Грань

Она сидит на коленях на запыленном чердаке, совершенно не переживая о запачканном платье. Руки бережно обнимают портрет, а губы тихо шепчут свое откровение, которое никому больше не расскажешь. На улице цветет весна. Соленая капелька сползает по подбородку, капая на полотно… Катя помнит, как оказалась здесь впервые. А ведь тогда казалось, что все идеально. Любимый муж, обеспеченная жизнь, долгожданная свобода. Червинка стала её подарком на свадьбу. Несмотря ни на что, девушка любила это старое, но родное поместье, с рыпучими лестницами и дорогой мебелью. Андрей прикупил несколько полей в губернии, так что, пока дело не наберёт оборот, надобно проконтролировать. Значит, ближайшие год-два они проведут здесь, в Нежинском уезде. Как бы иронично не звучало, но земля уже засеяна свеклой. Как когда-то хотел Алеша… Катя всегда любила играть на рояле, сидя у ярко украшенной рождественской елки или открытого окошка, пропускавшего насыщенный весенними цветочными ароматами ветерок, посылая всем лучики счастья или грустно заблудившись в себе. Вот и тогда музыка заняла все мысли девушки, мягко струясь меланхоличными нотами среди светлых стен, поглощая все внимание. Она не услышала, как вернулся муж, а вернулся он не в добром расположении духа. Тогда они впервые крупно поссорились, ведь Андрею было трудно сдержаться, а Кате банально поумерить свой интерес. Именно в тот день она бежала, куда угодно, лишь бы побыстрее скрыться с его глаз. К себе совсем не хотелось, хотя теперь роскошные покои усопшей крестной были переделаны под вкус новой хозяйки. Большие комнаты давили на Катерину, будто напоминая о том, что почти всю жизнь здесь она была ничем больше, чем простым предметом интерьера. Не человеком, не личностью… Жаловаться Павлине совсем не хотелось, потому на кухню путь закрыт, в саду достаточно много любопытных глаз комнатных девок, а значит кухарка узнает от них. Слезы рясно стекали вниз от жаркой обиды, а сердце стучало набатом, прогоняя в голове красной строкой лишь одну мысль… Одиночество… Как же нужно сейчас одиночество… Ноги сами привели ее на чердак, старый, запыленный, почти заброшенный… Почему тут не убирают? Среди кучки хлама Катя замечает надбитую чашечку из любимого сервиза Анны Львовны. Когда-то девушка сама попивала жасминовый чай с такой, пока Петр Иванович был в разъездах, пока Григорий Петрович не вернулся из войны, пока крестная была жива и любила вечернее читание своей почти-дочери… Даже не удивительно, что Лариса, будучи хозяйкой после, постаралась избавиться от всего, что напоминало о прошлом. Что-то под ребрами горестно стонет, но Катерина продолжает разбирать вещицы, занимая себя хоть чем-то, отвлекаюсь от собственных переживаний. В углу находит целый сундук платьев. Крестной… Извлекает оттуда ее любимое — фиолетовое с кружевами, которое чаще всего носила Анна Львовна при жизни. Достает и медленно оседает на пол, прижимая к себе дорогую ткань и содрогаясь в приступе воспоминаний и жалкой беспомощности… Кто она теперь? Вроде пани, а внутри все та же? Крепачка… Это клеймо не смыть. Следующий раз случается в конце мая, на улице поют птички и вовсю благоухают нарциссы, наполняя Катерину счастьем по самые края. В поднесенном настроении она бежит в кабинет мужа, неся ему букет сирени, чтобы скрасить серые рабочие будни любимого. Девушка радостно смеется, порхая, как ласточка старыми ступенями поместья, но располагая на столе Андрея вазу, нечаянно проливает воду на какой-то вексель. И все… Она снова на чердаке. Она снова растеряна и снова плачет. Натыкается взглядом на картонки в дальнем углу и впервые видит ЕГО. Там далеко не единственный портрет, запечатлены и крестная, и Петр Иванович, и вся семья. Но Катя сразу выделяет этот. Его выразительные глаза пылают карими искорками, привычные кудри аккуратно уложены, крепкие плечи тесно облипает черный сюртук. Совсем мальчишка еще. Все обычно, только разве… На картине он улыбается. Искренне, тепло, неподдельно. Девушка никогда не видела молодого барина таким при жизни. Оооо, с выражений его лица можно было сделать целую классификацию: Григорий всегда обворожительно поднимал левый уголок рта, пытаясь очаровать Натали, язвительно кривился отцу, невинно хлопал глазами при матери и властно ухмылялся Катерине. Но, чтобы от души улыбался? Невероятно… Можно обнаружить с дюжину только его портретов в разном возрасте, в разном одеянии и с разными эмоциями. Она бережно вытирает подолком платья каждый, но край крыши, видимо, протекает, ведь половина стала едва различимыми пятнами. Девушка останавливается на трех: тому с красивой улыбкой, самому свежему в кителе с медалями и тому, что сама нарисовала. Анна Львовна попросила, ведь весточек долго не было с войны. Тогда она бережно вложила в руки крестницы маленький дагерротип сына и слезно попросила нарисовать портрет, чтобы хоть так чувствовать его присутствие и говорить. Говорить… Теперь он уж точно никого не услышит… Подбирая под себя французский зеленый кринолин, Катя по-детски подбирает под себя ноги и проводя пальчиками по слегка позолоченной раме картины шепчет: «Ну, что, Григорий Петрович, поговорим?» …Пани Жадан приходит сюда все чаще, плачет, размазывая грязными от пыли руками слезинки по впалым щекам и выливает всю свою боль. Она долго засиживается на чердаке, забывая, что там внизу ее, возможно, ищут. В середине августа Он впервые ей приснился. Андрей, как всегда в последнее время, сидит в кабинете, втупившись в стену и куря очередную сигару. Катя не любит запах табака, но терпит. Пустая кровать неприятно холодит кожу, но девушка засыпает, просто для того, чтобы через пару часов опять проснуться, чтобы опять играть роль счастливой женщины. Но к ней приходит Он. Григорий смеется и гладит ее по голове. А она медленно тонет в пучине собственной жизни. …Павлина замечает Катину нерасторопность, отстраненность и блуждающий нечеткий взгляд. Не то, чтобы раньше не видела, просто не решалась затрагивать щепетильные темы, но ведь девчушка обрастает льдом со всех сторон. Торопливо отмахнувшись, Китти спешит скрыться в доме. …Среди груды хлама она находит его свадебный портрет. Вместе с Натали. Его женой… И хватает старый поломанный подсвечник, неистово кромсая красивое написанное лицо девушки, которую когда-то могла назвать подругой. Бьет и бьет, оставляя глубокие разрезы на плотном полотне. Разодранное… Прямо, как ее сердце… …Пани Жадан искренне радуется. Хочеться петь и обнимать целый мир. С утра ее мучило недомогание, но полчаса назад ушедший лекарь сказал, что то из-за того, что к концу весны стоит ребеночка ждать. Ничто сегодня не может омрачить ее радости. Так думала она, пока тем же вечером не заметила на рубашке мужа жирные пятна от дешевых бордельных румян. Теперь Катя знает. И молчит. Но лучше бы не знала. …Андрей узнал о ее убежище. Ходить туда теперь под запретом. Но как теперь перестать делать то, что стало обычной частью жизни за полгода? Катя еще больше плачет. Рыдает и воет, закрыв кулачком рот, чтобы никто не слышал и не знал. Это ее бремя. Она жена купца первой гильдии и справиться без разговоров с портретом. «Приснись мне, Гриша. Опять. Пожалуйста.» …За окном уже второй день без остановки льет дождь. Прежняя Катя бы уже несколько раз вышла прогуляться и пройтись босыми ногами по росистой траве. Но она уже не прежняя. Андрея снова нет. и ночью не было. И вчера днем не было. Она со всех сил отмахивается от распросов Павлины, но видит Бог, это так трудно. Подняв тяжелые юбки, спешно направляется на чердак. Не была там почти три недели. Слишком долго. За это время он приснился всего два раза. Улыбался, гладил по совсем чуть выпуклому животу и шептал, что будет девочка, щекоча ухо усами и теплым воздухом. По-настоящему счастливой она чувствовала себя только во снах. Первое, что бросается в глаза — это дыра в потолке. Немного по диагонали от кучи портретов. Верхние смазаны напрочь. Не видно ничего. Это его портреты. На них она смотрела чаще всего постоянно. Истерично вопя разгребает кучу холстов, прямо под холодными каплями оттаскивая более-менее уцелевшие на сухую часть. Целые это те, что были снизу. Анна Львовна, ее родители, да Петр Иванович. Еще один портрет с Натали. НАТАЛИ… Этот, тоже разорванный, возвращается в кучу мусора, прямо под дыру в крыше. От него остается одино-единственное изображение — то, с такой манящей улыбкой. ЕЕ любимое. Низ платья превратился в лохмотья из-за мокроты и пыли. Но она падает на колени прямо там, в это грязное месиво и прижимает к груди картину. «Прости меня. Гриша. Я не сумела их сберечь. Прости меня.» Слезы. Слезы. Слезы. Слезы. Слезы. Слезы. Слезы. СЛЕЕЕЕЕЕЕЗЫ. … Катерина подкрадывается к двери кабинета, питая надежду таки забрать мужа в кровать. За дверью звуки. Сдавленные. Тихие. Стоны… Свечка чудом остается в дрожащих руках. Не думая ни о чем, она несется на чердак. Вокруг темно, но это не страшно. Страшно внизу, там, возле кабинета. Катя разгоряченно перерывает все дорогие кринолины и шелка Анны Львовны. Нашла. Почти на самом дне. Вот он. Тот самый дагерротип, по которому еще несколько лет рисовала его портрет. С облегчением вздыхает. Есть. Нашла. Возвращается в кровать. Долго рассматривает изображение в свете одинешенькой свечки, а потом мягко касается его губами и кладет под подушку. Теперь он всегда с ней. … Девушка запахивает халат, подходя к окошку, чтобы определить погоду. Зима наконец ушла, тепло скоро будет. Рука скользит в карман, привычно нащупывает холодный металл дагерротипа, даря легкую улыбку. В кровати громко вздохнул муж, заставив Катерину дернуться от неожиданности, случайно зацепив ребром большое бархатное кресло. Андрей редко спал с ней. Боль от ушиба глухо отдала где-то внизу уже заметного живота, отчего пани надрывно вздохнула сквозь зубы, хватаясь рукой за то же кресло, чтобы не упасть. Стоило девушке выпрямиться, новая волна жара накрыла с головой, подкосив ноги. От шума проснулся Андрей, еще сонно моргая, но уже спеша на помощь жене. Пол холодный, она чувствует это щекой. В нескольких шагах что-то тускло блестит. Нееет… Она замечает. И он тоже, подходит и переворачивает… Даже крепко закрыв глаза до цветных звездочек, Катя знает, что это. Дагерротип. Чужого. Мужчины. Собравшись с силами, поднимает голову, все еще сидя коленями на уголке пушистого ковра. На лице Андрея целый спектр эмоций: от удивления до бурлящего бешенства. — Это ты мне изменяешь… — голос чужой, тихий, сиплый. Тише шелеста весеннего ветра. Ты сама шагнула в пучину этого водоворота. Ныряй. Все глубже и глубже. Щеку, замерзлую от прохладности пола, обжигает. Тепло. Жарко. Он ее ударил? — Вечером приедут очень уважаемые гости. Чтобы все было в лучшем виде. Холодно. С морозом. ЛЕД. Все, что осталось от ее огромной любви. … Твердый корсет неприятно стягивает ребра. Трудно дышать. Грудь обвита голубым атласом. Ее любимый цвет. Светлый. Цвет надежды. Волос мягко касается расческа и щипцы. Одарка делает пани прическу, гости ведь будут. На стене тикают часы, а в камине горит огонь. Уютно. Но не так. Не правильно. А где радость? К щекам приливает кровь. Жжет. Неужели задели шею щипцами? НЕТ. На бледно-голубом подъюбнике в мелкую клеточку расплывается алое пятно. Кто-то пролил вино? Кровь. Много. Теплая. РЕБЕНОК. Которого уже не будет. Она сидит на коленях на запыленном чердаке, совершенно не переживая о запачканном платье. Руки бережно обнимают портрет, тот, единственный, что остался. Губы тихо шепчут свое откровение, которое никому больше не расскажешь. На улице цветет весна. Соленая капелька сползает по подбородку, капая на полотно… «Забери меня к себе», — еле слышно. Из-под лезвия на запястье стекает тоненькая струйка крови…