетого на полностью белое тело чёрный императорский военный мундир, украшенный медалями и наградами. Многие представляли флаг Японии, как белое полотно с красным кругом, что символизирует солнце, но на деле внешность Империи оказалась иной. В ином флаге на лице оправдывает то, что с молодых лет Япония был в самураях, а после восшествия на престол продолжал свою военную карьеру. Потому неудивительно, что флаг у него восходящего солнца с красными лучами света. Особенностью также было то, что некоторые пряди его волос были такого же красного цвета, будто на нём осталась кровь бывшего врага. Как только император поднялся, все присутствующие политики поклонились… кроме Кореи. Он стоял ровно и неподвижно, дожидаясь, когда японец соизволит подойти прямо к нему. С каждым шагом, что отдавался эхом по всему залу, сердце корейца всё чаще и чаще биться. Тело твёрдо стояло на месте, сузившиеся зрачки глаз устремились не на саму персону, а в конкретную точку, под которую Япония чисто случайно попал. Страх продолжал увеличиваться, но гордость стояла выше, зная, что на людях тот не посмеет совершить непоправимое. Пройдя мимо всех депутатов, у которых после будто случилась судорога, что даже Чосон услышал их неровное от волнения дыхание, ЯИ дошёл до Кореи и остановился. Глаза корейца поднялись и устремили свой взгляд в его небольшие, выкатаные чёрные глаза. Было ощущение, что на деле он смотрит в кромешную тьму, где нет ни добра, ни зла. Однако Корея, не усмотрев за собой, показал своё волнение: на моменте пересечения взглядами, остановилось дыхание, из-за чего пришлось вдохнуть ртом, но из-за дикой сухости во рту кореец кашлянул. В напряжённой тишине это прозвучало довольно громко. Империя на это никак не среагировал, сохраняя перед ним своё пугающее спокойствие. Но тот знал, что японец злится. Корея перед ним не склонился. От Чосона нельзя было скрыть какие-либо эмоции, как тот не старался бы их скрыть. Брови, которые тот старался держать поднятыми, по своей воле сами сводились к переносице. Кореец не поддавался его давлению, а продолжил отстаивать свою честь. Он — такое же государство, страна, что и ЯИ, и склоняться перед ним, как Господу Богу — отказаться от себя самого, став на ряду со смертными людьми. Добиться этого мужчина не позволит, какой бы статус в губернаторстве не имел. Как раз это помогает преодолевать страх наказания. Император сдержанно вздохнул, прикрыв глаза. Для него уже является позором то, что он тратит своё время на Корею. Пока глаза японца прикрыты, кореец опустил взгляд на пол и выпустил весь накопившейся воздух в лёгких, а после снова поднял взгляд на Империю. К сожалению, тот уже смотрел на него. От стыда аж живот скрутило, а глаза цвета ореха вновь опустились, попытавшись избежать встречного взгляда. — Добро пожаловать, Ваше Императорское Величество, — поприветствовал того Чосон, не склонив голову. — Я рад Вас приветствовать в собственном дворце. С какой целью Вы решили посетить мою обитель? Слова Кореи были пустыми, без всякого уважения или симпатии к персоне Японии. Ни поклонившись перед Величеством, ни даже взглянув на него, приветствуя его — ничто иное, как оскорбление. Но что Империя сможет сделать против КИ, перед своей охраной и депутатами, что с ужасом глядят в их сторону. Остаётся удивительным то, что Японская Империя оставляет действия Кореи без комментариев. Но и молчание с такой же силой накаливала обстановку вокруг них, будто он в любую секунду готов будет врезать непочтительному корейцу прямо в его поджатые от волнения губы. — И как ты посмел при мне надеть корону? — прошипел Япония, сложив руки за спиной. Он крепко схватил рукой запястье другой, что ясно даёт всем присутствующим, кроме корейца, в зале знать, что Империя пребывает в гневе, который пытается подавлять. — Имею на это законное право, как представитель моего народа, в том числе и его культурного наследия, — ответил Корея, на сей раз сумев не выдать своё беспокойство в голосе. ЯИ, если не искрился, то кипел от злости внутри себя. Такое пренебрежительное отношение к его персоне со стороны подданного выводит его из себя. Он смеет сейчас выслушивать его, принимая его едкие ответы, словно в его лицо плюются. Но, прожив не один век, Империя не поддаётся своему гневу, по крайней мере, в государственных учреждениях. — Сюда меня привёл долг, как императора, перед моим народом, — завуалированно говорил ЯИ, на котором появилась почти что незаметная ухмылка. — Империя должна заботиться о своих подданных. К примеру, дать им возможность вершить горы наук и естествознания. Для этого всего лишь нужно сделать свои первые, совсем лёгкие шаги: уметь держать перо и читать. Его слова были подобны яду, что проник в самое его сердце и начал парализовывать всё тело, в том числе и язык. Лишь рот приоткрылся в попытке что-то сказать, но недавно пришедшая мысль вмиг исчезла, и потому КИ застыл с шокированным лицом. Япония не врал: он действительно даст своему народу право на образование, но именно своему, — японскому. Это говорит о двух вещах: о том, что японцы Кореи станут единственным прослойкой общества с правом на образование, в то время, как корейцы останутся скудоумной рабочей силой без языка, культуры и свобод. И что страшнее — без права на жизнь. Последнее пугало Корею ещё сильнее, ибо потерять жизнь — не только смерть, но и убийство в себе отдельной личности, нации. Ему прекрасно известно, что ЯИ хочет избавиться от корейцев, но не от рабочей силы, и будет добиваться этого самым изощрённым методом — этноцидом. — Я прекрасно осведомлён, что вы рады нашему сотрудничеству, но прошу быть более сдержанным в плане эмоций, — добавил Япония. — Ваши совещания и собрания, запланированные на сегодня, отменены. Губернаторство Корея должен проследовать со мной в Чхончуджон. Вопросительно подняв бровь, кореец удивлённо уставился на императора, не понимая, о чём им нужно поговорить наедине в рабочем кабинете первого. Такой же вопрос волновал и политиков, что не знали: уходить ли им или дожидаться губернаторства. Возможно, они останутся без ответа, а вот Чосону стоит послушаться Японию, чтобы его к кабинету не довела императорская охрана. Корея, как хозяин этого дворца, должен был провести Японскую Империю до указанного места, и потому далее он вёл его за собой. Было дикое напряжение из-за того, что императору понадобилась аудиенция без ведомой причины, темы и цели. Чхончуджон представлял во дворце отдельную пристройку. Хоть это когда-то был зал, но его, как известно, снесли и осталось лишь помещение, которое кореец приказал отстроить в качестве отдельного здания. Выйдя на улицу, в нос сразу же ударил свежий чистый воздух, которого так не хватало Чосону. Он придавал ему сил, а они как раз были необходимы для разговора с Японией. Путь предстоял недолгим, но времени было достаточно, чтобы Корея смог морально подготовится. Империя продолжал его беспокоить. Зная его хладнокровный характер, оправдать свои опасения вполне можно. Сколько он снёс голов неверным? Десяткам? Тысячам? Он не ценит человеческую жизнь, что уж говорить о жизнях подданных корейцев. Конечно, КИ бессмертный, но что помешает японцу назначить ему жестокие, бесчеловечные пытки?.. Да, Корея себя прекрасно успокаивает. Поднявшись по ступеням в помещение, кореец сразу же пропустил во внутрь ЯИ. После, войдя сам, он собирался показать его место — трон, на которому ему положено сидеть. И хоть он не желал признавать статус Японии, как своего императора, лишних скандалов ему с таким же желанием не хотелось. Услышав шум закрывающихся дверей, Корея лишь спустя секунды повернулся к японцу. Это оказалось ошибкой. В него моментально прилетел кулак, что врезался прямо ему в челюсть. Для него в мире всё будто перевернулось вверх дном, а Чосон, не устояв, упал на жёсткий пол. Корона, что спала с его головы, уберегла голову от столкновения, но остальное тело испытало сильную, колючую боль. Перед глазами всё поплыло, а руки немедленно потянулись за ноющую челюсть. Не успев даже восстановить сбитое дыхание, как КИ почувствовал, что на него кто-то навалился и сильно давил на пояс. В попытке взглянуть, что происходит, его резко потянули за плетёную косу. Голова резко опрокинулась назад, а шею дико свело, отчего вся боль прошлась по телу, словно молния, а изо рта издался громкий крик. На этот раз в Чосона прилетела подобной удару плети пощёчина. Кореец сразу прикрыл свой рот, чтобы сдержать стон боли. На глазах образовались капельки слёз, которые маленькими дорожками лились назад за голову. У ЯИ невыносимо чесались руки при виде хныкающего корейца, который всего несколько минут назад возомнил себя равным ему. Хотелось полностью размать его жалобное лицо, в особенности его нос, на котором ярко красовалась эмблема синего и красного цвета, как Инь и Ян, что означало вечную жизнь. Япония яростно ненавидит Корею. Он всегда хотел его уничтожить, стереть эту особь с лица земли. Его лицо, на которой всегда красовалась ухмылка, а глаза его с высока смотрели на японца в трудные для Империи времена. Хочется его умертвить всеми способами, сжечь на его лице этот символ вечной жизни; выколоть его глаза, убить в них все признаки жизни. — Как ты смеешь говорить со мной своим поганым, гадким языком?! — взбесился Япония, схватив Чосона за плечи. — Ты возомнил себя драконом, а меня глупой птицей?! Таких тварей тщеславных белый свет не видал! — Япония! — вскрикнул кореец, схватив того за руки, но в результате его плечи сильно сдавили. Боль стала невыносимой, из-за чего пришлось стиснуть зубы. Руки Империи сместились с плеч на шею Кореи, зажав артерию. Вмиг в лёгкие Чосона воздух перестал поступать, а из-за поднятого давления всё перед глазами начало плавать и метаться из стороны в сторону. Но единственное, что ему удавалось видеть — разгневанное лицо Японии, его пылающие глаза от злости, горячее учащённое дыхание прямо в лицо. Руки японца дико дрожали от злости, желая раздавить эту белую, тонкую шею. — Япо!.. ния!.. — издавал звуки кореец, пытаясь вдохнуть хоть небольшой глоток воздуха. — Не смей и звука издавать своим плешивый ртом! — перебил того японец, подняв его за шею и так же резко кинул на пол. — Что это за дерзость — не проявлять уважение к собственному императору, словно перед ним стоит напыщенный индюк?! На такое отваживается лишь безрассудная гниль! Таковой ты и являешься! Чосон не слышал того, что кричал ему ЯИ. В ушах сильно заложило, а глаза начали самовольно закатываться. Император, увидев, что тот вот-вот готов потерять сознание, отпустил его шею, но сразу схватил за воротник мяньфу и приблизился к его слегка посиневшему лицу. Корея отвернулся от японца, бегло глотая воздух и кашляя. Но тут его сильно схватили за подбородок и повернули к себе. КИ, продолжая пускать слёзы, задрожал при виде разгневанного ЯИ. — Я такого отношения к себе никогда не потерплю! Будь ты смертным или нет, наказание за такое оскорбление последует немедленно! После последнего предупреждения Империя отпустил корейца, позволив ему снова удариться разболевшейся головой об паркет. Когда с Чосона встали, он перевернулся на бок, истошно кашляя и держась за живот. Была бы последняя воля японца, он бы мог зарядить ногой по нему, чтобы добить. Однако ему нужно с ним поработать, потому сдержал в себе злость. Не желая тратить время на противные звуки от Кореи, Империя схватил его за шиворот и заставил того присесть на пол. — Мне некогда до твоего недомогания, — сказал Япония и проследовал к императорскому трону. Единственное, что кореец понял, так это то, что нужно немедленно приходить в себя, пока за его жалкий вид прилетела не пощёчина, а лезвие меча. Еле как собравшись с последними силами, он развернулся к японцу, что уже сидел перед ним на троне, который когда-то принадлежал Чосону. Положив руки на украшенные золотом подлокотники трона, император смотрел на него ядовитым взглядом, в котором можно было увидеть лишь отвращение к низшему. Не только ему было тошно от Кореи, но и самому корейцу от себя самого. Он не мог поверить, что за всю свою жизнь осмелился настолько низко опуститься: быть избитым и чуть ли не убитым. Это позор для всего корейского народа… и этот груз придётся нести Чосону, как наказание за великий грех. Но то, что он совершил такого, что его постигла такая карма — остаётся для него загадкой. Надев на себя корону, которая, на удивление, не сломалась, Корея сел напротив Японской Империи. Он и не заметил, как склонил перед ним голову, абы только не видеть своего нового кошмара. Его слёзы перестали течь, но последние капли упали ему на мяньфу. Это заметил Япония… и на его лице расплылась широкая улыбка.***
День подходил к концу. Солнце, что отдавалось оранжево-алым цветом, наконец-то зашло за горизонт вместе с пережитым у Кореи невзгодами. В душе остался горький осадок, который мучил его весь оставшийся вечер. КИ до сих пор беспокоил Япония, что всё ещё не уехал из столицы и находится в неизвестности для корейца. Постигают ощущения, что он будто за стенкой или за окном; стоит и наблюдает за каждым движением пера в руке Чосона. Только он в волнении поворачивает голову в сторону, как тут сразу же в шее отдаётся сильная режущая боль, что пронзает всё тело. Перед сном у него появился свободный час, который кореец отдал медитации. Стресс усугубляет как и физическое, так и духовное состояние. В этим минуты он может отвлечься от всего в этом мире, воображая, где отдыхает в своём любимом месте — возле огромного озера Манпхун, где солнце так же само спряталось за горизонтом. Вокруг горят фонари, отсвечивая силуэт листков лотоса в озере. Звонкий стрекот сверчков рядом, а зажжённые свечи отдают своим теплом его уставшее тело. Только там он может наконец обрести покой своей души… Но это всего лишь мечты, которые он готов был продлить на целые часы. К сожалению, ночь давит на него ослабшего. Ещё немного, и он бы уснул в такой позе, из-за которой через несколько минут грохнулся бы на пол. Корее пришлось идти спать, что он и сделал. … Однако его голову не покидала ниоткуда появившаяся тревога, которая не давала ему уснуть. Не смотря на мягкую, свою любимую постель, царство сна как будто было закрыто для него. Состояние было невыносимо уставшее, а сердце продолжало стучать бешеным ритмом, которое вот-вот выпрыгнет. Корею это начало сильно волновать, а после его ухо ненароком услышало какой-то шум. Однако он был невнимательным, потому догадаться, откуда был звук, он не мог. Чосон не решался поддаваться интересу, сосредоточившись на попытке уснуть. Но в итоге любопытство дало ему силы попытаться встать и оглядеть свои покои. Как только Корея собрался приподняться… в одно мгновение в его спину что-то воткнули. Сначала что-то надавило, а после острый предмет полностью проник в тело. Его будто поразил пушечный удар, который разнёс нестерпимую боль по всему Корее. Зрачки глаз сузились до невероятных размеров, а изо рта вот-вот должен был вырваться пронзительный крик, но рот его закрыла чужая рука. Это не помогло тому сдержать мучительные беспрерывные крики, сопровождающиеся визгами, напоминающие скулёж. Корея не мог даже пошевелить остальными частями тела, ибо при любом резком движении боль повторно отдавалась. Ко лбу поступил сильный пот, а по всей спине повыступали сосуды. Чувствовалось, как ткани его ночной одежды становятся вокруг удара мокрыми, а место болит, словно там образовалось пламя. Вдруг КИ резко схватили за волосы и потянули его всего вверх. Согнутая спина вновь испытала режущую боль, и кореец издавал приглушённые крики с большей силой. — Ты испытаешь боль намного хуже! Ты будешь молить меня, чтобы я тебя убил! Этот грубый, жаждущий крови голос больше никогда не выйдет из головы Кореи, а именно Японской Империи, что решил расправиться с ним самым гадким способом — воткнуть нож в спину, пока Чосон спал. Шок сменился на ненависть, заставляющий шокированное сердце вновь забиться бешеным ритмом. Но силы, данные от эмоций, вмиг исчезли, когда его кинули обратно на постель. Корея пытался понять, что тот с ним сделал, ибо после резкого удара его разум будто перестал работать, а в голове был полнейший хаос из мыслей, боли и осознания того, что он остался наедине с Японией. Его рот был прикрыт так, что невозможно было оторвать руку японца, когда собственные не могут толком пошевелиться. ЯИ воспользовался беззащитным положением корейца, расположившись между его ног. Схватившись за воткнутый кинжал, он мог контролировать тело, которое при схватке оружия билось в конвульсиях. У Кореи, чьё горло пекло от непрерывных воплей, глаза полностью покрыли неконтролируемые слёзы, создавая перед ним пелену. В ушах был протяжный, всё нарастающий звон. Он не понимал, что его телом двигают. Кореец ощущал лишь инородный предмет в своём позвоночнике, даже не предпологая и мысли, что в него воткнули кинжал. На момент Япония отпустил его, благодаря чему у Чосона нашлось пару секунд на отдышку. Он пытался сдерживать крики, стиснув зубы, но из его рта так и продолжались доноситься болевые стоны. Он пытался отдышаться, благо удар не был совершён в самые лёгкие. Еле как, но кореец смог приподнять своё тело с помощью рук, что дико дрожали. Он почувствовал, как по его телу что-то начало течь, и одежда его становилась мокрой. От бессилия он опустил голову, и, глянув под себя, он увидел, как его белая простынь окрашивается в тёмные, красные пятна. Однако до того осознания, что это была кровь, внимание привлекло то, что его халат приподняли. Не успев среагировать в силу помутнения в собственном разуме, Корея понял намерения Империи слишком поздно. Предшествующий задумкам звук пряжки мундира заставил Чосона поднять голову и взглянуть на Японию сзади. Лицо того будто вовсе не изменилось с последней встречи: всё такое же угрюмое, но смотрящее не на кинжал, чья ручка торчала, а ниже. На один миг кореец почувствовал, что сзади к нему что-то притронулось. На нём не было нижнего белья, и потому он сильно смутился, но больше всего не был в недоумении с того, что с ним хотят сделать… Думать ему было недолго, ибо к его заднему проходу что-то подставили. От этого его анус должен был сильно сжаться, но японец оказался быстрее, и потому он резко проник в Корею. Внутри всё сжалось. Очередная волна боли, зацепив место ранения, снова прошла по всему телу. Ноги бились в конвульсиях, а руки не удержали тело Кореи. Тот, вскрикнув, упал заплаканным лицом в подушку. Орган ЯИ не мог нормально двигаться, ибо стенки сильно давили на него. Было очень туго, потому и у японца были не самые приятные ощущения. Пришлось вновь схватиться за кинжал, от чего КИ сразу же подал свой голос. Не имея возможности и двинуться, Империя со злости ударил того по заднице, но в ответ получил лишь протяжный визг. Внизу всё пекло. Чосон чувствовал, что внутри, вокруг члена Японии всё готово было разорваться. Боль настолько поразила его, что дошла до самой головы. Кореец не мог больше кричать, вместо криков издавая хриплые стоны и прерываясь на кашель. Тело охватила сильная дрожь, а по туловищу стекались небольшие дорожки крови из-за движения кинжала в нём. Кровь окрашивала некогда синий халат, что вокруг ранения становился чёрным. Японской Империи нравилось управлять корейцем, как куклой вуду, причиняя ему невыносимую боль одним лишь охватом кинжала. Его жалкий, ничтожный вид завлекал японца, от Чосона нельзя было отвести глаз. Он смог показать своему подданному, кем он является — его императором, владыкой его жизни, что в праве назначать ему совершенно любое по жестокости наказание. И оно для КИ будет самым суровым — бесчестье. Ничто не является для того до невозможности мучительным бремям, как оскорбление, покушение на его достоинство и честь всего народа. Япония пришёл сюда, как жестокий завоеватель и тиран, и посмел лишить всякой чести Кореи таким гадким способом. Не только из желания доминирования, а из ненависти к нему. Он не должен был рождаться, не смел править, показывать корейцев, как отдельную нацию. За это японец хочет издавна покончить с ним, но, видит бог, чтобы не опуститься в глазах собственных союзников и злейших врагов, ему не позволено лишать КИ жизни. Но какая душа увидит то, что происходило этой ночью? И будет ли она после этого жива?.. ЯИ это несомненно радует. Не желая останавливаться на начатом, Империя попытался двигаться в корейце, что получилось, но с трудом. Издавал низший при этом новые громкие стоны, что прекращались тогда, когда Япония останавливался. — Если желаешь, чтобы этот момент продлился вечность, можешь продолжать в том же духе, — произнёс ЯИ с томным вздохом. — Не думал, что тебе это приносит удовольствие. Прекрасно олицетворяешь кореянок: такие же узкие и нежные. Корея хоть и мог слышать его, но воспринимать сказанное не мог. Разум мутнеет, а вместе с ним даже возможность говорить была потеряна. Он живой, но в то же время он не может ничего иного делать, кроме того как издавать истошные, томные и короткие крики и больные стоны. Это, конечно, удовлетворяло ранние замыслы японца, что представлял перед собой полумёртвого корейца, у которого только концы пальцев рук слегка дёргаются. Но Японской Империи хотелось большего. Его постигло желание наконец прочувствовать КИ, лицезреть всю ночь его нежное, белоснежное тельце в кровавых пятнах. И то, что он видит сейчас перед собой, возбуждает. Япония продолжил попытки двигаться в нём, но, к сожалению, мог делать движения лишь половиной размера своего органа — дальше ему не позволял Чосон. Империю это не остановило, ради этого он готов уделить хоть двадцать, тридцать минут, чтобы дойти до желаемого. Даже небольшие толчки были для корейца невыносимой пыткой, словно его режут изнутри. Ему удавалось услышать пыхтение согнувшегося японца над собой. Тому даже было всё равно на то, что сей процесс давался ему с трудом, но с каждым разом ЯИ это доставало удовольствие. Что нельзя сказать о Корее, что умирал на этой постели. Вдруг Чосона пронзила новая волна боли, что отдалась снизу. Его страхи подтвердились — его ткани, в особенности вокруг анала, порвались. Образовавшаяся трещина пролила кровь на половой орган Империи, а истерические вопли КИ в подушку стали усладой для ушей японца. При виде крови Япония облизнулся подобно хищнику. Внутри корейца стало немного свободнее, и потому упускать свой шанс тот не собирался. С помощью крови, что окрасила член, ему было намного легче и приятнее двигаться. В коем-то роде она стала заменой масел, что использовали для секса. Но это не то, что ЯИ не позаботился о подготовке, — это трудно назвать сексом, если не пытками. В голову Кореи мимолётно пришла мысль о том, что уж лучше бы Япония его убил или казнил, нежели испытывать такие долгие, жестокие мучения. Он был настолько обессилен, что вовсе затих: ни писка, ни хрипа из него невозможно было выдавить. Его полностью охватила ноющая и колющая боль, а когда ЯИ время от времени вновь хватался за кинжал, то издаваемые звуки больше походили на жалобный скулёж. Даже стонами это было сложно назвать. Слёзы настолько заполонили его глаза, что он чувствовал себя ослепнувшим. Но КИ даже не желал что-либо видеть, в особенности дьявольскую ухмылку Японской Империи, хищный взгляд его сумрачных глаз, что так и пожирают его сзади. Он видел потускневшую картину своих слабоосвещенных покоев. Как же ему хотелось, чтобы какая-то свеча ненароком упала сожгла тут всё дотла, лишь бы его муки наконец прекратились. Чосон перестал замечать, что происходит с его телом, ибо был почти что на пороге потери сознания. Империя уже входил в него во всю длину и не стеснялся издавать слабые, но протяжные стоны и прерывистые вздохи. Моральное наслаждение превосходило физическое удовлетворение. Его сильные руки то отпускали, то сжимали покрасневшие бёдра. Зад корейца, который непрерывно били, тянули и царапали те самые цепкие руки японца, утерял белый цвет кожи, сменившись на красно-синий. Империи стало жарко, отчего пришлось снять с себя военный мундир, придерживая при этом Корею для удобства. Императорская одежда вскоре отлетела в сторону, и перед Кореей открылось крепкое, сложенное тело японца, которое он не имел возможности лицезреть. ЯИ начал постепенно ускорять темп, но это происходило довольно быстро из-за сильного возбуждения. В это время перед КИ всё окружающее начало приобретать тёмные оттенки, а глаза невольно заказывались вверх. Дыхание давно утратило нормальным ритм, а организм всё время нуждался в недостающем кислороде. На удивление, зрачки Кореи расширились, но в них будто погибали последние искры жизни. Звон в ушах стал непрекращаемым. Возможно, для него было огромным везением то, что он смог продержаться практически до эякуляции. Но во время того, как Империя совершал последние ускоренные толчки, сопровождающееся сильными шлепками, организм Чосона не выдержал. Веки сомкнулись, а кореец перестал издавать какие-либо звуки. Душа покинула его тело… но он будет жить. У него нет иного выбора, ибо вход на небеса или в бездну для него навсегда закрыт. Что за карма его постигла, что ему в наказание поставлены такие жестокие, вечные мучения? За то, что с его телом и душой вытворяют, отвечают миллионы корейцев, чья жизнь попросту разрушена. Можно ли считать, что он подвёл собственный народ, а себя позволил поддать мукам? Виновен ли Корея в том, что его единственная грешная жажда — это свобода?.. — … Уж лучше бы я тебя умертвил, чем… чувствовал с тобой такое… удовольствие, — выговорил Японская Империя и вышел из КИ, оставляя его лежать с кинжалом в спине. … Государства не могут исчезнуть с лица земли. Их нельзя уничтожить, убить или сжечь. Они бессмертны, как и их история. Никто не боится смерти, ибо её нет. Но есть одна держава, которая днями и ночами желает попасть в тот мир, на светлое мирное небо. Чтобы его, измученного, в свои объятия приняли ангелы или бесы, постигло перерождение или кромешная тьма. Но только чтобы он больше не смог вновь увидеть его. Его Дьявола. Его Страдание и Причина.***
Корейское генерал-губернаторство, 1930-е года. Озеро Манпхун. Около берега совсем недавно был пристроен новый дворец, выполненный в новом императорском стиле, но больше уделял внимание именно восточному, вернее японскому стилю. Дом был не велик, но и не мал. Добрая половина участка занимал двор и пирс возле самого озера, где Корея мог медитировать. Наконец-то его мечта осуществилась — он обрёл мир и покой, отстав от всех государственных дел, что представляли из себя сплошные формальности на бумагах. Впервые за многие века его жизни кореец может познать умиротворённость. Ощущение свободы и безмятежности души позволили ему усмирить его пламенный пыл. Негативные эмоции вмиг исчезли, будто Чосон забыл их, как страшный сон. Теперь его окружает тишина, прерывающаяся шумом стрекоз и плаваньем уток. Корея сидел в своём любимом наряде, состоящий из императорской одежды красного цвета, что ему разрешили неформально носить. В любом случае, кореец остаётся вдали от города, а его месячное содержание составляло немалую сумму. По секрету, Чосон не отказывался от культурного движения, а потому вкладывал большую часть своих финансов в развитие культурной жизни городов. Он продолжать материально помогать в борьбе с безграмотностью населения. Хоть он и не знает, идут ли эти деньги на чернила для начальных классов, а может, и в карман чиновникам, его дело — отдать, и тогда душа его будет спокойна. Медитируя на пирсе, Корея пытался погрузится в свои мысли. За те годы, проведённые в этом прекрасном месте, у него даже нет над чем замыслиться. Его продолжает беспокоить народ, который он покинул, чтобы спасти себя от страданий. Но как человек, отдельная душа, он чувствует себя превосходно. Больше нет у него нитей на руках и шее, что постоянно тянули его в бездну мучений… … Но, к его несчастью, была одна тонкая, но режущая плоть нить, что связывала его с прошлым. Она соединяла Корею с другим человеком, что не сделал ему ничего плохого, но покинуть друг друга никто не может. Как-бы прискорбно это не звучало, Чосон, имея бы возможность, с радостью избавился от этой последней нити. Но они связаны навеки, и теперь мечты о умиротворении на озере сменились на облегчение собственных страданий, что не причиняли физическую боль. Его душа словно удвоилась, и теперь то, что переживает другая — ощущается и на первой. И сейчас та маленькая душа стоит сзади него, с любопытством оглядывая Корею. — … Пап, ты занят? — спросил мальчик лет шести, на чьём белом лице был красный круг, а чёрные глазки, словно у кота, устремились на золотые украшения в плетёных волосах корейца. — … Да, Япония, я занят, — ответил тот без всяких эмоций. — А когда ты освободишься? Отец скоро уезжает, а двух дней с тобой не хватает… — нотка печали звучала в детском голосе. — … Значит иди к Империи. Возможно, он в тебе нуждается сейчас, — ответил тот, лишь бы ребёнок ушёл отсюда. Младший японец, прекрасно поняв, что папа слишком сосредоточен, поспешил прочь из пирса во дворец. Когда тот скрылся за садом, КИ тяжело вздохнул. Он сразу прекратил медитацию, согнувшись и прикрыв руками лицо. К его глазам подступили горькие слёзы, которые он все эти годы пытался ото всех скрыть, в том числе и от сына. Будущую страну, родившегося от Японской Империи, он всем своим сердцем отвергал. Корея ненавидел Японию. Даже в слова Будды про отцовство, про этот великий дар он не желал верить, считая себя исключением из писанных правил. Ребёнок, что должен был означать для него счастье, стало новой Причиной Страданий. И ради этого приходится сохранять добросовестный вид «папы», встречи с которым маленький Япония мечтает изо дня в день.