Не жалеет.

       Когда Хесус в Америку уехал Вова сломался. С громким треском, разбился на миллионы острых осколков, кололся невыносимо больно. Но ему помочь хотелось, спасти, вытащить из того дерьма, в которое с силой затягивало. Серёжа видел как он ломался с каждым днём сильнее. Чувствовал, как острые осколки царапали чувствительную душу. Но не бросал, и видел, что Вова постепенно приходит в себя. Он больше так много не пьёт. Он на улицу выходить стал намного чаще. Он наконец за голову взялся и, кажется, жизнью своей занялся. И Серёжа рад, честно. Он Братишкина знает давно, ещё дольше его любит, помнит, что когда-то это было взаимно. В те моменты, когда Хесусу Вова не интересен был, когда он на Гайку перешёл. Тогда жизнь казалась невероятно сладким мёдом, медленно растекающимся днями, стримами и совместными прогулками. Тогда всё было намного проще, намного легче и приятнее. Вова трепетнее, Серёжа сентиментальнее. Братишкин с любовью в его глаза смотрел, обнимал так, что кости трещали. Так, что можно было ему в шею уткнуться, сладкий запах вдыхать, удушающий, от него голова кругом шла. Они на стримхатах не обращая ни на кого внимания в комнатах запирались, трахались так, что кричать от удовольствия хотелось. Целовались так, что губы ныли, так, что прокусывали до крови. Для них мир цвёл совершенно другими красками, яркими, пёстрыми, они нежность в отношениях дарили, шептали слова трепетные.        А потом вернулся он. И вся Вовина любовь слишком быстро в канализационные трубы спустилась, на дне где-то растворившись. Конечно, Лёшенька ведь такой бедный несчастный был, брошенный, преданный, любящий и непременно в поддержке нуждающийся. И кому как не Братишкину к нему по ночам срываться. Серёжа ревновал, о как сильно он ревновал. Истерики в их отношениях стали постоянными, громкими, иногда почти переходили в драки. И всегда Семенюк уезжал к нему. Каждый грёбаный раз, уезжал, громко хлопнув дверью на прощание. И первый больше не извинялся, может и не ждал вообще, что Жожо ему напишет. Но он писал, как последний идиот гнался за возможностью, желал вернуть, цеплялся из последних сил. И видимо в один момент Хесусу это надоело, разговор выдался отнюдь не самым приятным, но Серёже отчётливо дали понять, хочет спокойной жизни — должен свалить. И он не идиот, раз дело настолько серьёзное, значит Вова ему и правда взаимностью отвечает. За измену не счёл, покумекав с парой друзей сошёлся к выводу, что чувств у Братишкина к нему не было в принципе. Так, желание забыться и дальнейшая привязанность.        Боль. Обида. Презрение. И конечно же, восхищение. Обвести вокруг пальца с таким потрясающим успехом надо уметь, так ведь не каждый сможет. Смотреть на них было неприятно, Губанов всегда славился тем, что управлять Вовой может без особых усилий, надавить куда нужно, дать пачку каких-то наводящих вопросов и фактов. И вот он, обезоруженный слуга своей же агрессии, не способный нормально ответить ни только потому, что нечем, но и потому, что это Лёша. Из влюблённого Братишкина верёвки вить можно, он будет перед тобой непременно покорен. И по скромному мнению Пешкова, Хесус именно этим и пользовался. Тем, что может манипулировать и управлять. Очередная их ссора заставляет мозг вспыхнуть маленьким огоньком надежды: «А вдруг?..». Но нет, снова мимо. Они в очередной раз «поговорят» ночью у Губанова дома, и вся ссора исчезнет без единого следа. И вот смотря на их примирение начинает не по-детски трясти. Словно ты маленький ребёнок, оказавшийся посреди ледяных пустырей в самый разгар ужасной метели.        Потом появились Ваня с Колей. И жизнь немного облегчилась. Притворяться влюблённым в молодого красивого мальчишку интересно. Наблюдать за его реакцией, за сменой людей в чате и фандоме. Это отвлекало от мыслей о том, как бы всё могло обернуться, уедь старый хрыч пораньше в свою Америку. Стримы с Фриками, и шиппериться со всеми, с кем только можно, стало довольно интересно. Люди приходят на трансляции надеясь найти любой намёк на то, во что верят. И нужно просто иногда идти у них на поводу, тогда можно добиться успеха. Именно этому когда-то научил его Хесус. И как оказалось не зря. Люди и правда поверили в весь тот бред, что начал происходить на стримах, оставалось только делать так, чтобы вера эта не пропадала. Увлечённый загоном молодого крольчонка, Жожо совершенно забыл и о Вове, и о Лёше. Они остались где-то там, словно это он уехал от них, оставив на другом континенте. И до поры до времени всё было просто сказочно. Попойки по ночам, весёлые стримы днём и наблюдение за эффектом, произведённым на аудиторию. А потом вся эта заваруха с Колей…        Мир начал меняться рывками. Совершенно неприятными и очень болезненными рывками. Сквады снова начали пересекаться часто, Шефы сталкивались в темах и разговорах. Весь абсурд начался, когда Жожо по собственной неосторожности угодил в самый эпицентр этой бури. Пришлось крутиться непосредственно рядом с медиагигантами, а значит без Братишкина и Хесуса там определённо не обойдётся. Так и случилось. Серёжа до сих пор не знает точно, к лучшему, или быть может наоборот, к худшему, но все выяснения отношений с Никоглаем привели к примирению с Вовой. Именно в тот момент всё и пошло по пизде. Сломанный Вова — нечто совершенно необычное, и невооружённым взглядом ты его точно не определишь. У Пешкова вот опыт уже есть, поэтому и состояние он определить смог сразу.        Они ехали поздним вечером по Москве. О чём-то увлечённо разговаривали, обсуждали то, что было раньше, как сильно поменялся мир и почему жизнь такая трудная штука. А потом остановились на пустой заправке, сидели на тёплом капоте, смотря в небо с одинаковым безразличием. В тот вечер как-то невзначай коснулся темы отношений, и Вова моментально поник, смотрел в свой кофе такими глазами, что его обнять крепко захотелось. Потрепать по волосам, спрятать от тягостных мыслей и ужасов больной головы. Как именно мысли превратились в реальность, Жожо почти не помнит. Урывками помнит как крепко прижимает к себе неширокие шефские плечи, треплет по крашеным волосам и ласково в макушку целует. Вова позволил себя трогать, позволил быть рядом. И Серёжа в тот момент очень хорошо этот факт осознавал. Только противиться отчего-то не стал. Ну что в этом плохого? Быть может сейчас всё будет по другому? Может сейчас жизнь не повернётся к нему свой огромной задницей, а поможет обрести хотя бы фантомное счастье.        С того самого вечера мир на пару тонов стал красочнее. Всё же весёлый Вова дарил приятные эмоции, стоило ему выпить, мог быть даже более открытым, чем обычно, залезть в объятия, приземлиться на колени и устало сопеть в шею. Жоже нравится его обнимать, в отросшие волосы носом зарываться, его запах вдыхать и сопеть, тепло посылая. У Братишкина от его действий мурашки по спине бегают. И пусть он не отвечает на ласки никогда, пусть он от поцелуев прячется, он рядом, и уходить явно желания не испытывает. На его же дне рождении, к примеру, вообще почти всегда рядом был. Они на диване сидели вместе, Серёжа их руки переплетал, расслабленные Вовины пальцы своими сжимая. И пусть Вова выкрашенные кудри гладит механически, пусть смотрит в глаза своими, безразлично серыми, пусть ему не интересно за бредом, что Серёжа говорит, следить. Вова рядом, и Серёжа его отпускать не хочет.