Помолись обо мне Дьяволу

Ну что, махарошие, врываемся в новый фандом! Скажу честно, поначалу очень скептически отнеслась к ЦИОТ, но уже после второго обновления втрескалааась. Да так, что после завершения ЛИ это самая ожидаемая и любимая мною история. Но я вынуждена честно предупредить вас: Ниалл и Никкаль абсолютно ООС-ные и психически нездоровые люди, отношения которых максимально далеки от нормальности. А впрочем, ничего нового в этом доме. Поэтому если вы любите исключительно канонного нежного, трепетного и супер заботливого Ниалла, то его здесь НЕТ. Остальным, велкам!

***

У Су есть два очевидных недостатка и одно железное правило. Первый, тот который огромный — она может довести до состояния крайнего бешенства даже мёртвого. Выковырять мозг десертной ложечкой, не напрягаясь. Второй — абсолютно отвратительный вкус на мужчин. И правило — никогда не убиваться по очередному козлу в своей жизни. Спойлер: такими оказываются все. Так что когда это опять происходит, и кто-то снова превращается в, цитата, кусок невообразимого дерьма, Су покупает себе неприлично дорогое платье и устраивает грандиозную пьянку. Каждый раз местом, как она это называет, «праздничных поминок» оказывается какой-нибудь клуб, в котором мы напиваемся до такой степени, что примерно под утро, плюс/минус, душа вместе с содержимым желудка оказывается смытой в унитаз. — Всё просто, — неизменно поучительно начинает вещать подруга после нескольких шотов текилы, — если мужик творит херню, ты сразу посылаешь его нахер. Сразу, Никки! План надёжный, как швейцарские часы. Моя проблема в том, что я так не умею. Ещё, конечно, в пьянстве, неумении вовремя заткнуться, отвратительном характере, практически незаконной лени, незакрытой сессии, и словно этого всего мало, моя задница, по ощущениям, запрограммирована на поиск всех сомнительных ситуаций в радиусе десяти тысяч километров. В общем, проблем у меня много. Однако самая главная, самая ужасная, самая жалкая и оттого самая раздражающая — чёртов фенилэтиламин. Вот так абсурдно. В норме, то есть у психически здоровых людей, разумеется, не имеющих ко мне никакого отношения, он вырабатывается всего два-три месяца. Мне повезло родиться с максимальной степенью бракованности. Так что для меня это фенилэтиламиновое дерьмо растянулось на годы. Нет, там, безусловно, ещё нехватка серотонина, буйство дофамина, скачки адреналина... Короче, полный набор, делающий меня сгустком ненависти и зависимости одновременно. И ещё того самого, что страшно произносить даже просто в мыслях. Хотя сейчас это не главное. Главное то, что текила умеет всё это отключать. И ещё то, какой волшебный огонь способна запускать по телу музыка, которая оказывается твоей. Серьёзно, что-то горячее словно бьёт в грудь, разливается до самых кончиков пальцев, искря на них особым электричеством, и вот ты уже не в состоянии сидеть на месте. Вообще-то, здесь нельзя ставить треки на заказ, но у Ияра для этого слишком рабочий язык и много нулей на кредитке. Так что сложностей не возникает никогда, поэтому сегодня понравившийся мне ремикс начинает играть, кажется, в сотый раз. — Mi amor, ты прямо как заноза в моей заднице! — он возвращается за столик, изображая недовольство и жестом показывая Шимуну налить. Вместо ответа я вскидываю обе руки с поднятыми средними пальцами вверх и начинаю изгибаться ещё на подходе к танцполу. Ияр смеётся, кричит что-то вслед, но я его уже не слушаю, полностью растворяясь в битах и звучании. — Will you still love me, when I got nothing but my aching soul? — закрыв глаза, шепчу это одними губами. Наверное, даже схожу с ума от почти мазохистского кайфа. Вокруг меня толпа людей, точно также качающаяся на волнах тягучего удовольствия под классную музыку, в моей крови мягко пульсирует алкоголь, и я думаю о том, что счастлива в этот момент. Настолько, что весь мир растворяется и исчезает, остаёмся только мы: я и этот крышесносный трек. Потом всё начинает происходить очень быстро. Сначала срабатывают инстинкты, безошибочно запуская вдоль позвоночника волну морозных мурашек, вопящих об опасности. Следом в нос ударяет волна тяжёлого мужского парфюма. Я распахиваю глаза. Их двое. Оба запакованы в безликую чёрную классику. Один хорошо знаком мне, у него очень цепкий взгляд и абсолютно пуленепробиваемое лицо. Иногда я даже гадаю о том, улыбался ли он вообще хотя бы раз в своей жизни. Что-то подсказывает, что нет. Второго вижу впервые, неприятный тип. Я называю их псами. — Правда, классный трек, мальчики? Хотите потанцуем вместе? Расслабьтесь, вы как будто по палке проглотили! — пытаюсь шутить, прекрасно при этом понимая, насколько они не в восторге от моего юмора, и что веселье давно окончено. — Госпожа, пройдёмте с нами. — Если ответ госпожи: катитесь к чёрту, пёсики? У второго проступаю желваки. Точно новенький и ещё пока плохо дрессированный. Ну или просто отбитый. Всё может быть, если дело касается Гада и его псов. — У нас есть чёткие инструкции. Вы должны пройти с нами, — невозмутимо продолжает первый, у которого гораздо больше опыта в общении со мной. — Как насчёт того, чтобы передать своему хозяину, чтобы и он катился к чёрту? — Мисс Арден, пройдёмте с нами. Иначе нам придётся применить крайние меры, — снова первый. Максимально вежливо. И настолько же раздражающе. — Какие же вы уроды! — мне приходится сдаться. Дураку ясно, что сражение было заведомо проигранным, но не подействовать им на нервы я не могла. Самое обидное во всём этом — охрана даже не дёргается в нашу сторону. Какие ублюдки. На самом деле, никто никогда не дёргается. За это я ненавижу Гада ещё сильнее. Примерно на десять миллионов, если брать по десятибалльной шкале. Может быть, за меня вступились бы мои друзья, но даже не оборачиваясь, я знаю, что с этого места им меня не видно. Что ж, он всегда выбирает правильный момент для атаки. — Может, заскочим ненадолго к бару? — спрашиваю с энтузиазмом в бессмысленной надежде. Прихватить сейчас с собой бутылку чего-нибудь покрепче было бы великолепно. Напиться посильнее или просто приложиться потом ею об его голову — без разницы. — У нас есть чёткие инструкции. — Надеюсь, когда-нибудь эти чёткие инструкции окажутся у вас в заднице. Метрах в пятнадцати от главного входа нас ждёт машина. Я совсем не разбираюсь в них, так что для меня это просто чёрный танк на колёсах. Огромный. Наверняка, жутко дорогой. Вообще-то, здесь не то чтобы можно парковаться, но, очевидно, Гаду более чем плевать. Как и на многое остальное в этой жизни. На улице по-летнему тепло, тем не менее с каждым новым шагом меня начинает колотить всё сильнее. Конечно, потому что скоро увижу его. Здесь довольно шумно, это из-за проезжающих мимо машин и переговаривающихся людей, однако стук моих каблуков об асфальт всё равно вжимается в барабанные перепонки чем-то тревожным и мерзким. — Залезайте, — пёс номер два открывает передо мной дверь и по-джентельменски подаёт руку, помогая забраться в довольно высокую машину. Его взгляд при этом абсолютно недвусмысленно и совсем не по-джентельменски «облапывает» мои ноги и задницу, выставленные напоказ в экстремальном мини. — Козёл! — кидаю ему, очаровательно улыбаясь. На этом с хлопком закрывшейся двери мы прощаемся. Если я захочу быть максимальной сукой, то навсегда. Сомневаться не приходится, я захочу. В салоне тихо играет инструментальная музыка, пахнет кожей и немного самим Гадом. Он любит Yves Saint Laurent. Вообще в целом и в парфюмерии в частности. Что-то нишевое, естественно, дорогое, кажется, перцовое и настолько же мрачное, как и моя жизнь после встречи с ним. Ненавижу этот запах. У Гада есть особый талант — бесить меня, даже особо не стараясь. Так что к тому моменту, когда он всё же выходит из клуба, я нахожусь на той стадии раздражения, которая следует за последней. Страшно представить, что будет, если он действительно очень постарается? На нём неизменный классический костюм, а на лице такое же неизменное выражение, будто на его детородном органе вертится весь мир. Что ж, вынуждена признать, Гаду всё это невероятно идёт — и классика, которая на нём не выглядит пресной, тем более скучной, и выражение лица, и собранные в аккуратный пучок ржаного цвета волосы, и даже ненавистный нишевый Saint Laurent. Разглядывая его через лобовое стекло, я не могу в очередной раз не признать, что Гад красив. Отрицать очевидные вещи, по-моему, глупо. Остановившись у противоположной пассажирской двери, он ещё какое-то время разговаривает со своим главным псом. Я знаю только прозвище — Шамаш. И, если честно, нет никакого желания знать настоящее имя этого до чёртиков пугающего мужика. Готова поспорить, сейчас Гад раздаёт свои ценные указания, которых у него всегда парочка тонн в запасе или, может, чуть больше, в зависимости от настроения. Хотя сказать точно сложно, потому что стёкла танка наглухо тонированы. Почему это вообще не запрещено законом? Мне кажется, должно быть. Разве это не нарушает какое-нибудь из тысячи и одного правила дорожного движения? Вот так я и сижу, развлекая себя разными бестолковыми мыслями в ожидании нашего очередного сражения. Хорошо, что теперь я к ним готова. Всегда. Потом дверь открывается. Одновременно случаются несколько вещей: Гад садится рядом, сердце ухает вниз, меня смывает перцовой волной. Saint Laurent, будь ты проклят. Я серьёзно. — Прикажи своим псам, чтобы в следующий раз сначала отвели меня к бару. Мне нужно более убойная доза алкоголя, чтобы выносить тебя, — я бью первая. Он расслабленно откидывается на сидении, расстёгивая пуговицу пиджака, чтобы было удобнее, молчит и смотрит на меня. Тем самым взглядом, который я ненавижу сильнее всего. Голые ноги, открытые плечи, даже грудь, слава богу, прикрытая — всё под этим взглядом покрывается мурашками. Я сглатываю. — Как прошёл твой день, mo áilleacht? — Гад остаётся невозмутим. Ну, конечно. — Я тысячу раз говорила тебе, как меня раздражают твои ирландские штучки. — Переживёшь, — иногда он умеет быть настолько невыносимым, что мне до зуда в пальцах хочется разодрать ему глотку. — Я задал вопрос. — Прекрасно. Пока не увидела твоё лицо. Теперь меня тошнит. Спасибо, что спросил. Я тоже не остаюсь в долгу. Играть в эту игру мы умеем оба. Однако эффект получается вовсе не таким, на который я рассчитываю, потому что Гад внезапно улыбается. Интересно, чего во мне больше сейчас: злости или любования им совершенно против воли. Потому что улыбающийся Гад — это, к сожалению, всегда неотразимо. — Прикройся, — говорит он, подаваясь вперёд и снимая с себя пиджак. — И убери этот ужас, — взглядом указывает на ядовито-розовый парик на моей голове, в голосе отчётливо звучит приказ. В сущности, он даже не пытается его скрыть. — Выглядишь, как дешёвка. Гад протягивает пиджак мне, но я не шевелюсь, парализованная яростью. — На то и расчёт. Вообще-то я надеялась на шикарный перепих сегодня ночью, пока ты всё не испортил. — Не зли меня. — Что, если злить тебя является центром и смыслом моего существования? — я даже не вру, нагло глядя ему в глаза. И прекрасно понимая, что хожу сейчас по самому краю его пределов. Что-то внутри безотчётно дрожит от... всего. Страха, ярости, возбуждения. Настоящее бешенство эмоций. Далее всё происходит быстро, я лишь успеваю фиксировать конечные точки его действий, словно стоп-кадры в своём залитом текилой сознании: пиджак всё же агрессивно ложится мне на ноги, его пальцы впиваются в мой подбородок, сжимая до ощутимой боли, парик отшвыривается куда-то под ноги, и, наконец, взгляд буквально... Протаранил меня? Пропахал? Вскрыл? Что? Я не знаю, как это назвать, но это так похоже на нападение. У Гада поразительные глаза. Потрясающие, на самом деле. Насыщенно изумрудные, почти нереальные. У меня есть теория, что в прошлой жизни он сжигал ведьм, и теперь вся волшебная зелень их глаз досталась ему одному. Нечестно и незаслуженно, но другого объяснения нет. — Что ты принимала? Помимо алкоголя, что ещё? Отвечай! Я знаю этот взгляд. Когда зелень темнеет почти до черноты. Настоящий. Откровенный. Так мужчина смотрит на женщину, которую хочет. Так Гад смотрит, когда у него отказывают тормоза. — Не смотри на меня так, — мне сложно говорить, потому что он всё ещё давит своими пальцами на мои щёки. Давит своими эмоциями. Даже своим запахом. — Как? — Как будто хочешь сожрать. — Что, если я действительно хочу? Даже физически я чувствую, как эти слова оседают его сумасшедшим шёпотом на коже моих губ. Всё. Гейм овер. С этим я уже не справляюсь. Вырываюсь. Гад позволяет. — Я чистая! Доволен, Папочка? Или лучше мистер Зануда? Как тебе больше нравится? — смеюсь, пока сердце срывается прямо в глотке. Господи, следовало бы оглохнуть, чтобы не слышать, как фальшиво и натужно звучит собственный голос. — Тебе это когда-нибудь надоест? — в его интонациях проступает усталость. Мне плевать. — Ты же знаешь, что нет. А тебе? — Поехали домой. — У тебя какое-то извращённое представление о доме. Уверена, сюда больше подошло бы логово. Или что-то в этом роде. В любом случае, максимально отвратительное. Гад смеётся. Мне приходится с сожалением признать, что, кажется, он вообще единственный человек в этом мире, который находит моё чувство юмора забавным. — Пристегнись, — говорит, сверяясь с часами. Сразу после этого, словно по команде, в машину на водительское кресло садится один из его псов. Я закатываю глаза. Больше мы не разговариваем. Когда колёса начинают шуршать о подъездную дорожку, меня силой выдирает из дрёмы. Так происходит всегда. Это безусловный рефлекс. Его дом — это место моей боли. Я ненавижу его. Если подумать, чувство ненависти вызывает буквально всё, связанное с Гадом — его запах, его дом, он сам. Даже его чёртова собака. — Ради бога! — вылезаю из машины и сразу же застываю, услышав ещё пока вдалеке проклятый лай. — Избавь меня от встречи со своим адским животным — Это всего лишь доберман. И его зовут Кингу. — Да, в честь какого-то чудовища из шумерской мифологии. Надеюсь, это будет одной из причин, почему тебя однажды упекут в психушку. — Иди в дом, Ника. — Не называй меня так! — я резко разворачиваюсь. — Я буду называть тебя так, как захочу, — смотрит в упор. — Ника. — Чёрт! — меня мелко трясёт. Это плохо. Это верный признак того, что я начинаю проигрывать. — Зачем это всё, Ниалл? Почему? Я называю его по имени. Теперь это стопроцентно капитуляция. И мы оба знаем об этом. Ниалл подходит ближе. Перец раздирает лёгкие. Я перестаю дышать. Он поднимает руку, проводит большим пальцем по скуле, ласкает. Хочется отстраниться, но я не могу сделать это физически. Будто даже моё тело подчинено моменту и ему. — Потому что я соскучился, mo ghrá. Теперь иди в дом. Туше. Бешеный выброс фенилэтиламина срубает под корень, практически сбивает с ног. Ненавижу. Господи. Как сильно. Я. Его. Ненавижу.