Брат мой, Враг мой

      Погода в последнее время, мягко говоря, не радовала. Как бы я не любил родные туманные фьорды, это было слишком даже для меня. Еще с неделю назад тучи свинцовым куполом нависли над городом, угрожая свалиться вниз и раздавить всех и вся, но вместо того несколько дней загоняли людей под зонты и крыши мелкой моросью. Местным данная прихоть планов не попортила: люди давно уже привыкли не ждать с моря погоды и занимались своими делами, вооружившись плащами и терпением, не продлится же это вечность, верно? Оказалось, продлится. Не вечность, чуть меньше. Три дня назад хлынул ливень, так что даже самый непослушный из соседских детей побоялся высунуть нос на улицу, даже если назло матери.       А вот море… Оно с первого дня было неспокойным, не таким, как обычно. Выходить в него никто не решался, даже старый Феликс, который всю свою жизнь был с ним на короткой ноге, сейчас стоял рядом со мной и задумчиво смотрел за горизонт, будто пытаясь разглядеть что-то среди черной глубины и безумия волн, с шипением разбивающихся о камни под нами и ошпаривая голую кожу рук редкими каплями соленой ледяной воды.       — Не просто так это все, — тихо проговорил он, не глядя на меня. — Не станет море так стонать и рычать попусту. Сколько я лет на свете живу, из скольких переделок выбрался, а такое вижу впервые. Настолько разговорчивым я его видел чуть ли не впервые. Пусть для обычного человека эти несколько предложений покажутся невероятно малым количеством, но для старого Феликса это прям рекорд. За свои четырнадцать лет, семь из которых я провел непосредственно рядом со стариком — двоюродным дедом по линии матери, я видел как он говорил не односложно только тогда, когда ему или непосредственно задавали вопросы, или о море. Больше двух предложений получали только вопросы о море, а тут сразу три, и еще и по добой воле.       Ему было за семьдесят, и это никак ему не мешало выходить в плаванье. Говорить он не любил, и это было видно. Вообще, как рассказывала бабушка, таким он был не всегда: будучи еще мальком, Феликс щеголял огненно-рыжей шевелюрой и таким же пламенным характером. Ни дня не походило, чтоб тот не вляпался в какую-нибудь переделку из-за своего бескостного языка, но однажды, выйдя днем в море со своими приятелями, вернулся он только утром следующего дня. Один. Всклокоченный, с ошалелыми глазами и седыми висками. После этого старик стал таким, каким знают его сейчас: всегда слушающим, но не говорящим. Бабушка вообще думала, что Феликс онемел навсегда; обошлось, но что тогда произошло — как бы не старались доведаться семьи исчезнувших без следа парней-рыбаков — узнать не удалось. Феликс решил, видимо, унести тайну того, что он видел в ту ночь в могилу. С тех пор от него шарахались как о прокаженного, еще и начали обвинять в том, что пропажа людей — дело рук тогда еще не старика, и вообще он одержим, поэтому и молчит, а, мол, когда говорит — то голосом из преисподней. Бред? Да. Но люди верили. Жены у него по понятным причинам никогда не было, детей — тоже. Поэтому я стал для старика, пусть и не родным, но внуком, а я получил взамен неофициального деда, научившего меня львиной доле того, что я сейчас умею.       Мы молча стояли поодаль обрыва скалы еще несколько минут до тех пор, пока находиться снаружи не стало совсем невыносимо. Я уверен, будь старик моложе, мы бы точно провели бы, любуясь силой природы, еще несколько десятков минут, но я беспокоился за здоровье двоюродного деда, хоть никогда бы его так вслух и не назвал.        — Нам пора возвращаться, иначе бабуля начнет беспокоится, — сказал я и не дожидаясь ответа медленно направился в сторону дома.

* * *

      Ночью я спал неспокойно. Несколько раз просыпался, выглядывал в окно, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь стену воды, ветра и тьмы, то тут то там разрываемой внезапной вспышкой, за которой непременно следовал оглушающий раскат грома. В те недолгие моменты, когда я все-таки проваливался в тревожный сон, мне приходили видения, большинство из которых в тот же момент забывались. Но был один сон, который врезался в мою память уж слишком отчетливо и оставил после себя неприятное ощущение. Несколько мужских длинноволосы фигур стояли над водой, приглашая меня к себе протянутыми руками. Последовать за ним я не успел: меня разбудила матушка. На дворе уже было утро, а дождь все никак не прекращался. Снова в голове всплыли образы мужчин, тянущих ко мне руки и проговаривающих «Иди к воде», но стряхнув наваждение, я направился к матери на кухню: дела сами себя не сделают. Прошло несколько часов, ливень сменился мелкой моросью, а я все сильнее увязал в липком ожидании чего-то надвигающегося и неотвратимого. И когда я, снова задумавшись, чуть не черканул маленьким ножичком для чистки рыбы по пальцам, пузырь терпения лопнул. В надежде хотя бы немного вылезти из этого болота я быстро натянул дождевик и сапоги до колена, отчитался матери и бабушке, что я ухожу и вышел во двор.       «Уж лучше застрять в луже, чем в этом жалком подобии самокопания… — утешал себя я, пытаясь все-таки не вляпаться и в то, ни другое. С переменным, впрочем, успехом. В голове снова эхом пронеслись слова тех странных людей, и я все-таки решил сдаться и перестать противится настойчивому голосу в голове. — Схожу. Назло. Чтоб убедиться, что бред сивой кобылы все это: и «предзнаменования от природы», и сон этот дурацкий. Все это не больше, чем домыслы замоченного и засолено мозга в моей черепной коробке. Да! Именно так!»       Пока я спускался, глядя себе под ноги, дважды чуть не проехался на спине вниз по грязи, но каким-то чудом остался мало того, что цел, но и почти чист: запачканные по щиколотку резиновые сапоги не считались. Преодолев экстремальный спуск, я вышел на пляж. Черный песок всасывал мои ноги и с хлюпаньем отрывался от них, сопровождая каждый мой шаг противным чавкающим звуком. Я наконец взглянул на воду. Тяжелые волны поумерили свой пыл, но продолжали разбиваться о берег, безуспешно пытаясь укусить меня зубами из белой пены, лизнуть мои ноги в грубых джинсах своими холодными мокрыми языками и утащить к себе в черную пучину бесконечности. Образ ночных гостей встал перед глазами даже ярче, чем непосредственно во сне, их длинные фигуры с развивающимися на веру волосами, застилающими их же лица, как-то слишком хорошо вписывались в окружающую меня сейчас среду. Мне в красках представилось, как они выныривают из-под воды, и, каким-то магическим образом абсолютно сухие, направляются к суше, берут меня за руки и уводят за собой, все дальше и глубже, туда, в черноту холодного моря. Я перестал представлять, поймав себя на том, что снова застрял по пояс в предчувствии приближения.       Решил, что пройдусь вдоль скал — дальше тоже есть подъём, более скалистый и менее размокший. О том, чтоб попытаться вернуться тем же скользким путем я даже не думал: всю свою удачу на сегодня уже исчерпал, там спускаясь. Соленый ветер, до этого упорно пытавшийся стащить с меня капюшон, тут был намного слабее, но все еще норовил дунуть мне в лицо. Я продолжал плестись по песку, пока на периферии моего зрения не заметил что-то, что издалека походило на камень с налипшим поверх покрывалом или пакетом, точно ветром унесло вчера ночью. О том, что надо быть полным олухом, чтоб вывесить белье сушиться в такую погоду, я подумал только подойдя ближе и замерев каменной статуей. Это был не камень, не пакет, даже не лодка с потерпевшим крушение, нет. Я даже не знал, как Это назвать.       Передо мной лежали два крыла огромной птицы, голова в спутанных и налипших на лицо волосах, и тело, затянутое в мокрые, когда-то возможно светлые, одежды. Слава Богу, не по частям. А в голове тем временем бурлили беспорядочным потоком разношерстные мысли: от идеи кинуться на помощь потерпевшему до сбежать, сверкая пятками. Или вообще отправить Это обратно в море. Поймав себя на последней, подумал, какое же я все-таки животное.       — Господи… — только и сорвалось с губ, как темноволосая голова подняла веки и глянула на меня светлыми глазами. Я оторопел во второй раз, и сразу же после — в третий. Когда вслед за головой очнулось тело, встало в полный рост, дважды дернуло грязными крыльями, и расправило их на всю длину.       Для своего возраста я не то чтобы был особо высоким, но и коротышкой меня было назвать нельзя. Так вот. Я не доходил макушкой и до плеча тому, что стояло передо мной. Крылья же были с метра три каждое. Существо длинно моргнуло, пытаясь прогнать локон, прилипший к переносице и лезший в глаз, и будто бы совсем меня не обращало внимания. Тем временем оцепенение спало, и я осознал, что ноги меня держать не хотят: подкашиваются, трясутся, а потом я вовсе падаю на мокрый песок. На меня наконец обращают внимание, оно смотрит на меня, лежащего в ногах и панике. Я молился, хоть и не знал ни одной молитвы. У меня отнялся голос, так что вместо криков просто глотал ртом воздух, как рыба, прогневавшая море и за это выброшенная на берег. Оно заговорило:       — Не стоит бояться меня, юноша, — произнесло оно низким мягким голосом и все мое оцепенение как рукой сняло. В голову тут же прилезли образы «войска Божьего» и валькирий из народных сказок. Последний вариант я сразу же отмел. «Валькирии — девушки, решавшие, кто из воинов отправится в Вальхаллу, — услужливо подсказала память. — и крылья у них на шлемах, а не за спиной. А вот оно вообще на них не похоже.» — Ну же, подымайся, — из мыслей меня бесцеремонно вырвали, протягивая руку.       Я ответил на жест, не спуская глаз с фигуры предо мной. Где-то я однажды слышал, что у всех ангелов одна температура. Не знаю, что там с другими, но конкретно у этого руки были неожиданно для такой погоды теплыми. Поднявшись, я задрал голову в попытке заглянуть ему в лицо, и он благосклонно улыбнулся. Было в его светлых глазах что-то теплое, что я даже в какой-то момент обнаружил себя не обращающим внимания на заливающий мне за шиворот дождь. Называя его в мужском роде, должен отметить, что это было действием больше интуитивным: его лицо, перемазанное в грязи, было несколько бесполым, так что если бы не голос и не телосложение, немного читающееся сквозь мокрые одежды, я бы совсем запутался.       — Ты… Вы, — осекся я. — вы — ангел? — спросил я на удивление спокойным голосом. Тревога и испуг вовсе пропали, точно как тогда ступор. Осталась только, я бы сказал, озадаченность.       — Я-то? А кем мне еще быть? — сказал он, улыбаясь. Я продолжил.        — Но зачем вы здесь, в смысле… Что привело посланника Бога в наши края? У вас миссия, грядёт апокалипсис? — продолжил я засыпать его вопросами, сам от себя такого не ожидая. Я замолчал, а собеседник, заметив мое смущение, положил свою большую теплую руку на мой мокрый плащ.       — Все подпорядку, мой юный друг. Мы еще успеем обсудить все, что тебя интересует.